Я хотел ответить, но не смог. Вместо этого услышал знакомый женский голос, странно отражающийся в ушах: – Здравствуйте. Вы Павел Павлович? Мне вас посоветовал Игорь Сергеевич, ваш компаньон. Говорит, только вы можете решить мой вопрос. – Компаньон, – хмыкнул Пал Палыч, пуская облако дыма. – Этого компаньона второй день нет на работе. Шляется где-то, телефон не берет. Наверное, с такими вот симпатичными барышнями зажигает. Ну, что вы хотели? – Дело в том, что моя подруга, знаете, немного увлекается страховкой. Составляет отчеты, следит за балансом клиентов… У нее своя страховая компания в Москве. А я ей вроде как помогаю. – Понимаю. – Она так этим увлечена, что словно потеряла голову. Думает, что в отчетах и планах существует некий сакральный смысл. И вот я подумала, что вы, как профессионал, может быть… Голос звучал изнутри моей головы. Изнутри ее головы! Так не бывает! Я попытался открыть рот – не получилось. Пошевелить руками – не вышло! Я не чувствовал тела и ничего не контролировал. Все, что мне оставалось, – это видеть. – Может быть, нам встретиться после работы? Пал Палыч широко заулыбался: – Назначайте время. Он нюхнул пороху в девяностых. Он тот еще стреляный воробей. Выживал в перестрелках, в бандитских разборках, в депутатских склоках. Имел дело с сотней людей, которые хотели убить его. Но, мне кажется, он слишком долго жил в настоящем. Стал таким же, как его клиенты, забитые в отчеты и графики, внесенные в план и комментарии. Пал Палыч расслабился. А его конкуренты – нет. Взгляд сместился. Я увидел отражение в зеркале. Коричневые сапожки, пуховик, большая и неуклюжая сумка через плечо. В правой руке – темные очки. Овальное личико, чуть вздернутый носик, светлые волосы закрывают лоб. И еще увидел глаза. Мои голубые, с примесью зеленого, глаза. Навсегда Стас помнил ее в мельчайших подробностях – дверь в пристройку около школы. Она была деревянная, обитая с двух сторон неровными листами металла. Всюду торчали шляпки гвоздей (сейчас уже покрытых густой ржавчиной), кое-где гвозди свернулись, сделавшись похожими на высохших червячков. Дверь покрасили зеленой краской, оставив по углам светлые разводы от широкой кисти. Краска за двадцать лет выцвела, приобрела желтоватый оттенок, вздулась морщинистыми пятнышками и местами осыпалась. Раньше наверху висела прямоугольная табличка, на которой было написано: «Секция бокса». Никакой секции на самом деле там никогда не существовало. За дверью находился локальный подростковый рай. Стас понял, что разглядывает белое пятно на месте таблички. Только сейчас до него дошло: он совершенно не понимает, что здесь делает. Каким ветром судьбы его вообще сюда приволокло? Он отошел на несколько шагов, осмотрелся. Старая закрытая школа. Заиндевевшие ступеньки. Заколоченные двери и выбитые окна. Сетчатый забор, заклеенный афишами – с внутренней стороны были видны только кляксы клея на белой глянцевой поверхности. В голове медленно рассеивался туман. Стас вспомнил, что получил письмо, а затем, будто обезумевший, спешил на Московский вокзал, покупал билеты и почти сутки ехал из Питера на поезде. В Мурманске прямо у платформы подхватил таксиста и за две тысячи примчался в этот крохотный и богом забытый городок на краю Кольского полуострова. Городок, где Стас родился и прожил шестнадцать лет. Воспоминания. Стас запустил руку в карман брюк, выудил легкий бумажный конверт, повертел его (тысячу раз уже, наверное, вертел), отогнул надорванный лохматый край, вытащил письмо. Всего одна страница в клеточку, а текста на ней – несколько предложений. Размытая губная помада внизу. Наташкина помада, чья же еще? И почерк ее. Невероятно, но факт. Письмо принес курьер. Позвонил в полседьмого утра в дверь – настойчиво и терпеливо. Оглядел сонного Стаса от старых тапочек до короткого ежика волос, сказал: – Распишитесь за получение, – а потом протянул конверт. – Это от кого? – пробормотал Стас. Курьер пожал плечами – и был таков. Обычно в полседьмого утра курьеры к Стасу не заглядывали. Да что там, последний раз он получал письма лет десять назад, когда еще была жива мать. С тех пор даже по телефону ему звонили исключительно из банка или по работе, а эсэмэски приходили только рекламные. И вот конверт. Сначала увидел фамилию отправителя – Егорова. Потом имя – Наталья. Нахмурился (бывают же совпадения), пробежал взглядом по адресу. Тут уже кольнуло в душе. Он вспомнил тот самый день, когда виделся с Наташкой в последний раз. Почувствовал холодные капли дождя на коже, запах горячего мокрого асфальта и пыли. Еще вспомнил вкус ее губ. Сладкий. Эхо голоса, когда она шептала на ухо: – Это странное слово «навсегда». Двадцать пять лет прошло с тех пор. Стас не был уверен, что сможет с точностью сказать, какого цвета были Наташкины волосы. Но тот самый поцелуй… те самые слова, которые она прошептала на прощание… Трясущимися руками Стас вскрыл конверт, уронил его под ноги, развернул лист бумаги, и первое, что увидел, – нежные очертания ее губ в розоватом отпечатке губной помады. Долго разглядывал, не в силах ничего понять. Перевел взгляд на первые строчки. «Здравствуй…» Мысли в голове были лохматыми, как край конверта. Всего двадцать минут назад Стас вышел из такси и направился по тропинке в сторону школы. Под ногами хрустела галька. Прохладный осенний ветер забирался под куртку. Стас знал в этом городе каждую подворотню, каждый подъезд и закоулок. Он мог дойти от продуктового магазина «Нерпа» до школы с закрытыми глазами. Но тут почему-то споткнулся, болезненно ударил мизинец о камень и остановился. Около серых панельных пятиэтажек за волнистые изгибы сопок заходило багровое солнце. Как в детстве. Много лет назад из детской комнаты Стаса был хорошо виден закат. Стас любил забираться на подоконник с ногами и, обхватив колени, смотреть, как солнце медленно ускользает за холм. Сходство с картинкой из прошлого так поразило Стаса, что он несколько секунд тер виски (все еще спрашивая сам себя – как я тут очутился?), а потом перевел взгляд на дверь в пристройку. Она даже без таблички «Секция бокса» казалась точно такой же, как прежде. Подумаешь, немного облупилась и вылиняла краска. Стас взялся за ручку, потянул. Дверь со скрипом приоткрылась. В образовавшемся проеме затрепетали обрывки паутины, пахнуло холодом и слякотью – совсем не детскими воспоминаниями. Показалось даже, будто что-то заворочалось в темноте, а потом из проема выпорхнул крохотный красногрудый снегирь. Он метнулся в сторону, взвился под козырек школьного крыльца, в невероятном пируэте изменил траекторию и был таков. Стас непроизвольно взмахнул рукой с конвертом, и бумага жалобно хрустнула, складываясь пополам. Конверт и дверь. Две составляющие одной мозаики. Надо бы попробовать разогнать туман в голове, сосредоточиться, наконец, и сообразить, что происходит. Сквозь дверную щель Стас разглядел (тот самый) узкий коридор, в котором раньше толпились мальчишки в надежде купить билетик на сеанс после уроков. Несколько косых лучей света разрезали сумрак, освещая старую краску на стенах, грязные потеки влаги, куски штукатурки. И, конечно же, Стас увидел окошко кассы. Оно было заколочено квадратным куском фанеры. Один край топорщился щепками. На фанере кто-то написал краской: «Марианна сосет!» Стас раскрыл дверь шире – ее заклинило где-то на середине – и протиснулся внутрь. Под ногами захрустело стекло. Почти весь коридор занимал старый грязный матрас в окружении пустых пивных бутылок. Единственное окошко на улицу под потолком, будто штора, занавешивала паутина. Стены были исписаны, и среди подростковых каракулей слово «сосет» оказалось самым безобидным. На двери в конце коридора кто-то, безусловно, талантливый нарисовал гигантский красный член в пиджаке и при галстуке. Надпись внизу гласила: «Привет, девяностые». Точно. Привет. В девяносто первом году в полуподвальном помещении у школы, за дверью с табличкой «Секция бокса», появился видеосалон. Ходили слухи, что это директор привез из-за границы японский видеомагнитофон и кучу кассет. В помощники он взял физрука дядю Егора, который оборудовал зал – расставил в семь рядов стулья, повесил под потолком телевизор, туда же запихнул подмигивающий красной лампочкой видеомагнитофон. Еще дядя Егор сидел на кассе, продавал билеты, рассказывал, что за фильмы будет сейчас показывать, и гонял малолеток. Дядя Егор обожал фильмы, особенно с Брюсом Ли. Физрук был лысеющий мужчина, с темными мешками под глазами, с золотыми зубами и широким морщинистым лбом. Он всегда носил спортивный костюм, а на шее – свисток. Дядя Егор любил свистеть им три раза перед началом сеанса, покрикивая в черноту зала: «Как в театре, ля… Сидим и не жужжим!» Смеялся дядя Егор противно, повизгивающим смехом, будто захлебывался воздухом. Сейчас Стас был готов поклясться, что слышит эхо этого смеха. Слабые отзвуки его зародились внутри головы, расползлись по сырым стенам коридора, отразились от осколков стекла, покрывающих пол и грязный матрас. Их-их-их-их. Смех определенно доносился из-за фанеры. Сквозь крохотную щель был виден дрожащий свет, подмигивающий тенями. Стас взялся за фанеру и принялся ее отдирать. Угол фанерного листа изогнулся и лопнул с сухим треском, выпуская свет острым клином в коридор. Закружились встревоженные пылинки. Стас отломил большой кусок и швырнул его в сторону. В образовавшейся дыре он увидел вдруг дядю Егора. Тот сидел на том же самом месте, что и четверть века назад. За спиной его на щербатой от штукатурки стене висели плакаты – Фред Крюгер, Терминатор, Сталлоне из фильма «Кобра». Под Сталлоне на табуретке свистел чайник, пускающий носиком струйку пара. – Здарова, корова! – подмигнул дядя Егор. Он сильно постарел за это время, облысел окончательно, потерял золотые зубы, обзавелся еще более глубокими морщинами и темными пятнами, облепившими лоб. На нем был такой же спортивный костюм, как и много лет назад, а на старческой шее в складках темной кожи на шнурке висел потертый до блеска свисток. – Сто рублей два сеанса сразу. За один фильм – двести пятьдесят, – подмигнул дядя Егор. – За какой фильм? – ошалело пробормотал Стас. – За «Еву-разрушительницу», – отозвался дядя Егор. – А если вместе с «Чужими», тогда сто. Не тяни резину, щегол, устану ждать – хрен что получишь. Стас на всякий случай осмотрелся. Заброшенный коридор. Паутина. Пыль. Дверь в зал покрыта метровым слоем пыли. Сюда, наверное, последний раз заглядывали миллион лет назад. С тех пор как видеосалон закрыли к чертовой бабушке в девяносто четвертом. После того как в городке пропали шестеро подростков. – Ну? – спросил дядя Егор хрипловатым баском. – Долго ждать? У меня чайник кипит. Думай, идешь или нет? Стас машинально достал кошелек, нашел сторублевую бумажку. «Чужих» он смотрел, а вот «Еву-разрушительницу» нет. Уже когда протягивал деньги сквозь щербатую от кусков фанеры щель, спохватился: – А вы что здесь вообще делаете? Холодные и влажные пальцы дотронулись до его кисти. Дядя Егор взял деньги. Подмигнул: – Думаешь, брат, удивил вопросом? Я тут фильмы показываю. Кручу на видике по две трехчасовые кассеты зараз. Для желающих. – Вас же закрыли. Чайник у стены свистел надрываясь. От этого тонкого свиста пронзительно кольнуло в висках.