– Побывала. И поняла, что вы имели в виду, когда назвали его стылым. Так с ходу и не поймешь, в чем там дело, верно? Только сразу чувствуется, что для его обитателей все кончилось плохо, поэтому никто в нем столько лет и не жил. – А парк понравился? Ему искренне хотелось узнать о ее впечатлениях и было интересно, что она скажет. – Как по мне, слишком уж он правильный. Надо постараться, чтобы превратить сад в столь угрюмое место, но владельцам это удалось. Соня подумала, – ее слова о родном для него городе могли прозвучать грубо, но, услышав его ответ, облегченно вздохнула. – Полностью с вами согласен. Место малоприятное. Сам Лорка бы его возненавидел. Я точно знаю. Как раз против такой чопорности и скудости воображения он и протестовал. Благодушие пожилого мужчины вдруг резко сменилось гневом. Она не могла не сравнить его со своим отцом – воплощением кротости и терпения. Ничто не могло вывести Джека Хейнса из состояния молчаливого смирения. Хозяин кафе, что ни говори, был человеком другой породы. Она заметила промелькнувшую в его взгляде сталь, блеск которой наталкивал на мысль, что благодушие старика имеет свои пределы. Была у него и другая сторона. Соне пришло на ум, что в стереотипном представлении о горячности испанцев все ж таки что-то есть. Этот жесткий взгляд совсем не вязался с ее представлением о нем как об образчике доброты, каким она видела его до настоящего момента. То был отголосок злости, но не на нее, а на какую-то мысль, проскользнувшую у него в голове. Резче обозначились складки у рта, погас уже знакомый Соне огонек теплой улыбки в глазах. – Мне и правда пора, – сказала она. – Спасибо за завтрак. Или за обед? Даже не знаю, но все равно спасибо. – Приятно было побеседовать. Желаю хорошо провести время за танцами. – Я уезжаю домой только послезавтра. Так что, может, еще загляну на завтрак, если у вас будет открыто. – Конечно будет. За исключением редких выходных, я выхожу на работу каждый день, сколько себя помню. – Тогда до завтра, – обрадовалась Соня. Она улыбнулась, отчасти потому, что увидит его снова, отчасти из-за нескрываемой гордости хозяина за свое кафе, явно детище всей его жизни. Создавалось впечатление, будто он сам со всем управляется. Не было ни жены, ни сына, который последовал бы по его стопам. Она закинула сумочку на плечо и поднялась. До начала урока оставалось менее пяти минут. До школы Соня добралась с небольшим опозданием и вошла в класс, когда Фелипе с Корасон уже приступили к показу новых движений. Только это была не сальса. Накануне вечером норвежки сходили на одно из представлений Сакромонте и теперь горели желанием научиться чему-нибудь из увиденного. Мэгги не стала возражать, а мужская часть группы согласилась при условии, что во второй части занятия они снова займутся сальсой. Уже второй раз за два занятия преподаватели могли продемонстрировать классу то, что, по их мнению, являлось величайшим танцем на свете. Как только демонстрация закончилась и стих бешеный, похожий на пулеметную очередь перестук ног, Корасон крикнула своим ученикам: «Вот как мы приступаем к фламенко». Музыка, под которую они сейчас танцевали, была совсем не похожа на дерзкое звучание сальсы, с чьим ритмом все они уже успели сродниться. Поймать ее ухом, прочувствовать ее пульс было не в пример сложнее; при этом все такты имели одинаковый размер, хоть удивительным образом и казалось, что сам метр часто меняется. Звуки гитары сопровождались хлопками, отмечавшими как сильные, так и слабые доли; эти удары, перекликаясь друг с другом, создавали ритмическое полотно невообразимой сложности, но временами разрешали рассинхронизированность и сливались в унисон, в один-единственный хлопок на последней доле. Соня напряженно вслушивалась, стараясь определить в ритме устойчивую последовательность. Теперь Корасон держала руки высоко над головой. Гибкие запястья позволяли ей выписывать в воздухе идеальные круги, пальцы в такт музыке то сжимались, то разжимались. Бедра, следуя ритму, вольно покачивались, и время от времени она подчеркивала сильные доли прищелкиванием языка. Вскоре движения за ней с большим или с меньшим успехом стала повторять вся женская половина группы. Так они разогревались минут десять-пятнадцать, подстраиваясь под ритм. Из полугипнотического состояния их периодически выдергивали назидания Корасон: – Прислушайтесь! Слышите их? – спрашивала она, без особого труда умудряясь одновременно покачиваться и разговаривать. – Удары о наковальню? Звуки ковки? Группа смотрела на нее с потерянным видом. На их тугодумие она отвечала испепеляющим взглядом и упорно не отказывалась от сравнений. – Ну же, – вскрикивала она, теряя терпение, – прислушайтесь! Дзынь! Дзынь! Дзынь! Дзынь! Вы что, не заходили в Альбайсин? Не замечали, сколько там кованого железа? Не слышали звуки из кузниц? Разве они до сих пор не разносятся по этим узким улочкам? Кто-то сдавленно хихикнул, но, в представлении Корасон, из-за своей бестолковости в накладе останутся только они сами. У нее ни времени, ни сил на разъяснения больше не осталось. Соня услышала отзвуки работы в кузнице, ей даже представилось, как в короткие промежутки между ударами над наковальней заносится молот. Все-таки Корасон не безумна. Она хлопала в ладоши и раскачивалась для того, чтобы нагляднее донести до учеников нужный образ, и те из них, кто не был лишен воображения, могли расслышать звуки кузницы. – А сейчас повторяйте за мной! Вот так! Складывалось впечатление, что Корасон, раздающая указания как заправская командирша, вернулась наконец в родную стихию. Сальса была для нее на вторых ролях, ее сердце безоговорочно принадлежало фламенко. Она сжала кулаки, потом постепенно, по одному, стала разгибать пальцы, начиная с мизинца и заканчивая большим, следом еще раз, потом с вариациями: начала с указательного и продвигалась к мизинцу, все это время не прекращая выписывать запястьями круг за кругом, вперед-назад. С непривычки запястья у Сони свело, руки заломило. У Корасон в движении находились не только кисти, но и все руки целиком: изгибаясь как змеи, они то тянулись вверх, поднимаясь над головой, то опускались вниз, прижимаясь к корпусу. Ученики, кто во что горазд, старались не отставать. – Мира! Мира! – вскликивала она со смесью досады и безграничного энтузиазма. – Смотрите! Корасон знала, что у них может получаться гораздо лучше, но на это понадобится время. Пока они поработали над верхней частью тела, и это только начало. – Хорошо. Хорошо. Муй бьен. Перерыв. Группа благодарно расслабилась. Передышка, правда, продлилась недолго. На ноги подскочил Фелипе, который до этого только сидел и смотрел. Пришел его черед побыть в центре внимания. Группа выстроилась вокруг него полукругом и приготовилась наблюдать. – Это основной шаг, – объяснил он. Одну ногу, слегка согнув в колене, он выдвинул вперед, потом с ударом поставил ее сначала на подушечку ступни, а потом на пятку. Проделав это движение несколько раз, он начал наращивать темп, чтобы показать, как такие простые шаги складываются в эффектное притопывание, которое ассоциируется у всех с фламенко. Теперь каждый уже сам попробовал повторить основной шаг. Если выполнять его в замедленном темпе, ничего особо сложного в нем не было. – Планта![20] – выкрикнул он, с силой ударяя ногой об пол. Следующее слово, которое он выкрикнул, изумительно точно имитировало резкий звук, с которым его каблук впечатался в половицу: – Такон![21] Та-КОН! – повторил он. Некоторое время они отрабатывали основной шаг, затем Фелипе усложнил задачу, показав переступание с пятки на носок в различных последовательностях. Кому-то из учеников удавалось за ним поспевать. Те, у кого с координацией было похуже, начали путаться. Все оказывалось не таким простым, каким выглядело поначалу. Фелипе это не останавливало. К фламенко он относился со всей серьезностью и даже не заметил, что некоторые ученики приотстали. – Обязательно слушайте ритм, который отбиваете ногами, – объяснял он. – При помощи них вы сами создаете себе музыку. Нужно не думать, а слушать. «А в этом что-то есть», – подумала Соня, предельно сосредотачиваясь, но стараясь следовать совету и задействовать в танце уши, а не голову. Она встретилась взглядом с Мэгги: подруга, похоже, в кои-то веки заскучала. Теперь снова наступил черед Корасон. – Самое важное я оставила напоследок, – торжественно объявила она. – А именно с чего все начинается. К этой минуте большая часть группы просто стояла, потягивая воду из пластиковых бутылок. Изучение фламенко оказывалось не таким легким, как можно было ожидать. – АктиТУД![22] – И уже по одному тому, как прозвучало это слово, было ясно, что от них требуется. Ученики наблюдали за тем, как Корасон вскинула подбородок, вздернула нос и приняла исполненную высокомерия позу, которая напомнила Соне о тех танцовщицах фламенко, что они видели три дня назад, – вот как нужно заявлять о себе в начале выступления. – Самое главное – правильно выйти, – растолковывала она им. – Нельзя выйти тихо и незаметно. О своем появлении нужно объявить во всеуслышание, языком тела. Показать, что теперь в зале нет никого важнее вас. Корасон относилась к тому типу женщин, которые приковывают к себе внимание, даже просто возникнув в дверях. Она такой родилась. Раньше Соне никогда не приходило в голову, что этому можно научиться; она всегда считала, что подобные способности проявляются сами. И все же двадцать минут спустя, поймав в зеркале отражение женщины, застывшей в уверенной позе, и сообразив, что видит себя, она решила, что у нее тоже неплохо выходит. Одна рука с широко расставленными пальцами тянется вверх, талия изогнута, другая рука скручена и опущена вниз перед собой – с ходу от настоящей танцовщицы фламенко и не отличишь. Послышалось два отрывистых хлопка: так Корасон дала понять, что эта часть занятия подошла к концу. – Буэно, буэно. Уже завтра будете готовы выступать в Сакромонте, – улыбнулась она. – Пока отдыхайте, потом снова займемся сальсой. – Слава тебе господи, – пробурчала Мэгги так, чтобы Соня услышала. – Похоже, фламенко – не моя история. – Но ты же вроде так загорелась им пару дней назад, – ответила Соня, стараясь скрыть в голосе ехидные нотки. – Все оказалось труднее, чем ты думала? Мэгги резким движением головы откинула с лица гриву волос: – Так тут надо целую мелодраму разыгрывать, согласна? С собой в главной роли. Прямо спектакль, а не танец. – Но разве не любой танец – своего рода мини-спектакль? – Ну уж нет. По крайней мере, не тогда, когда ты танцуешь в паре. А если и спектакль, то только для одного зрителя – твоего партнера. И тут Соню озарило: оказывается, в представлении ее подруги танцевать нужно для кого-то. Этот род занятий был для Мэгги частью плана по поиску неуловимого мужчины ее мечты. Вся ее жизнь была подчинена этому замыслу. – Группа, начинаем через две минуты! – громко объявила Корасон. – Две минуты! Соня выскользнула из класса и направилась в уборную. Через стеклянные двери главного входа она увидела двух норвежек в компании всех танцоров по найму; они тесной группой стояли на тротуаре, окутанные клубами сигаретного дыма. Неожиданно ее внимание привлек звук, идущий из-за приоткрытой двери на противоположной стороне вестибюля. Чувствуя себя шпионкой, женщина глянула в щелку и замерла от увиденного. Вдоль стен сидели люди, человек десять или около того, и слушали гитариста. Все какие-то неряшливые и бледные от усталости, с неопрятными, растрепанными волосами, они по большей части были одеты в джинсы и футболки с давно уже неразличимыми рисунками. Самый старший на вид мужчина с волнистыми и черными как смоль волосами, забранными в высокий хвост, перебирал струны, наигрывая мелодию такой щемящей нежности, что у Сони комок подступил к горлу. Как раз переливы гитары вкупе с сопровождавшими их негромкими хлопками и заинтриговали ее в первую очередь. Никто не смотрел в глаза друг другу; они держали ритм и, чтобы не сбиться, бесцельно глядели в пустоту. Одна из девушек, с запавшими глазами, тонкая и гибкая как тростинка, в черных лайкровых лосинах и топе с глубоким круглым вырезом поднялась со своего места. В одной руке она держала объемную, похожую на шапку темно-зеленой пены юбку, расправила и надела ее, недолго повоевав со сломанной молнией. Казалось, девушке некуда было особенно спешить. Затем она застегнула пряжки на своих белесых от пыли туфлях и наконец сняла заколку, которой забирала волосы, чтобы те не лезли в лицо. По ее плечам рассыпались тугие локоны. Она аккуратно обновила прическу: теперь все прядки были надежно зафиксированы. Гитарист тем временем продолжал играть, сопровождаемый нестихающим аккомпанементом из хлопков. Звуки эти складывались в узор, похожий на тот, какой бывает у ручного кружева: сразу и не поймешь, как отдельные петли будут сочетаться между собой, но спустя какое-то время они создают изумительный и симметричный рисунок. Теперь девушка была готова. Она тоже стала хлопать, словно для того, чтобы поймать ритм. Высоко подняв руки, без какого бы то ни было перехода начала проделывать ими чувственные движения, при этом когда бедра ее покачивались в одну сторону, руки двигались в противоположную. Она танцевала перед гитаристом, а он не сводил с нее пристального взгляда немигающих глаз, ловил малейшее ее движение, отслеживал каждое едва заметное подрагивание ее тела и отвечал, используя ритмы и ноты. Всего мгновение назад его пальцы касались струн со всей нежностью, и вот уже грубо щиплют их, извлекая мелодию, скорее предвосхищая ее, нежели диктуя. Девушка выгнулась назад, словно готовилась пройти под планкой, и, извернувшись всем телом, совершила оборот. Проявив недюжинное мастерство, она проделала все так, будто на нее не действовала сила тяжести. Соне было не по силам представить себе, как можно попытаться изобразить такое и не оказаться при этом на полу, но девушка повторила это движение четыре, пять, даже шесть раз, и стало понятно, что везение тут ни при чем, и с каждым разом изгиб ее тела становился все невероятнее. Вернувшись в вертикальное положение, она искусно выполнила целую серию пируэтов, вращаясь с такой скоростью, что Соне чуть не показалось, будто девушка просто стоит неподвижно. Моргнешь ненароком – и все, пропустил уже все эти головокружительные вращения. Причем ноги девушки все это время выбивали на полу яростную дробь. В стороне не остался ни один член ее тела, ни одна жилка, задействованы были даже мышцы лица, отчего ее прекрасные черты искажались самым уродливым образом. Соня застыла как вкопанная. Темперамент этой девушки, гибкость ее тела производили сильное впечатление, но что действительно поразило Соню, так это чисто физическая сила танцовщицы, которая была заключена в столь хрупкую оболочку. Раз или два танец, казалось, подходил в своему логичному завершению: девушка замирала и, оторвав взгляд от гитариста, переводила его на пальмерос[23], но затем сама начинала хлопать и вот уже опять притопывала и покачивалась, и руки-змеи ее снова изгибались. Несколько раз до Сони доносилось негромкое, подбадривающее «Оле!», подтверждая, что девушка смогла не просто впечатлить членов своей группы, а затронуть их за живое: поддавшись эмоциям, они чуть не подпрыгивали на своих местах и раскачивались из стороны в сторону. Когда танец на самом деле закончился, ритмичные хлопки тут же сменились бурными аплодисментами. Были те, кто встал и обнял девушку, на лице которой расцвела широкая, удивительная по красоте улыбка. В какой-то момент Соня приоткрыла дверь чуть пошире, и сейчас в ее сторону решительным шагом направлялся один из пальмерос. Хоть он и не видел Соню, та виновато отступила от двери и, пока ее не заметили, скрылась в уборной. И вроде бы ничего предосудительного не произошло, но у нее появилось такое чувство, будто она стала свидетельницей чего-то недозволенного, какого-то действа, не предназначенного для посторонних глаз. Тем вечером Соня сама решила вернуться в тот клуб, где танцевали сальсу. Она больше не опасалась заходить туда, где почти никого не знала. Стоило ей расслабиться и принять пару приглашений на танец, она начала получать удовольствие от вечера, не меньшее, чем испытала накануне. Сальса – танец что для ума, что для тела нетребовательный, никакого сравнения с эмоциональным и физическим напряжением фламенко. В голове то и дело всплывала картинка: девушка, которую Соня видела тем днем, со всепоглощающей страстью танцует перед своим хитано, своим цыганом. Глава 7