Обязан ли Бренор в таком случае распахнуть свои ворота перед всеми, кто придет просить у него милостыню? Насколько далеко простирается ответственность того, кто приобрел так много? Дальше, чем ответственность крестьянина или башмачника? Если фермер накопил дюжину серебряных монет и отдает одну из них бедняку, встреченному на рынке, то должен ли Бренор, у которого в сотни тысяч раз больше монет, раздать серебро сотням тысяч нуждающихся? Или он должен отдать намного больше, потому что он уже получил все, что только можно приобрести за деньги, в том числе личную безопасность? Подобно драконам, великие властители Севера владеют грудами сокровищ, которые они не могут даже надеяться истратить за свою жизнь; такие деньги не истратят даже их дети, даже внуки и правнуки. Человеку, у которого есть десять серебряных монет, расставание с одной принесет меньше ущерба, чем расставание с медяком – человеку, владеющему лишь десятью медными монетами. А если забрать слиток золота у женщины, имеющей десять золотых слитков, это, в свою очередь, не причинит благополучию ее семьи такой урон, как десятина, наложенная на человека с десятью серебряными монетами. Это правило соблюдается и для богачей. Чем больше у тебя есть, тем меньше тебе нужно, и, когда удовлетворены основные насущные потребности, роскошь превращается в излишество, а приобретение не приносит настоящей радости. Мензоберранзан в чем-то схож с Дуган Холом. Ненасытную алчность верховных матерей не удовлетворят даже горы золота, украшений и драгоценных камней. В Мензоберранзане богатство дает власть, а власть – это все. Кроме того, богатство – это символ высокого положения, которое значит еще больше, чем власть. Потому что высокое положение порождает зависть, а для дроу моей родины зависть других – одна из величайших радостей жизни. Такая жизненная философия представляется мне нелепой. Нищий у ворот Дома Бэнр будет убит или обращен в рабство. Нищий у ворот Гаунтлгрима получит горячий обед и постель. Вот почему король Бренор – мой друг. Дзирт До’Урден Глава 18 Восприятие и реальность Год Возрожденного Народа Дворфов (1488‑й по летоисчислению Долин) – Ты рехнулся? – таков был ответ Киммуриэля на последнюю, совершенно нелепую просьбу лидера наемников. Джарлакс открыл рот, чтобы ответить, но Киммуриэль поднял руку, приказывая ему помолчать, и покачал головой. – Не трудись шевелить языком, – бросил псионик. – Я заранее знаю, что ты скажешь. – Ты действительно больно ранишь меня, друг мой. – Я тебе всего лишь наношу рану, а ты собираешься сделать так, что меня наверняка убьют, – возразил Киммуриэль. – Громф тебя ни за что не убьет, – заверил его Джарлакс. – После того как он ощутил могущество улья иллитидов, которое прошло сквозь его сознание во время поединка с Демогоргоном, он еще сильнее дорожит тобой. Он скорее воспользуется по отношению к тебе любовными чарами, нежели забросает шаровыми молниями. – Я уже предвкушаю это удовольствие, – сухо ответил Киммуриэль. – Он предоставит тебе комнаты в Главной башне тайного знания. – И я буду жить в окружении скучных, бестолковых, ограниченных магов? Джарлакс бессильно вздохнул, признавая свое поражение. – В любом случае, мое замечание относилось не к Громфу, – продолжал Киммуриэль. – Есть еще один участник в этой игре, в которую ты просишь меня сейчас вступить; этот участник – существо гораздо более опасное, нежели бывший архимаг, и оно ничего не выиграет, если оставит меня в живых. – Возможно, но положение критическое, иначе я бы не стал обращаться к тебе с такой просьбой. Ивоннель – не просто жрица, она гораздо могущественнее, чем нам кажется, и она замешана в последних событиях гораздо глубже, чем мы думаем. Мои инстинкты просто вопят об этом, а долгий опыт научил меня прислушиваться к ним. – Ты считаешь, что она – замаскированная прислужница богини? – спросил Киммуриэль. Джарлакс приподнял брови. – Бери выше. До псионика не сразу дошел смысл этих слов. – Ллос? – воскликнул он. – Ты считаешь, что Ивоннель – это земное воплощение самой Госпожи Ллос? Ты просишь меня шпионить за Ллос? Ты с ума сошел? – Отвечая на твой последний вопрос, я буду честен: возможно. Что касается первого – я просто не знаю ответа, – признался Джарлакс. – А по поводу второго я вот что скажу: мы должны попытаться. А ты как думаешь? На это Киммуриэль ответил: – Я думаю, что мы должны уносить отсюда ноги в самый дальний угол Фаэруна. * * * – Но это же просто иллюзия, – сказал Дзирт. Ивоннель лукаво улыбнулась. – А я подумала, что они тебе понравятся. – Чтобы подчеркнуть свои слова, она несколько раз открыла и закрыла «их», свои глаза, которые сейчас приобрели лиловый цвет – почти такой же, как у Дзирта, что встречалось крайне редко среди дроу. – Они прекрасны, – признал Дзирт. – Все в тебе прекрасно для того, кто на тебя смотрит. Это твоя игра, ведь так? При помощи магии ты поддерживаешь иллюзию, чтобы собеседник, глядя на тебя, видел то, что больше всего нравится ему или ей. – Нет, – возразила она. – Теперь – нет. Было время, когда я играла в эти игры, – я сама призналась тебе в этом. Действительно, это была сознательная манипуляция. Те, кто меня видел, невольно относились ко мне лучше, чем отнеслись бы к обычной женщине, менее привлекательной в их глазах. Я играла на восприятии окружающих, чтобы приобрести власть над ними. – Это нечестно. – Правда? А разве ты не рассчитываешь на свою репутацию, чтобы вселить страх в сердца врагов? Разве не помогает тебе во время битвы то, что твои противники знают: перед ними легендарный воин? Или взять хотя бы принадлежность к расе дроу. Разумеется, во многих отношениях это вредит нам здесь, на поверхности. Но не кажется ли тебе, что многие из деловых партнеров Джарлакса побаиваются обманывать его из-за цвета кожи, потому что знают: месть может быть ужасной? Дзирт попытался найти какое-нибудь обоснованное возражение, но затем просто выпалил: – Это другое. – Вовсе нет, – настаивала Ивоннель. – Уверена, бывают вечера, когда Кэтти-бри ради тебя надевает свои самые красивые наряды и делает прическу, которая нравится тебе больше всего. Разве ты не делаешь то же самое? Просто мне хочется выглядеть именно так. И выглядеть для всех; больше я не буду создавать новую иллюзию персонально для каждого. – Но разве это твоя истинная внешность? – А разве это имеет значение? Дзирт хотел что-то ответить, но сообразил, что попался в ловушку, и поэтому лишь пожал плечами. – Люди заботятся о своей фигуре, сооружают новые прически, тщательно подбирают одежду, пользуются косметикой – делают все что угодно, чтобы изменить внешность по своему вкусу. Я не совершила ничего из ряда вон выходящего. – На губах ее снова появилась та же лукавая улыбка. – Просто у меня больше возможностей. Дзирт невольно рассмеялся. Он хотел найти какую-нибудь опору, пьедестал, на который можно было бы взобраться, чтобы стать выше ее обвинений. Но ничего не нашел. Он подумал о собственном тщеславии, о том, что каждое утро, несмотря ни на что, тренировался, не жалея себя. Да, в основном эти тренировки имели практическое значение, он выполнял их, чтобы приблизиться к идеалу совершенного воина, чтобы использовать прибретенные и отточенные навыки в борьбе со злом. Все это было правдой. Но, с другой стороны, Дзирт испытывал удовольствие оттого, что эти тренировки делали его тело стройным и прекрасным. Сколько раз он замечал, как Кэтти-бри подглядывает за ним во время утренних тренировок; и как трудно ему было сделать непроницаемое лицо и не ухмыльнуться, ведь он знал, что она наблюдает за ним из кустов! – Я приложил немало усилий, чтобы побороть раздвоение между тем, что я видел, и тем, что было на самом деле; и произошло это совсем недавно, – напомнил ей Дзирт, имея в виду постигшую его болезнь. Он перестал различать границу между реальностью и иллюзией – этот душевный недуг был вызван нарушением барьера Фаэрцресс, отделяющего Подземье от Бездны. – Таково было твое безумие, – согласилась Ивоннель. – Где заканчивается восприятие и начинается реальность? Ты не мог этого сказать и поэтому считал обманом все, что видел и слышал, даже тех, кого ты любил, хотя они были реальны. – И все же, даже если бы они не были реальностью, иллюзия, вера в то, что это действительно мои друзья, сделала бы их настоящими для меня. Я был вместе с Кэтти-бри, в моих мыслях, в моем сердце. – То, что ты чувствуешь, и есть реальность, Дзирт До’Урден, – заявила Ивоннель. – Выходит, не существует объективной истины? – Разумеется, она существует! Но до того момента, пока фальшь не распознана, реальностью является то, что ты видишь и слышишь. Ты не можешь отличить ложь от правды, пока те, кто действительно знает истину, не подтвердят это. Твое безумие заключалось в том, что ты сам пытался сделать это. Дзирт несколько мгновений поразмыслил над словами молодой женщины, затем рассмеялся: – Ты меня хочешь о чем-то предупредить, госпожа? – Нет, – возразила Ивоннель, и Дзирту ее тон показался искренним. – А теперь я говорю тебе, что Закнафейн реален. Это тот же самый воин, который пожертвовал жизнью ради того, чтобы ты смог покинуть Мензоберранзан, и которого потом в виде монстра-зомби отправили убить тебя. Разумное существо, душа, населяющая это новое, молодое тело дроу, – Закнафейн, твой отец. Дзирт несколько раз медленно кивнул, прокручивая в памяти этот неожиданный разговор и все слова Ивоннель с самого начала. Наконец он прекратил кивать и пристально взглянул на молодую женщину. – Мне нравятся твои глаза, – признался воин, и Ивоннель улыбнулась.