Другие родители относительно легко воспринимают ориентацию детей. Когда Аспен сообщила родителям, что она лесбиянка, ее отец пил воду и поперхнулся. А потом рассмеялся и сказал: «Ну ладно, пусть так и будет, но никаких подружек или дружков, пока не повзрослеешь». Родители четырнадцатилетней Марты были шокированы такой новостью. Она сказала: «Родители ничего не поняли. Они считали, что я выгляжу и веду себя как представитель традиционной ориентации». Но после того, как они несколько недель подряд провели в спорах, мама сказала ей: «Для нас твоя сексуальная ориентация не так важна. Мы просто хотим, чтобы ты нашла близкого человека, который бы любил и уважал тебя». С начала 1960-х годов взаимоотношения людей кардинально изменились. Я выросла в размеренном, спокойном мире. С окружающими общалась примерно так же, как и мои предки. Поколение Сары еще застало мир, в котором люди жили бок о бок. Из родителей, их друзей и соседей создавались своего рода семейные кланы, в них же входили те, с кем вместе пели в хоре, играли в бейсбольной команде, работали. Сегодня большая часть знакомств завязывается в цифровом мире, хотя люди все еще стремятся обрести круг личных знакомств. За последние пятьдесят лет люди становятся все более одинокими. В 1950-е годы большинство людей постоянно чувствовали себя окруженными толпой, а не в одиночестве, и рядом со многими из них были давние друзья и родные. В 1970-е люди заявляли, что у них есть три близких друга. Сейчас их число неуклонно уменьшается, и многие американцы считают, что у них нет близких друзей. В наши дни многие девушки прекрасно осведомлены о технической стороне секса, и на них все это время обрушивался огромный поток информации о сексуальности. Но они не уверены в том, что такое любовь, секс и взаимоотношения между людьми. Как мы в 1950-е годы и как поколение Сары в 1990-е, многие девушки сейчас мыслят в стиле «с кем бы по-быстрому», но и эти девушки хотят завязать беседу с парнем, с которым собираются встретиться. Но вот разговаривать-то как раз и страшно. Изменились основы социализации и общения детей друг с другом. Мы воспитываем новый тип людей. Впервые в истории человечества девушки-подростки больше не приступают к общению с человеком лично. Они живут в виртуальном сообществе, которое формируется с помощью социальных сетей и эмодзи. Но нам уже достаточно хорошо известно, что виртуальное сообщество неспособно в полной мере заменить живое общение. Человеку с рождения присуще стремление к общению и близким отношениям с другими людьми, по крайней мере так было на протяжении двух миллионов лет. С самого момента возникновения человечества как вида мы, люди, делились друг с другом едой, рассказывали друг другу истории и льнули друг к другу в поисках тепла и безопасности. Никто не знает, к чему приведут нас такие изменения в поведении, но я подозреваю, что если мы не научимся заново общаться вне виртуального пространства и не выстроим некое подобие человеческих сообществ, существовавших в прошлом, то человечество утратит многие свои преимущества. Глава 5. Семьи: наши корни Франческа, 14 лет Бетти и Ллойд пришли ко мне на прием, чтобы поговорить о дочери, которая родилась в резервации для индейцев племени Лакота Сиу в западной части штата Небраска. Когда Франческе было три месяца, католическая служба поиска приемных родителей отдала ее на удочерение Бетти и Ллойду. Бетти показала мне фотографию Франчески на качельке для малышей. «Мы полюбили ее с первой минуты, как только увидели. У нее были блестящие волосы и глазки цвета черных оливок». Ллойд рассказывал: «В семье Бетти неодобрительно относились к удочерению. Они не то чтобы испытывали предубеждение к девочке, но опасались, что у нее может быть плохая наследственность, и не были уверены, что Френси благополучно впишется в нашу жизнь». Бетти было неловко за родных, и она стала оправдываться. «Они из маленького городка. Они очень долго учились говорить не “индеец”, а “коренной американец”, но как только увидели Френси, то сразу же полюбили ее». Ллойд скрестил руки на своем толстом животе, вид у него был огорченный: «Все старались изо всех сил. Никто не виноват в том, что произошло». «А что именно произошло?» – поинтересовалась я. Ллойд и Бетти стали объяснять, что у Франчески было самое обычное детство. Ллойд был фармацевтом, владельцем собственной аптеки. Бетти сидела дома с Франческой, пока та не пошла в первый класс. А потом стала работать на полставки в аптеке Ллойда. Когда Франческа училась во втором классе, она упала с велосипеда и сломала ногу. У нее было небольшое расстройство речи, которое удалось исправить после занятий с логопедом, когда она училась в третьем классе. Семья жила в тихом районе, где было много маленьких детей. Франческе устраивали дни рождения, летние каникулы, отправляли ее в лагерь девочек-скаутов, она посещала кружок керамики. Ллойд добавил: «В начальной школе она хорошо училась и пользовалась популярностью среди одноклассников. Она была такая милая, все время улыбалась». Бетти добавила: «Мы никогда не относились к ней как-то особенно оттого, что она была приемным ребенком или представителем племени Сиу. Мы тогда думали, что все делаем правильно. Теперь же я думаю, что, может быть, мы просто замалчивали то, о чем следовало бы поговорить». Ллойд удивился: «Это ты о чем?» «Френси дразнили в школе из-за того, что она представитель коренного народа Америки. Когда мы об этом узнали, то прекратили это безобразие, но, может быть, мы всегда думали об этом сами. Мы говорили ей, что это совсем неважно, что она приемная, у нас обычная семья. Но ведь это было не так. Мы – белые, а она – краснокожая». Я задумалась, как было организовано удочерение в 1980-е годы. Считалось, что это произошло – и дело сделано. Сотрудники социальных служб убеждали родителей, что теперь это их родные дети. Для родителей это было ближе к истине, чем для их приемных детей. Родители сразу всей душой привязывались к детям, а вот дети всем свои существом ощущали, что они какие-то не такие, как все, потому что приемные. В особенности это касалось подростков, которых волновало, кто они, и для них факт усыновления создавал большие трудности. Часто они помалкивали о том, что их мучило, потому что не хотели, чтобы их считали предателями. Когда приемные дети принадлежат к другой расе, все эти проблемы только обостряются. В нашей стране так редко обсуждаются этнические различия, что просто признать сам факт их существования – уже основание, чтобы большинство из нас почувствовали себя виноватыми. Наоборот, эти различия обычно игнорируют, а испытываемые из-за них чувства становятся постыдными личными секретами. «Когда Френси училась в седьмом классе, у нее начались критические дни и она все время была не в духе, – продолжала Бетти. – Я думала, что это у нее гормональное. Раньше она нам обо всем рассказывала, но в седьмом классе стала прятаться у себя в комнате. Я посоветовалась с сестрой, и мы решили, что у подростков бывают такие периоды в жизни. Ведь ее дочери постоянно устраивали ей скандалы. Поэтому мы решили оставить все как есть. Но потом Френси стала хуже учиться, и нас это обеспокоило». Она вздохнула: «Мы обратились к школьному психологу, и он нам объяснил, что многие ученики переживают непростое время, когда переходят в старшие классы. Мы заставили Френсис заниматься на два часа больше по вечерам, и ее учеба немного наладилась. Она не общалась со старыми друзьями, но мы и этому не придали особого значения». «Слишком многому мы не придавали значения», – заметил Ллойд. «А в этом году все пошло наперекосяк, – продолжала Бетти. – Порядок у нас наводит Ллойд. Он не такой уж строгий, просто требует соблюдения обычных правил поведения: чтобы она говорила нам, куда идет, никакого алкоголя и чтобы оценки были нормальные. Но со стороны кто-нибудь мог подумать, что он ее избивает. Она почти не разговаривает с ним, и это разбивает ему сердце. Со мной общается чуть больше, но тоже не сказать, чтобы очень. И в церковь с нами ходить не хочет». Ллойд заерзал в кресле. «Она связалась с дурной компанией и напивается с ними. Мы почувствовали, что от нее пахнет спиртным. Она врет и хитрит». «На прошлой неделе мы пошли на матч с друзьями, и она не пришла домой ночевать. Мы до ужаса перепугались, – сказала Бетти. – Ллойд сел в машину и до рассвета искал ее. На следующий день она вернулась, но так и не сказала, где была». «Я бы хотела поговорить с Франческой», – предложила я. Ллойд ответил: «Она не захочет прийти, но мы ее заставим». «Всего разочек, – сказала я. – Обычно я позволяю подросткам решать самим, возвращаться ко мне или нет». На следующей неделе Франческа, натянутая как струна, сидела у меня в кабинете. На ней были зеленые джинсы и футболка с надписью Worlds of Fun. Длинные черные волосы завязаны в хвостик, на глазах слезы. Сначала она вела себя тихо, не желая идти на контакт. Она смотрела поверх моей головы на дипломы, висевшие на стене, и кивала в ответ на мои вопросы. Я пыталась нащупать тему для разговора: школа, друзья, книги или ее родители. Она едва отвечала мне. Я заговорила о том, что она приемный ребенок, и тут ритм ее дыхания изменился. Франческа подняла на меня глаза и внимательно оглядела с ног до головы. Глубоко вздохнув, она произнесла: «Я живу под одной крышей с хорошими людьми, но они мне не родные». Она замолчала, чтобы оценить мою реакцию. «Каждое утро я просыпаюсь и думаю о том, что сейчас делают мои настоящие отец и мать. Собираются на работу? Смотрятся в зеркало и видят там отражение лиц, похожих на мое? Кем они работают? Говорят ли они обо мне, интересно ли им, счастлива я или нет?» Крупные слезы закапали у нее из глаз, и я протянула ей коробку с бумажными салфетками. Она вытерла щеки и подбородок и продолжила: «Я ничего не могу с собой поделать, я постоянно думаю, что живу в чужой семье. Я знаю, что если скажу об этом, то это убьет маму и папу, но никак не могу отогнать эту мысль». Я спросила Франческу, что ей известно про ее настоящую мать. «Она отдала меня на удочерение, когда мне было три месяца от роду. Может быть, она жила в бедности или была не замужем. Я уверена, что она не желала мне зла. Я сердцем чувствую, что она любила меня». За окном тихо падали снежинки. Мы смотрели на них. «А каково это – быть коренной американкой?» «Я долго делала вид, что мне все равно, но вдруг для меня это стало важнее всего на свете, – Франческа вздохнула. – Меня с детства дразнили за то, что я коренная американка, а мои соплеменники даже не знают о моем существовании». Франческа рассказала, как ее изводили в течение долгих лет, как обзывали краснокожей и Скво[16], говорили, что индейцы алкоголики, что они мошенничают с пособием по безработице, что они обманщики и негодяи. И под конец сказала: «Хуже всего поговорка, что хороший индеец – это мертвый индеец». Я поинтересовалась, что Франческа знает о коренных жителях Америки. «Я видела фильмы “Последний из могикан” и “Танцующая с волками”. Раньше мне противно было смотреть кино про индейцев. Вы когда-нибудь видели фильм “Одинокий следопыт”? Помните парня по имени Тонто? А вы знаете, что Тонто по-испански значит “дурак”?» Она ненадолго замолчала. «Иногда я вижу бомжей-индейцев в центре города. Я даже не знаю, может быть, они из племени Сиу. Может быть, среди них моя мать». Я спросила: «А ты хотела бы узнать больше о своем народе?» Франческа уставилась на снег, падающий за окном. «И да, и нет. Наверное, мне будет от этого нелегко, но я не смогу понять, кто я, пока не узнаю о них». Я написала для нее на листочке имя писательницы из коренных американцев по имени Зиткала-Ша. «Может быть, полистаешь какую-нибудь ее книжку». «Вы считаете меня предательницей?» Я задумалась, что ей сказать. «Твой интерес к прошлому – такое же естественное дело, как этот снегопад». В ответ Франческа благодарно улыбнулась мне – впервые за этот час. Франческе понравились книги Зиткалы-Ша, представительницы племени Янктон-Сиу из Западной Дакоты. Она родилась в 1896 году. В произведениях она рассказала, как ее оторвали от родных, живших в резервации, и заставили учиться в школе для индейцев. Прочитав книгу о жизни Зиткалы-Ша, Франческа попросила Бетти и Ллойда отвезти ее в местечко Жеона, где находилась заброшенная индейская школа. Поездка прошла хорошо. Они побродили по трехэтажному кирпичному зданию, заглянули в запыленные окна, рассматривая старые швейные машинки и скамейки. Потом поели сэндвичей с ростбифом в кафе на главной улице и обсудили, куда бы еще съездить. Через несколько месяцев они посетили церемонии коренных американцев «пау-вау» и собрание представителей равнинных племен «Исцеление Священного Кольца». В течение следующих месяцев Франческа посетила Центр коренных американцев и стала работать там волонтером на полставки. Она готовила кофе и угощала печеньем пожилых людей, шутила с ними и слушала их рассказы. От них она многое узнала о племени Сиу и о жизни в резервации. На некоторых наших приемах мы проводили семейную психотерапию. Мы пытались вникнуть в смысл удочерения, расовой принадлежности и подростковых проблем. Франческа считала, что отец очень строг с ней, а мать слишком вмешивается в ее дела. Она полагала, что Бетти и Ллойд все еще считают ее маленьким ребенком, что Ллойд ведет себя особенно упрямо. Бетти действовала ей на нервы. «Сама не знаю почему, но мне постоянно хочется на нее орать». Ллойд согласился пойти на компромисс относительно времени возвращения домой, но настаивал на своем праве знать, куда пошла Франческа. Бетти согласилась держаться дальше от ее комнаты. После этих переговоров Френси снова стала шутить с Ллойдом, а после школы сидела с Бетти на кухне и рассказывала ей, как прошел день. Мы перестали делать вид, что семья не волнуется по поводу проблем с удочерением. У всех есть чувства. Ллойд волновался, что Франческа начнет выпивать, а Бетти переживала, что однажды Франческа найдет свою настоящую мать и бросит их. А сама Франческа ощущала, что разрывается между миром белых и миром краснокожих, но нигде ее не считают своей. Она любила Ллойда и Бетти, но не могла полагаться на них, пытаясь понять, кто же она на самом деле. Франческа сообщила Бетти и Ллойду, что хочет узнать, кто ее биологическая мать. Они испытали смешанные чувства, но согласились помочь ей узнать больше о своей наследственности и своем племени. Франческа была рада слышать это, но ей хотелось большего. Она сказала Бетти и Ллойду: «Однажды я найду свою мать». На индивидуальных приемах со мной Франческу волновало множество вопросов. Она не понимала, с кем дружить. «Мои старые друзья поверхностные, а новые постоянно попадают в переделки», – объясняла она. Я предложила ей выбрать двух самых близких друзей и не пытаться влиться в толпу. Я напомнила, что ее друзья – люди из Центра коренных американцев. Франческа стала молиться великому духу, прося у него помощи. Ей нужно было совместить два мира, слить воедино две истории. Она приняла осознанное решение, что возьмет для себя из этих двух миров. Она будет жить с Бетти и Ллойдом и временами приходить в резервацию, чтобы больше узнать о племени Сиу. Она вернется в церковь родителей, но при этом будет поклоняться великому духу. Думая об этих проблемах, Франческа решила защищать права коренных американцев, которые учились в старших классах школы для белых. Она решила давать отпор всем расистским нападкам. Она стала бороться за то, чтобы литературу и историю коренных американцев в большем объеме включили в школьную программу. На нашу последнюю встречу Франческа пришла в голубых джинсах и трикотажной блузке. Бетти и Ллойд гордо сидели рядом с ней: Ллойд в своем халате, который он носит в аптеке, а Бетти в брючном костюме из полиэстера. Ллойд сказал: «Я выучил несколько слов из языка племени Лакота». А Бетти добавила: «Мы узнали много нового, для нас открылся целый мир». Франческа сказала: «Теперь у меня две семьи: одна белая, а другая – племя краснокожих. Но в Священном Кольце найдется место для всех моих родных». Франческа – пример того, какие сложности возникали в семьях 1990-х годов. В четырнадцатилетнем возрасте ей пришлось столкнуться с расовыми проблемами, с тем, что она приемная дочь, решать, что делать с алкоголем, сексом, религией и как вести себя в школе. Она пыталась осознать свою уникальность и отдалялась от родителей, восставая против них и не желая делиться с ними секретами. Но она все равно любила их и нуждалась в поддержке. На первый взгляд казалось, что она становится неблагополучным подростком, но своим поведением она просто давала понять, что изо всех сил стремится обрести себя. Франческа и ее родные «по уши погрязли» в проблемах, как выразился Ллойд. Но, к счастью, семья обратилась за помощью. И оказалось, что все они искренне любят друг друга, просто необходимо навести во всем порядок и вести себя гибко. У родителей были свои правила и ожидания и достаточно энергии, чтобы воплощать все это в жизнь, но они могли и развиваться, и меняться вместе с дочерью. Когда они поняли, что Франческе необходим контакт со своим племенем, то заинтересовались обычаями коренных индейцев. Они стали ценить разнообразие даже в том, что касается религиозных убеждений. Когда все приложили должные усилия и потратили на это время, жизнь наладилась. Франческа отправилась на поиски самой себя, но при этом сохранила отношения с родителями. Она пыталась понять себя, но без саморазрушения. В 1990-е я пришла на биеннале искусств в музее Уитни в Нью-Йорке и остановилась перед экспонатом «Семейная романтика». Четыре обнаженные фигурки в ряд – мама, папа, сын и дочь. Они были размером с маленькую куколку и выполнены из какого-то пористого крашеного материала, а волосы у них были натуральные. Все они были одинакового роста и в одной и той же фазе сексуальной зрелости. Я восприняла это художественное произведение как символ общественной жизни 1990-х. Словно мне хотели сказать: «Нет больше ни детства, ни взрослой жизни. Дети больше не чувствуют себя в безопасности, а взрослые не понимают, что делают». Когда мы задумываемся о семьях 1990-х, многие все еще представляют себе традиционную семью, где отец работает, а мать сидит дома с детьми, по крайней мере пока они не пойдут в школу. В действительности лишь 14 % семей строились по таким принципам. Семейная демография кардинальным образом изменилась с 1970-х годов, когда насчитывалось менее 13 % семей, главой в которых был не состоящий в браке взрослый. В 1990-е в 30 % семей главой был одинокий, не состоящий в браке родитель. В 90 % семей с одним родителем их главой была мать. Представителям нашей культуры еще предстоит осознать подлинное значение этой статистики. В 1990-е семья могла состоять из лесбиянок или геев, их биологических или приемных детей, четырнадцатилетней матери и ее малыша, живущих в городской квартире, из мужчины-гея и его сына, двоих зрелых взрослых, которые недавно поженились, и их детей-подростков от предыдущих браков, из бабушки, которая воспитывает маленьких внуков-близнецов, чья мать скончалась от СПИДа, приемной матери с метамфетаминовым малышом[17], это могла быть традиционная семья, где вместе живут несколько поколений, или чужие теперь люди, которые раньше любили друг друга. Какой бы ни была семья по составу, все они испытывали серьезнейшие трудности. Скорее всего, родители упорно работали, были обременены массой обязанностей, уставали или жили в бедности. А надеяться на помощь извне они не могли. С деньгами у них были серьезные проблемы. Мы жили в обществе, в котором стремительно усиливалось социальное неравенство, когда одни дети жили в роскоши, носили одежду модных брендов, учились в частных школах и ездили в лагеря отдыха для избранных, а другие дети ходили по опасным улицам и учились в плохих школах. В 1990-е годы было трудно следить за порядком. Маленькие дружные сообщества людей, где все помогали друг другу растить детей, стремительно уходили в прошлое. Вместо няни во многих домах у детей был телевизор. Уважение американцев к независимости создало определенные трудности в семьях. Один мой друг-философ поинтересовался у меня в те годы: «Ты ведь гордишься своей дочерью? Из нее получается человек, совершенно не похожий ни на тебя, ни на твоего мужа. Это же лучший комплимент вам как родителям!» Когда я в ответ стала сожалеть, что мы с Сарой отдаляемся друг от друга, другая моя знакомая ответила: «Неужели ты хотела бы, чтобы все было по-другому?»