Все заулыбались. Наташка тушевалась, неуверенная в своих силах. Борька, наоборот, был, как пионер, готов. — Упражнения выполняем в меру сил, — сказал я. — Кто умер — отдыхает. Ну что, поехали? И поехали, а я вспомнил тренировки в армии и адаптировал их для хилых нас. Сначала разминка — выжили все. Потом — двадцать минут жести. Думал, Наташка первая сойдет с дистанции, но где там! Похоже, они с Гаечкой доказывали друг другу, что достойны быть в мужской компании. Первым сдался Борька, распластался на расстеленном полотенце, красный и блестящий от пота. Вторым полег Димон Чабанов. А девчонки держались, отжимались, выпрыгивали. Сам я работал на пределе возможностей, до цветных кругов перед глазами. Самыми сильными были Илья и Рамиль, но и они распластались на полотенцах, когда выполнили последнее упражнении. — Ну ты зверь, сенсей, — прохрипел Минаев. Мне нельзя было показывать слабость, потому я стоял, когда другие валялись, пусть перед глазами темнело и казалось, что у меня два сердца: одно в груди, другое в ушах. — Зато в сентябре как придем в школу, как всех нагнем! — замотивировал их я. Гаечка перекатилась на спину и блаженно улыбнулась — наверное, представила, как возит мордой по полу Карасиху, которую сложно одолеть, потому что она дерется, как росомаха, и ездит в качалку в город. Потом мы на единственном матрасе отрабатывали падения и освобождения из захватов — где-то полчаса. А после я предложил: — Давайте сгоняем на море, охладимся? Только бегом? — Фигня вопрос, — поддержал меня Рамиль. — Тут же рядом! Меликов вскочил, остальные поднялись, как старики, кряхтя. Это он так прокачался, таская ящики с овощами? От рынка, оказывается, польза не только материальная. — У меня купальника нет, — пожаловалась Наташка. — Значит, в пролете, — развела руками Гаечка. — Я буду купаться в футболке. Ну че, погнали? И мы погнали наперегонки, подначивая друг друга и улюлюкая. Солнце еще не село, зацепилось за край горы. Мы за пару минут прибежали к заливу, разделись и плюхнулись в море. Ну как плюхнулись: с разбегу не получилось, потому что на дне были скользкие валуны. Вошли по колено, а дальше — на живот и грести до глубины, где наконец можно нырнуть, раскрыть глаза и с наслаждением смотреть, как толщу воды пронзают солнечные лучи, скользят по вытянутым рукам, золотят кожу. Вынырнуть, хлебнуть воздуха — и снова под воду, обжигающую разгоряченное тело. Ка-айф! Какой же кайф, когда ты молод, беззаботен и вся жизнь впереди! Кто-то дернул за ногу. Я перевернулся под водой, вынырнул и плеснул ногами, обдавая Илью ворохом брызг. Он ответил тем же. К нам присоединились Димоны, и так мы плескались под осуждающими взглядами девчонок, пока не замерзли. Наперегонки погребли на берег, выползли, как тюлени, и закутались в полотенца. — Че завтра? — спросил Илья. — Я бы порыбачил, — ответил я. — А вечером можно повторить. — Надо качаться, а то мы — рахиты. — Я завтра не встану, — пожаловалась Наташка, которая, повернувшись к нам спиной и обернувшись полотенцем, сняла мокрую футболку, надела спортивную кофту на голое тело, чиркнула молнией. — Втянешься, — сказала Гаечка. — У меня вообще, вон, руки дрожат. Но круто ведь! Я вспомнил про Юрку и проговорил: — Когда шел домой, встретил Каюка, помните такого? — Дебил, — скривилась Наташка. — Ага, — поддержала ее Гаечка. — И что? — Его из дома выгнали, и он пошел жить к нам в ДОТ. Это развалины возле нашего дома. — Это наш ДОТ, пусть проваливает, — напряглась Наташка, а я продолжил: — Он не к гопоте подался, а стал бомжевать. И вообще Юрка сказал, что завязывает с клеем и бухлом. — И ты поверил? — В голосе Ильи проскользнули нотки осуждения. Кажется, я допустил стратегическую ошибку. Это для меня Каюк — обделенный ребенок, которому нужно помочь, для всех остальных он — недавний враг, его надо заклевать, добить. Представляю, какой вой поднимется, когда я скажу Наташке и Боре, что он у нас гостит. Убедить их будет сложнее, чем родителя — уговорить пригреть бездомного котенка. — Пусть в детдом идет, — прогудел Чабанов. — Там накормят. — А если он и правда завязал и хочет стать нормальным? — спросил я, уже зная, что они ответят. — Не верю, — отрезал Илья. — И я, — сказал Минаев, который, обмотавшись полотенцем, все не мог втиснуться в штаны, липнущие к влажному телу. Самой доброй оказалась Гаечка: — Вот пусть сначала станет, а там посмотрим. — Рамиль, а ты что думаешь? — спросил я у Меликова, уже понимая, что в подвал Юрку не пристроить. Парень развел руками. — Ну Каюк, ну выгнали, да. И что? Нам это зачем? Пусть на рынок идет и помогает, да, тачки катает. И заработает, и накормят. — Поможешь его туда пристроить? А то ж ведь пропадет, как Вичка. Меликов мотнул головой. — Не. Вдруг он начнет воровать, да? И я буду крайний. Меня отец выпорет. Ясно, тему пора закрывать, и я поднял вопрос, что нам делать завтра:. — Я точно на ставриду с самого утра. Наташа, Илья? И вообще, кто с нами? Места на моле много, только снасти нужны. — Хочу! — воскликнула Наташка. — И деньги — пополам? — Как и в прошлый раз. — Я тоже хочу, только удочки нет, — вздохнул Илья. — Куплю завтра и, может, присоединюсь. — Я буду в подвале рисовать Робокопа, — сказал Борька. — Илья, ключ дашь? — Мне надо родителям помогать, — с тоской произнес Рамиль. — Товар привезут, до самой ночи таскать. У Димонов и Гаечки не оказалось снастей, так что на промысел пойду с сестрой, а в семь вечера мы снова условились встретиться здесь и потренироваться. — А сегодня че? — спросил Рамиль. — Времени сколько? — Около восьми, — предположил я. — В «мафию», — блеснул глазами Димон Чабанов, и все его поддержали. — А в десять мне надо домой. — И мне, — с сожалением сказал Минаев. Навстречу нам из проулка вышел знакомый силуэт, в котором я сразу узнал Русю. Мой недруг напрягся, съежился, попятился назад, прячась за ствол шелковицы. Можно было бы его погонять, как он когда-то гонял меня, но я не стал, а остальные то ли его попросту не заметили, то ли тоже решили не связываться. Никогда не понимал радости от нагибания слабого. Пока шли, я думал о том, зачем мне это. Зачем ходить в подвал, развлекать детей, когда можно с головой уйти в торговлю и что-то замутить. Вспоминал то, другое детство, когда ты совсем один, не к кому пойти, некуда бежать. Наш подвал — точка притяжения, где все свои и всегда поддержат. Наташка взялась за ум, Боря учится рисовать, развивает талант. Вполне возможно, что и Димоны вместо того, чтобы уйти после девятого в фазанку, глядя на нас, будут развиваться. Их жизни изменятся, побегут круги по реальности, меняя ее. А Юрка — это вообще неучтенный фактор, по сути нежилец, которого не должно быть через пару лет. Каким будет его вклад в трансформацию будущего? Уж точно побольше, чем у остальных. Если он, конечно, не скатится обратно. Эта точка притяжения создаст новый тренд: круто не бухать по подворотням, а быть продвинутым, и к нам потянутся, с нас будут брать пример, и кто знает, сколько ребят выберет другой путь. Надо бы настолками обзавестись — мафия скоро всем надоест. Моя задача — заинтересовывать и озадачивать, и она не менее важна, чем заколачивание бабла. Разошлись мы в начале десятого, пожали друг другу руки, и уже на полпути домой я остановился и сказал: — Наташа, Борис, есть новость, которая вам не понравится. Брат и сестра замерли, уставились на меня, я продолжил: — Юрка Караев, он же Каюк, сейчас у нас дома. Наташка выпучила глаза. — Что? Один? Ты оставил там без присмотра этого отброса? Ты с дуба рухнул⁈ В нашей квартире? Ну ты баран! Не ожидала. — Да-а, — протянул Борька. — А Русю ты не притащил?.. — И ты уверен, что он еще там, Каюк твой? — Она закатила глаза, набрала воздуха и заорала: — Да я тебя прибью, если хоть что-то пропало! Придурок, блин! Жа-алко ему этого… этого… — Договорились. Прибьешь, — спокойно согласился я. — Но выгонять его не будешь. Он переночует и уйдет. Если он еще там. Не приученный к лотку уличный кот будет гадить, где захочет. Уличная собака — разносить квартиру. Каюк тоже уличный, но все же человек. Очень на это надеюсь.