Впервые Город позвал меня два года назад. Прошла неделя, как я стал боссом филиала, занял кабинет на последнем этаже высотки и забрался на крышу, чтобы выпить в одиночестве. Я собирался медленно опустошить бокал, оставить его на бетонном выступе, разуться и спрыгнуть. Почему-то казалось, что надо обязательно разуться. Это было важно. Моя вечная искусственная улыбка никак не желала сниматься. Я потерял над ней контроль. Я перестал быть собой, тем самым парнем, который приехал из Пскова, чтобы покорить город. Теперь я стал циничным, наглым, насквозь фальшивым мужчиной, добившимся всего, о чем можно было мечтать. Вам когда-нибудь доводилось улыбаться так, что сводит скулы? А если эта улыбка не желает сползать? Если вы не можете содрать ее с лица даже во сне? А вы другой – вы из прошлого – смотрите на себя в зеркало и ненавидите, потому что понимаете, насколько изменились за то время, пока взбирались на вершину мира. Я ненавидел улыбку, ненавидел людей вокруг и отчаянно хотел вернуться на самое дно, где можно было жрать лапшу быстрого приготовления и считать мелочь в метро. Но другой я – богатый и циничный – все еще взбирался наверх и побеждал. Он был сильнее. Он стал боссом. Он светился ярче всех в этом городе. Мне нужно было допить алкоголь, разуться и прыгнуть вниз. Только так удалось бы стереть улыбку со своего же самодовольного лица. В тот момент, когда я взялся за тугой шнурок, Город неожиданно заговорил со мной. Темнота замелькала тысячами огней – магистральных, оконных, фонарных. В ней мельтешили пятна автомобильных фар, костров, лазерных указок и рекламных щитов. А из пятен вылеплялись лица, как мазки фосфорической краски. Я услышал зов Города. Он прильнул ко мне и рассказал о людях, которые добрались до вершины. Их было немного, потому что не каждому – далеко не каждому! – дано выдержать долгий и рискованный подъем. Но я добился своего, оказался среди лучших жителей города и теперь уж точно не могу одним махом перечеркнуть все достижения. «Зачем тебе прыгать? – спрашивал город. – Если дело только в улыбке, я сотру ее, без вопросов. Если дело в совести, то помогу от нее избавиться. Если болит душа – только попроси, и я решу этот вопрос». – Почему ты говоришь со мной? – Мне казалось, что я сошел с ума. «Разве непонятно? Потому что ты тот, кто освещает мой путь. Один из самых достойных. Ты выше всей той массы, что расплескалась у подножий зданий. Ты наравне с другими, забравшимися на вершину! Видишь их?» О да. Я их увидел. Они тоже стояли на крышах, безликие и темные. Отважные и непоколебимые. «Хочешь быть с нами навсегда?» Я посмотрел с крыши вниз, на пустую улицу, представил себя, лежащего внизу, в луже крови. Я ошибался – смерть не избавит от улыбки. Тогда к чему все это? – Что нужно сделать? Город шепнул: «Сущую малость. Просто впусти меня». Он забрал мою душу, растрепал ее на лоскуты и больше никогда не отдал. Он научил меня жить с фальшивой улыбкой и искренне ненавидеть людей. Он показал, как можно быть циничным до мозга костей, но при этом приносить пользу Городу. В тот момент он сделал меня счастливым. Взамен же попросил жертву. Город не любил романтиков. А еще – художников, актеров, писателей, музыкантов, поэтов, всех тех, кто паразитировал на его теле, впиваясь в его улицы, дворы, переулки, дороги, площади, мосты и скверы беспочвенной искренностью и бесполезной деятельностью. Они были безусловно вкусны, потому что имели чистые души, наполненные добротой и любовью, но больше ни на что не годились. Их нужно было вылавливать как блох и щелкать ногтями, чтобы наверняка. Эти люди не приносили пользы, от них нужно было избавляться. Я стал одним из тех, кто по зову Города рыскал в барах, заглядывал в лофты, творческие пространства и на квартирники – в перерывах блюя в подворотнях, – находил такую вот творческую блоху и избавлялся от нее раз и навсегда. Городу нравилось мое рвение, а я работал без устали. Находил художников, музыкантов, писателей – да и просто людей, которые стекались со всей страны, чтобы почувствовать атмосферу, зарядиться энергией, паразитировать. Мы прекрасно проводили время – особенно с девушками – банально и пошло. Я вел жертву в свое здание, поднимал в лифте на верхний этаж и много часов спустя возвращался уже один. Жертв было много. Уже в конце первого года я сбился со счета. Иногда я их просто душил. Иногда придумывал что-нибудь изощренное. Все зависело от степени моего опьянения. В те моменты, когда очередная жертва переставала елозить ногами по полу, я улыбался искренне, без напряга. Это были замечательные ощущения, пусть и слишком короткие. Настоящая улыбка дорогого стоит! Город доделывал за меня всю грязную работу. Он заползал в офис черными щупальцами подворотен, слизывал кровь огоньками фонарей, заглатывал мертвецов бездонными ртами дворов-колодцев. В этот момент я испытывал гармонию, какое-то вселенское наслаждение от происходящего. Я сидел на ковре, допивал что-то крепкое. В голове шумело, мир казался ненастоящим, рваным, гадким. Но я все равно был счастлив. Мне казалось, что все цели достижимы, а все проблемы – решаемы. В конце концов, я же один из боссов этого Города. К черту истерзанную душу и фальшивую улыбку – я уже давно приспособился жить вот так, без компромиссов. Главное в слиянии с Городом, в искренней с ним любви! …Он доедал мертвеца, урча от удовольствия, и ускользал из моей головы, из офиса, бормоча что-то про зов, про новую жертву, про мотыльков и блох. А я ловил мгновения счастья, собирал их по капле, пока не исчезли. Потом искренняя улыбка превращалась в фальшивую, от которой болели скулы. До следующей якобы случайной встречи с творческой девушкой, увлеченной, скажем, шитьем. До следующего зова. 6 Марина сидела на краю кровати в своей тесной комнатке. За ее спиной сгрудились остальные девушки из коммуналки – лица их были оживленные, взволнованные. Костлявые фигурки трепетали. Я увидел крылья за спинами и светящиеся солнца на лбах. Я решил, что уже умер. Я хотел встать, но оказался привязан к кровати веревками. А потом вернулась боль. – Ты его слышишь? – спросила Марина, заметив, что я очнулся. Я закричал, до боли в горле. Девушки с крыльями морщились и закрывали уши ладонями. – Помолчи. Тс-с. Ты его все еще слышишь? Она подняла и показала мне мои же кисти со скрюченными посиневшими пальцами, с обрывками кожи и торчащими кусочками костей в переплетении вен и мышц. – Голос Города. Как он тебе? Успокаивает? – продолжала Марина. – Кивни, что ли. Я прекрасно знаю, что ничего ты больше не слышишь. Он покинул тебя. Всегда так делает, когда приходит опасность. Ему легче пожертвовать еще одним рабом и найти нового, чем спасать. За спиной Марины зашелестели голоса: «еще один» «как же радостно» «его улыбка, смотрите, его улыбка» Я корчился от боли. В руках у Марины я увидел ножницы для ткани с длинными тонкими лезвиями. – Кто вы такие? Мне пришлось выдавливать из себя вопрос. Я не мог отвести взгляда от лезвий. – Твой Город считает, что мы блохи, – улыбнулась Марина. – Ты называешь нас мотыльками, которые прилетают на свет и – пшик! – сгорают в одночасье. Жертвы. Те самые, которых ты заводил в офис и скармливал голодному монстру. Сколько их было? Пара сотен? Тысяча? Жадный, жадный раб. – Кто вы на самом деле? Марина наморщила носик. – Тебе не понравится, – сказала она. – Пусть будут мотыльки, хорошо? У нас крылышки, мы милые, не светимся, откладываем яйца и все такое. Твой Город нас пожирает, а мы выкручиваемся, как можем. Он хищник, а мы паразиты. Что еще рассказать? – Но Город… За ее спиной снова затрепетали девушки, замахали крыльями, заволновались. – Сомнительное право быть боссом при Городе, который забрал твою душу. И ладно бы ты просто жил себе, наслаждался, но нет… – Марина задумчиво опустила ножницы лезвиями вниз и погрузила их в мой пупок. Я почувствовал, как сталь протыкает кожу и начинает резать, резать снизу вверх, до груди. Боль подхлестнула, и я снова хрипло закричал, деря голосовые связки. – Вас легко найти. Вы светитесь ярче любого рекламного билборда, – морщась, продолжала Марина. – Ты вот, например, знал, что животные никогда не убивают больше, чем могут съесть? Им не нужно. Они не жадничают. Потому что все дело в умеренности. Из умеренности рождается гармония. А вы жадничаете, у вас нет стоп-слова, вы убиваете постоянно, как подвернется случай. Каждого мотылька, что встретите на своем пути. В тебе нет гармонии, понимаешь? Я видел, как расходится моя кожа. Слышал, как ломаются и раздвигаются ребра, выпуская наружу смрад внутренностей. Девушки закрывали носики. Я молился, чтобы потерять сознание и больше никогда не очнуться. – Помнишь, я говорила, что вытащу из тебя невозможность компромисса и жажду саморазрушения? Держи. Ты нужен мне живым, – проворковала Марина, запуская руки в меня по локоть. Она вытащила скользкие клубки кишок и выбросила их на пол. – Взамен я положу внутрь любовь и умеренность. Гармонию и терпимость. Все то, что нужно истинному родителю. Желудок и печень упали на пол с глухим шлепком. Мир вокруг подернулся тонкой липкой пеленой. Я устал кричать и только слабо дрожал. Мне стало очень холодно. На периферии зрения возникло яркое белое сияние. Над головой Марины вдруг появилась корона. Это не я был боссом, а она – королевой! Долбаной королевой подворотен и вонючей клоаки, заливающей мостовые. Город, где же ты? За спинами, за крыльями, за взволнованными лицами в темных окнах мелькали огни, шелестела тьма, билась метель. Но никто не пришел на помощь. Две руки протянули Марине старинные золотые кубки. Она зачерпывала кровь из меня ладонями и переливала туда. Красные кляксы расползались по простыням. – Самую малость, мой хороший, – сказала Марина. – Потерпи, и ты станешь счастлив. Я не умел терпеть. Но она взяла цыганскую иглу и доказала обратное.