Тэмми, 17 лет Тэмми оказалась у меня на приеме после того, как мама увидела, что та изрезала себе грудь. Элис проснулась в три часа ночи, заметила свет в комнате дочери, пошла проверить, что случилось, и обнаружила, что дочь сидит на кровати, вокруг нее разбросаны окровавленные газеты, а в руке у нее бритва. Элис разбудила Брайана, и они отвезли Тэмми в больницу. Врач наложил швы на самые глубокие порезы и организовал для этой семьи консультацию со мной. Элис и Брайан сидели у меня в кабинете, бледные от волнения. Брайан постарался восстановить события той ночи. Элис непрерывно рыдала. У Тэмми было опухшее от слез лицо, но она не хотела ни посмотреть на меня, ни шепнуть мне хотя бы полслова. Несмотря на кризис, который все они испытывали сейчас, семья вяглядела традиционной. Брайан был священником в маленькой церкви, а по выходным играл на саксофоне в джаз-бэнде. Элис давала уроки игры на фортепиано на дому. Тэмми была третьей из четверых детей. Старшие учились в колледже, и у младшего, десятилетнего мальчика, все было в порядке. У кого-то из родственников Элис была депрессия, но в целом семья была просто уникально беспроблемной. Они уезжали в долгие путешествия каждое лето. Часто по вечерам в воскресенье они вместе музицировали и пели. Элис была президентом родительского комитета и лидером клуба для девочек-скаутов. Брайан был немного рассеянный, когда смотрел кино: закрывал глаза при сценах насилия, а сдавая перед свадьбой анализ крови, упал в обморок. Несмотря на опухшее личико, Тэмми была привлекательной длинноволосой блондинкой с нежной кожей алебастрового оттенка. На ней был кожаный пиджак, голубые джинсы и высокие ботинки. Брайан сказал, что она хорошо училась и дома с ней было легко. В каждом семестре ей вручалась премия за отличную учебу, и она жонглировала жезлом в школьной музыкальной группе. Как и ее родители, она тоже любила музыку, пела в церкви и в школьных хорах, играла на флейте в школьном оркестре. Брайан сказал: «Она по музыке лучшая ученица». Элис добавила: «Мы просто в шоке от того, что случилось». Я побеседовала с Тэмми наедине. «А ты сама понимаешь, зачем сделала это?» – осторожно поинтересовалась я. Она отвела глаза и сказала: «После ссоры с моим парнем». Мы поговорили о Мартине, с которым она познакомилась в музыкальном лагере на второй год обучения в школе для старшеклассников. Мартин играл на бас-гитаре в самой большой из школ штата. Он был воплощением мечты любой старшеклассницы: красивый, атлетически сложенный и популярный. Тэмми сказала: «За ним все девчонки бегали. Я была поражена, что он выбрал меня». «А что у вас были за отношения?» Тэмми вздохнула. «Мы много ссоримся. Мартин ревнивый». «А что еще?» «Он делает то, что моим родителям бы не понравилось. Курит травку и выпивает», – Тэмми сделала паузу и вопросительно глянула на меня. «Ты занималась с ним сексом?» Она кивнула с несчастным видом. «И как оно?» «Не знаю. Я забеременеть боюсь». Она говорила тихо и быстро: «Мартин помешан на сексе. Накануне Рождества в этом году он устроил вечеринку и взял в прокате порнографические фильмы, чтобы все парочки смотрели это. Парням понравилось, а нам, девчонкам, было стыдно». «А когда произошла у вас та ссора, из-за которой ты изрезала себе грудь?» Тэмми откинула волосы с лица. «В прошлые выходные, после Нового года. Мы пошли на вечеринку. Мартин взбесился, потому что я разговаривала с его другом. Он рано отвез меня домой и вытолкнул из машины. Я упала на дорожку, а он просто взял и уехал. В ту ночь я была в таком отчаянии, что просто не знала, что делать». «Попробуй вспомнить как можно лучше, что именно ты чувствовала в тот момент». Тэмми сказала: «Я тихонько проскользнула к себе в комнату, чтобы мама с папой меня не заметили. Мне показалось, что я схожу с ума. На моем туалетном столике лежали ножницы, и я решила ими воспользоваться. Даже и не знаю, как это вышло. Я порезала руки, и мне стало легче. Я смогла уснуть». Она глянула на меня: «Вы думаете, я сумасшедшая?» Я ответила: «Думаю, тебе страшно». Тэмми сказала: «Это был первый раз, а потом это произошло снова. Всякий раз, когда мы с Мартином ссорились, я чувствовала, что мне надо себя порезать. Я не могла успокоиться, пока не сделаю этого». «А Мартин когда-нибудь поднимал на тебя руку?» Тэмми кивнула: «Только не говорите моим родителям. Он на самом деле не хотел, просто он такой вспыльчивый. А потом ему было правда очень жаль». Я ответила: «Я должна рассказать им достаточно, чтобы обеспечить твою безопасность». Я пригласила Элис и Брайана и сообщила, что мне нужно поработать с Тэмми наедине какое-то время. Я объяснила им, что у нее вошло в привычку наносить себе порезы, когда она испытывает эмоциональную боль. К счастью, привычка наносить себе увечья сформировалась у нее недавно, поэтому справиться будет легче. Я выиграла время для Тэмми, попросив их пригласить Мартина к ним домой. Тэмми смотрела на свои руки. Элис сказала: «Кажется, Мартин – хороший парень». «Родители не всегда знают, что происходит. Мы хотим обеспечить Тэмми эмоциональную и физическую безопасность», – сказала я. Тэмми посмотрела на меня с благодарностью. А я про себя подумала: «Этот священник и его жена представления не имеют, как усложнилась жизнь их дочки, играющей на флейте». Я изо всех сил старалась не обмануть доверия Тэмми, но добавила: «Тэмми нужно принять несколько важных решений». Даниэлла, 15 лет Даниэлла очень отличалась от Тэмми. Она была младше и, по ее собственному выражению, «застряла в коридорах школы для старшеклассников». Одевалась она так, чтобы все поняли, что она не такая, как все. Одна половина головы у нее была выбрита, а вторая выкрашена в зеленый цвет. В носу у нее было кольцо, в ушах – восемь сережек (в основном в виде черепов и змей), на левом предплечье – татуировка в виде дракона, а еще крошечные татуировки на каждом пальце. На ней была заляпанная футболка с надписью «Свободу Тибету», черные джинсы, разорванные на коленях, и тяжелые ботинки. Она была старшей дочерью в богемной семье. Мама у нее была танцовщицей, а папа скульптором. Семья жила бедно в финансовом смысле, но была богата духовно. Они не могли себе позволить поехать куда-то в отпуск, купить новую машину или красивую одежду для дочерей, но могли приобрести дешевые билеты на симфонические концерты, подержанные книги и могли позволить себе курс психотерапии. Родители Даниэллы, Стивен и Шелли, были приветливыми и необычными людьми, и в кабинете психотерапевта им было не по себе. Шелли сразу же выразила восхищение моим книжным шкафом, забитым книгами. Она сказала: «Я вижу, вам нравится Юнг. И мне тоже». Я поинтересовалась, что привело их ко мне. Даниэлла отвернулась и посмотрела в окно. Шелли и Стивен переглянулись. Стивен сказал: «Нам не хотелось бы жаловаться на Даниэллу. Мы заставили ее прийти к вам сегодня». Шелли сказала: «Мы начали беспокоиться за нее с тех пор, как она пошла в среднюю школу, но в прошлую субботу мы застали ее за тем, что она прижигала тело сигаретами. Мы решили, что надо что-то делать. До того как она пошла в среднюю школу, Даниэлла была у нас в семье звездой. Она была такая жизнерадостная. В школе была среди самых одаренных детей, и ее определили заниматься с тьюторами по углубленным программам для подготовки к поступлению в университет. Ее художественные работы выставлялись на фестивале нашего штата». «У нее все получалось прекрасно, – добавил отец. – У нее были друзья, и она играла главные роли в школьных театральных постановках. Могла читать всю ночь напролет, а утром как ни в чем не бывало шла в школу, и все у нее было отлично». Шелли сказала: «Она была такой уверенной в себе и независимой. Мы не были готовы к тому, что у нее начнутся проблемы. Мы не заметили их приближения». Я обратилась к Даниэлле, которая с интересом изучала мой книжный шкаф, и спросила: «И что же случилось в средних классах?» Даниэлла отвечала медленно, хорошо обдумывая каждое слово: «Мне осточертело, что меня словно хранили на складе как вещь и гнали из класса в класс по звонку. Я была как корова на лугу. Меня дразнили, когда я стала посещать занятия для одаренных детей, а в обычных классах скучала. Мне нравились занятия по изобразительному искусству, но это тоже было похоже на то, словно я попала на зону по звонку». «А что другие ребята?» – поинтересовалась я. «Вы же знаете девиз “секс, наркотики и рок-н-ролл” эпохи шестидесятых?» Я кивнула, а она продолжала: «А теперь это “мастурбация, бухло и Мадонна”. Я в эту картину не вписываюсь». «Раньше Даниэлла была экстравертом, а теперь стала интровертом, – сказал Стивен. – Ей никто не нравится. Ее телефон перестал звонить». «Школа для старшеклассников – это еще не самое худшее, что со мной случилось, – продолжала Даниэлла. – Меня очень огорчает то, что происходит с окружающей средой. Я по ночам спать не могу, потому что беспокоюсь из-за нефтяных пятен и разрушения джунглей. Не могу забыть о Сомали и Боснии. Такое ощущение, что весь мир разваливается на куски». Работая психотерапевтом в 1990-е, я часто сталкивалась с подобными проблемами у ярких, впечатлительных девушек. Взрослые ждали от них эмоциональной зрелости, но те реагировали на собственные страдания и на глобальные события в мире по-подростковому остро. Хотя те девушки, с которыми я работала, были достаточно проницательны, чтобы распознать фальшь ложных ценностей, и не одобряли поверхностное поведение сверстников, у них были те же самые подростковые потребности. Они очень страдали в одиночестве. У них был интеллект взрослого человека применительно к некоторым областям жизни, они были способны осмысливать глобальные проблемы, однако эмоционально они были подростками, и их политические возможности были ограниченны. Даниэлла избегала самых популярных подростков и постепенно сблизилась с некоторыми сверстниками, похожими на нее. Она обнаружила, что в местной прокуренной кофейне собирались люди альтернативных взглядов, чтобы пообщаться. У нее завелись друзья среди геев и лесбиянок, а также среди тех, кто сбежал из дома и бросил школу, и несчастных интеллектуалов, таких как она сама. Она сделала пирсинг в ушах и в носу. К сожалению, у этой компании были свои проблемы. Многие употребляли наркотики, например обезболивающие или препараты, расширяющие сознание. Вскоре Даниэлла стала курить травку и употреблять ЛСД. А в школе тем временем ей становилось все труднее. В классе только у Даниэллы был пирсинг в носу и татуировки. Ребята хихикали и тыкали в нее пальцем, когда она проходила мимо. К девятому классу она прочла об окружающей среде больше, чем ее преподаватели естественнонаучного курса. В классе ей было легко, и это породило в ней циничное отношение к образованию. Оценки ухудшились. Даниэлла стала прогуливать школу и уходила в парк курить травку. Стивен и Шелли знали, что у Даниэллы что-то не ладится, и еще тогда стали уговаривать ее обратиться к психотерапевту. Она отказалась. А потом ее лучший друг переехал в Калифорнию, и Даниэлла снова осталась одна. За неделю до нашей с ней встречи родители обнаружили на ее теле следы от прижигания сигаретой. Через неделю я встретилась с Даниэллой с глазу на глаз. Она была в тех же ботинках и футболке с надписью «Жизнь – дерьмо, а потом ты сдохнешь». Мне пришла на ум строка Аллена Гинзберга о «пьяном такси абсолютной реальности». Вот такое такси и врезалось в раннюю подростковую жизнь Даниэллы. Я рассказала ей, как прочла дневник Анны Франк тридцать лет тому назад. И призналась: «Когда я столкнулась с тем злом, что люди причиняют друг другу, мне захотелось умереть. Я правда не хотела принадлежать к тому биологическому виду, что и нацисты». Даниэлла согласилась со мной и сказала, что почувствовала то же самое, когда услышала по радио репортаж об изнасилованиях женщин в Боснии. Она почувствовала то же, когда прочла, что Сталин убил больше людей, чем Гитлер, о том, что при режиме красных кхмеров погибло шесть миллионов камбоджийцев и что сербы практиковали этнические чистки. «Знаете, кроме холокоста были и другие события, – сказала она мне. – Это происходит повсеместно». Я ответила: «Меня спасло тогда чтение книг Уиллы Кэсер, Джейн Остин и Харпер Ли. Вскоре после того, как я прочла об Анне Франк, я открыла для себя эти книги. Было лето, и я с книгой уходила в лес. Читала и смотрела, как ветер колышет деревья. Сидела на заднем крыльце на закате и читала. Эти женщины излечили меня от людей-пустышек и их поверхностных мыслей». Даниэлла сказала: «Мне помогало гулять с другом по парку, а теперь он уехал». «Расскажи мне, как ты прижигала себя сигаретой». «Это случилось как-то само собой. Я курила у себя в комнате, чувствовала такую беспомощность и злость. И вдруг поняла, что прижигаю себе руку сигаретой, и мне от этого стало хорошо. Словно очищение какое-то. Я предусмотрительно прижигала только предплечье, повыше, чтобы можно было скрыть эти следы. И потом я сразу успокаивалась». «Ты оборачивала весь свой гнев на этот мир против себя самой, – сказала я. – Тебе нужно найти способ лучше выражать его и давать сдачи». Мы побеседовали о маршах протеста, о вторичной переработке сырья и о бойкотах. Все эти предложения звучали слишком абстрактно. Развеять отчаяние Даниэллы могло лишь конкретное действие. Хотя она была юной, я посоветовала ей начать работать на местной кухне для бездомных. Ей нужно было делать этот мир лучше для конкретных людей. Даниэлла согласилась подумать об этом. Она ходила ко мне несколько месяцев подряд. Я в основном советовала ей обсуждать свои страдания с людьми и вести записи в дневнике. Когда мы познакомились ближе, она стала больше мне рассказывать, что у нее происходит в жизни. У одного из ее друзей-геев обнаружили ВИЧ, а одна из ее подруг чуть не умерла от передозировки. Даниэлла придумала план действий на случай, если ей вдруг захочется прижечь себя. В этот момент она решила быстро взять блокнот и записать туда все, что ее расстраивает и вызывает гнев. Ей нужно было излить эти чувства на бумагу.