Я попросила Джессику выйти из кабинета. Для человека, который явно показывал отвращение к беседе, сделала она это до крайности неохотно. В течение следующих тридцати минут Бренда рассказывала мне историю жизни Джессики. А потом Джессика постучалась в дверь: «Мне плохо. Я хочу домой». Я протянула Джессике свою визитную карточку: «Во вторник встретимся с тобой наедине». Я была рада, что эта пара пришла ко мне на консультацию. Бренда (возможно, потому что была социальным работником) не хотела выносить суждений о дочери. И она так боялась отвергнуть Джессику, что не хотела держать себя с ней строго. Она путала родительский долг с насилием и настолько старалась быть хорошей по отношению к дочери, что лишала Джессику возможности повзрослеть. Своим стремлением понимать Джессику Бренда могла превратить ее в малолетнюю правонарушительницу. Во вторник Джессика, в черных джинсах и черной водолазке, пришла ко мне. Молча села на диван в ожидании, когда я заговорю. Я старалась преодолеть пессимизм по поводу того, что будет происходить в течение ближайшего часа. И уже после нескольких первых минут разговора я чувствовала себя так, словно волокла корабль по пустынным пескам. «Как ты себя чувствуешь здесь?» «Нормально». «Правда нормально?» «Мне это все не надо, но по телевизору утром все равно ничего интересного не показывают». «В чем ты не похожа на свою маму?» Джессика удивленно изогнула одну черную бровь: «Это вы о чем?» «Может быть, у вас разные ценности, разные представления о жизни?» Она криво улыбнулась: «Я абсолютно во всем с ней не согласна. Я ненавижу школу, а она школу любит. Я ненавижу работать, а ей это нравится. Я люблю MTV, а она его терпеть не может. Я ношу черное, а она – никогда. Она хочет, чтобы я реализовала свой потенциал по полной, а я думаю, что она вся забита дерьмом». Мне хотелось сказать, что она твердо вознамерилась огорчать свою мать, но вместо этого спросила: «А чего тебе хочется?» У нее глаза округлились. «Я хотела бы стать моделью. Но мама слышать об этом не хочет. Она думает, что это отражение сексизма и что это для пустышек». Я предложила ей подготовиться к карьере модели самостоятельно. Она могла бы выяснить, что нужно для этой профессии: чему требуется научиться. Где она сможет пройти обучение? Есть ли такая работа поблизости? Сколько за это будут платить? После того как Джессика ушла, я подумала про ее семью. Бренда посвятила себя Джессике, но когда дочь вступила в подростковый возраст, это превратилось в проблему. Джессика стала устанавливать границы, устраивая бунт, но Бренда слишком старалась быть понимающей матерью. Она прощала дочь и продолжала ее любить. В итоге Джессика еще больше дерзила, а Бренда старалась быть еще более понимающей. К моменту нашей встречи Джессика уже так завелась, что была готова на все, лишь бы отдалиться от Бренды. Она воспринимала себя преимущественно как «не Бренду». В тот же день, немного позже, я встретилась с Брендой и предупредила ее: «Что бы вы ни делали, не нужно выражать никакого интереса к тому, как Джессика собирает информацию о профессии модели. Не надо предлагать ей помощь или говорить, что наконец-то она занялась чем-то полезным». Я стала расспрашивать Бренду о ее жизни. «Моя жизнь – это Джессика и работа. У меня никогда не было времени на что-то еще. Я надеялась, что когда она станет подростком, то у меня появится больше времени, но не вышло. Мне постоянно нужно быть начеку. Я бужу ее по утрам, прихожу домой на обед, чтобы что-то ей приготовить. А то она вообще ничего не будет есть, а вы же видите, какая она худая. По вечерам я с ней сижу. Бедняжка же совсем одна». «Вам нужно устраивать свою жизнь». Она кивнула: «Я понимаю, что вы правы, но…» Я ответила: «Давайте спланируем для вас что-нибудь приятное». Я продолжала работать с Брендой и Джессикой по отдельности. Они были ужасно привязаны друг к другу и не переносили чужих людей. Наш курс психотерапии напоминал мне одну старую шутку: «Вопрос: “Сколько психотерапевтов нужно, чтобы поменять электрическую лампочку?” Ответ: “Один, но только в том случае, если электрическая лампочка хочет поменяться”». Бренду я наводила на мысль устроить собственную жизнь, не связанную с дочерью. Может быть, ей иногда стоит сходить пообедать с кем-то из друзей или провести вечер с соседями? Любит ли она читать, слушать музыку или рукодельничать? Она решила включиться в работу школьного проекта и раз в неделю стала оставлять Джессику дома одну, уходя на заседание. В первый раз, когда она это сделала, Джессика ей позвонила и пожаловалась, что плохо себя чувствует. Но во второй раз она прекрасно провела вечер одна. Когда Бренда вернулась домой, Джессика приготовила им попкорн и лимонад. Сначала Бренда постоянно думала о Джессике. Вдруг ей станет плохо, одиноко или с ней что-то случится? Она чувствовала себя виноватой и волновалась, оставляя дочь одну по вечерам. А потом призналась, что это она сама совершенно разучилась общаться с людьми в последние годы и опасалась, как бы какой-нибудь мужчина не назначил ей свидание. Она патетически восклицала: «Никогда больше ни на какое свидание я не пойду!» «А вот в этом вы с Джессикой похожи. Обе и слышать не хотите о представителях противоположного пола». Джессике я задавала наводящие вопросы, которые помогли бы ей осознать, в чем она отличается от мамы. Она считала мамины убеждения дурацкими и точно знала, что это так. Мы успешно навели справки о том, что такое модельный бизнес, и Джессика активно занималась этим на протяжении нашего курса терапии. Она прочла автобиографию знаменитой модели и книгу с советами о том, как стать успешной моделью. Экспериментировала с прической и макияжем. Однажды она пришла ко мне на прием в одежде насыщенного синего цвета. Я удивилась, а она сказала: «Мне черный цвет не идет». Прошли три недели, и Джессика вернулась в школу, решив посещать клуб фотографии. Всю свою работу с Джессикой я строила на ее желании стать моделью. Я уговорила ее начать заниматься физкультурой, упомянув, что подтянутые модели пользуются успехом. А когда она взялась за упражнения, то стала реже впадать в депрессию и у нее прибавилось сил. Я высказала мнение, что моделям необходимо умение контролировать себя, чтобы выдерживать конкуренцию. Джессика со мной согласилась и стала над этим работать. Она записывала по три вещи, которыми могла гордиться каждый день. Например: «Я горжусь, что покормила котов, сходила в школу и не орала на маму», «Я горжусь, что помыла голову, сделала домашнюю работу и улыбнулась девочке на занятии по физкультуре». Потом она купила счеты и щелкала по костяшкам каждый раз, когда сделала для себя что-то приятное. Это настраивало Джессику на положительные эмоции, когда она старалась понять, что ей нравится. Именно она, а не ее мама или кто-то еще решала, как ей жить. И у нее стало зарождаться чувство уважения к себе. Скоро Джессика щелкала этими счетами по пятьдесят или шестьдесят раз в день. Мы стали отмечать, каких успехов она добилась. Джессика стала постоянно рассказывать о новых достижениях. Она записалась на аэробику в Организации молодых христиан. Поговорила с подругой, которая тоже интересовалась модельным бизнесом, и они договорились обмениваться информацией о местных конкурсах и шоу. Начала составлять портфолио из своих фотографий. Я посоветовала Джессике записывать мысли и чувства, чтобы разобраться, какие именно материнские ценности ей хотелось бы сохранить, а какие отвергнуть. Постепенно у Джессики появились мысли, которые были не просто реакциями на Бренду. Она обнаружила, как приятно размышлять самостоятельно, а не бунтовать против матери. Однажды Джессика сказала: «Мне противно, когда мама не одобряет моих решений. Это даже хуже, чем если бы она меня не любила». И от этого мы перешли к обсуждению того, как важно, чтобы мама принимала ее именно такой, какая она есть. Ей очень хотелось, чтобы мама позволила ей повзрослеть и стать самой собой. Вот здесь мне нужно было воздержаться от собственных суждений и просто тихо слушать. Я разделяла неприязнь Бренды к модельному бизнесу и во время наших встреч с Джессикой пыталась как можно меньше подчеркивать значение физической привлекательности, помогая клиенткам развивать другие качества. Но мне нужно было доверять Джессике, позволяя ей самой решать, что для нее правильно. В конце концов ее интерес к модельному миру помог ей вернуться в окружающий мир и начать развиваться как личности. На последнем приеме Джессика была в зеленой юбке в обтяжку и в желтых колготках. У нее был веселый взгляд, и она с удовольствием поддерживала разговор. У нее появилась возможность демонстрировать модели одежды в местном магазине. Училась она средне, но гордилась хорошими отметками в области бизнес-математики и мерчандайзинга. «Я не в восторге от этой модельной жизни, но рада, что Джесс счастлива, – призналась Бренда. – Незачем ей заниматься тем же, чем и я. Я стараюсь признать, что Джесс взрослеет и становится самостоятельной. Я ей этого желаю». «Тебе надо и своей жизнью заняться», – сказала Джессика. Бренда кивнула: «Да, я стараюсь». Я напомнила им старую поговорку: «Бархатные цепи разорвать труднее всего». Соррел, 16 лет, и Фей Фей и Соррел сидели у меня в кабинете зимним вечером. Неделю назад Соррел призналась Фей, что она лесбиянка, а Фей уговорила ее обратиться за консультацией, чтобы постараться понять, как это повлияет на ее жизнь. И мать, и дочь были в джинсах и старых туристических ботинках. Я стала расспрашивать Соррел, каково это – почувствовать себя лесбиянкой. «Я уже давно чувствовала, что отличаюсь от всех остальных, но не могла понять, в чем именно. Когда я училась в шестом классе, то в фантазиях представляла себе, как целую танцовщиц из спортивных групп поддержки и хорошеньких учительниц. Но я не была знакома с другими лесбиянками, а само это слово воспринимала как оскорбительное. И хотя меня тянуло к девочкам, я отказывалась считать себя лесбиянкой». Она посмотрела на мать, и та одобрительно кивнула, предлагая продолжать рассказ. Соррел глубоко вздохнула: «Я обнаружила какие-то старые психологические книги о гомосексуализме, но от них не было никакого толка. Мне нужны были истории о том, как у девушек, похожих на меня, все в жизни было хорошо. А ничего такого мне не попадалось. Я была счастлива, когда Эллен Ли Дедженерес[22] объявила, что она лесбиянка. Она талантливая и симпатичная, и я с удовольствием познакомилась бы с ней лично». Фей сказала: «Соррел всегда была особенная». «Папа ушел от нас, когда мне было два года. Я с подозрением отношусь к мужчинам, – сказала Соррел. – И я устроила маме адову жизнь, когда она вышла замуж за Говарда». «Мы не общаемся с отцом Соррел, – объяснила Фей. – А за Говарда я вышла замуж не подумав». «Говард был придурком, – вклинилась в наш разговор Соррел. – Он пытался меня контролировать, хотел сделать из меня маленькую леди». Фей с ней согласилась: «Говард хотел, чтобы она носила платья. А она отказывалась. Он настаивал, что нужно показать Соррел, кто в доме хозяин, и мы из-за этого постоянно ссорились. Я никогда не пыталась контролировать Соррел. Мне нравилось, что она такая уникальная, и я хотела, чтобы она была самой собой». «Мама с Говардом развелись, когда мне было одиннадцать лет, – сообщила Соррел. – Я лично не планирую когда-нибудь снова жить с мужчиной под одной крышей». Фей продолжала: «Даже в начальной школе Соррел отличалась от других детей. Она много времени проводила за чтением или рисованием. Собирала камни и листики». Соррел вмешалась в разговор: «Мне нравились вещи, которых не касалась рука человека». Я поинтересовалась, как другие дети относились к Соррел. Та ответила: «У меня было немного друзей, разве что воображаемые. Я предпочитала общаться с мальчиками, а не с девочками. Девочки такие кривляки и пустышки». «Я не могла защитить ее, – сказала Фей. – По крайней мере мне хватило ума не вмешиваться и не пытаться ее изменить. Я знала, что ей хорошо вот такой, какая она есть. Старалась сделать так, чтобы дома ей было спокойно и уютно». Соррел призналась: «В старших классах все стало хреново. Когда я общалась со сверстниками, то мне казалось, будто я с другой планеты. В школе я была изгоем». Она глянула на Фей и тихо сказала: «Маме будет неприятно слышать это, но я даже думала, что покончу с собой. Я никуда не вписывалась. И даже самой себе я не могла признаться, чем я отличаюсь от остальных». Фей вздрогнула при словах о самоубийстве, но взяла себя в руки и не мешала Соррел продолжать рассказ. «Меня спасал мой внутренний мир. Реальный мир был слишком враждебен, поэтому я придумывала собственные миры. Я нарисовала множество фантастических картин». Фей радостно улыбнулась: «У Соррел собственное видение мира». «Меня спасло рисование», – согласилась с ней Соррел. Я спросила у Соррел, чем могу ей помочь. «Я хочу познакомиться с другими лесбиянками. Хочу знать, что я не одна такая. Хочу прочесть больше о таких же девушках, как я». Мы побеседовали о местном Ресурсном центре для женщин и о магазине женских книг, который находился неподалеку. Я рассказала о подростковой группе поддержки для геев и лесбиянок. Фей напомнила нам, что Соррел отличается от других сверстников не только сексуальной ориентацией. Она была самостоятельнее других девушек. Она была чувствительной, у нее была развита интуиция, и она остро реагировала на все происходящее вокруг, иногда настолько остро, что Фей опасалась, как бы подобная чувствительность не навредила ей. Соррел сказала: «Я хочу поблагодарить маму за поддержку. Она всегда была на моей стороне, несмотря на все мои странности». Фей улыбнулась: «Я внушила ей мысль о том, что разумное сопротивление – это хорошо. Соррел может дать миру много прекрасного, и я стремилась защищать ее таланты. Когда я сама была маленькой, то многого боялась. Я хотела найти свое место в жизни и быть популярной. Я многое потеряла из-за своего конформизма. Когда я повзрослела, то мне пришлось долго расхлебывать то, что я натворила в свои юные годы. И я от души стремилась помочь Соррел сопротивляться всему этому». Соррел не соответствовала культурным стереотипам в отношении юных женщин 1990-х годов. Она принадлежала к практически невидимой категории населения – подросткам-лесбиянкам. И в особенности в старших классах она страдала, потому что не такая, как все. К счастью, у Фей была не свойственная многим способность любить дочь, несмотря ни на что. Она принимала Соррел такой, какая она есть, и могла оценить ее по достоинству, в отличие от окружающих. Она устояла перед искушением уговорить Соррел подчиниться общепринятым канонам жизни и вписаться в привычные рамки. Она превратила дом в надежный тыл для дочери. Уитни, 16 лет, и Эвелин Уитни и Эвелин были похожи: обе блондинки, круглолицые и веснушчатые, но стиль одежды у них был разный. Уитни выглядела непринужденно и органично смотрелась в джинсах и водолазке, а на Эвелин был элегантный костюм и туфли в тон. Эвелин в юности совершенно определенно производила сногсшибательное впечатление и до сих пор много времени уделяла тому, чтобы выглядеть безупречно. А в тот день у меня в кабинете она была напряжена, и ей явно было не по себе. Уитни вела себя открыто и откровенно, а Эвелин – тихо и осторожно. Она нахмурилась, когда я спросила, что привело их ко мне.