– Я не поэт и не писатель. Приятель ухмыльнулся, будто знал обо мне что-то этакое, тайное. – Я ж и говорю. Их здесь нет и быть не может. Город давно всех сожрал. А когда он становится голодным – забрасывает сети снова. Выманивает мотыльков. Он был прав. Город сожрал мою наивность (вместе с душой) через два года после переезда. С тех пор я начал взбираться на его вершину с упорством альпиниста, для которого Эверест – конечная точка успешной жизни. Мне стало наплевать на отстающих, на романтиков и влюбленных, на слишком впечатлительных и медленных, на эмоциональных, добрых, замкнутых, эгоистичных, открытых, искренних и наглых. Я обращал внимание только на карьеристов, которые могли свергнуть меня. С карьеристами пришлось разбираться отдельно, но в конце концов я забрался так высоко, что не видел больше земли под ногами. Примерно в это время я начал пить. Знаете, иногда такое случается – когда все цели достигнуты, приходит разочарование. Выучив язык, совершенно не хочешь на нем читать. Пробежав марафон, завязываешь с бегом навсегда. Заработав полмиллиарда, скучаешь по дешевой шаверме из рук небритого и заспанного таджика. Алкоголь – как самый быстрый способ сорваться вниз хотя бы на короткие выходные. Это штамп, от которого не избавиться. Выученная назубок мантра: хочешь расслабиться – пей! Особенно когда больше нечем залить пустоту. Сначала я пил в компании друзей-менеджеров. Мы взяли за правило расслабляться после работы в барах Петербурга. Каждую пятницу, с семи вечера до бесконечности. Один бар за другим. Начинали там, где подавали хорошие стейки, потом перемещались туда, где можно было отведать редкого пива, дальше по пыльным улочкам Города, мимо узких каналов и рек, по разбитым тротуарам к караоке, бильярдным, стриптиз-клубам. Потом у меня не стало друзей. Чем выше у тебя должность, тем меньше вокруг тех, с кем хочется отдыхать. Офисные сотрудники превратились в безликий обслуживающий персонал. Кто-то уволился, кто-то перестал общаться, с кем-то я сознательно разорвал все отношения, потому что у босса не может быть знакомств с подчиненными. Так тоже случается. Иногда я слышал зов Города, поднимался на крышу бизнес-центра и сидел на парапете, свесив ноги. В такие моменты я не улыбался, незачем было. Я высматривал другие бизнес-центры, других людей, похожих на меня, безумных альпинистов, покоривших темного северного зверя. Город шептал: «Ты навеки мой!» Какой ценой? Хватит ли всех заработанных мною денег, чтобы выкупить разорванную в лохмотья душу и вернуть человеческий облик? Он шептал: «А надо ли тебе это?» Действительно, хотел ли я спускаться обратно? Мне было хорошо тут, пусть и в одиночестве: Город любил меня – он любит только победителей. Кажется, мы произвели равноценный обмен. Душа в обмен на возможность сидеть вот так, свесив ноги, в компании низкого неба с низкими же тучами и невидимыми хозяевами жизни, которые так же, как и я, ни о чем больше не жалели. Равных мне по должности в Городе не осталось. Где-то в столице сидели топ-менеджеры во главе с собственником бизнеса – безликие воротилы с миллиардными состояниями. Они молча высылали мне графики роста, планы продаж, квартальные срезы, мотивационные программы, отчеты, балансы, сроки. Их маркетологи звонили мне, чтобы согласовать акции. Отдел кадров сбрасывал резюме. Главный бухгалтер писала в WhatsApp, флиртуя. Это был совсем другой мир, который меня почти не касался. Раз в два-три месяца из того мира приезжал Шеф – коммерческий директор, имя которого я постоянно забывал. Шеф привозил в серый дождливый Город лоск столичного богатства. Он снимал дорогой отель на Московском проспекте и отрывался несколько дней подряд, без перерывов, на грани, с проститутками, алкоголем и наркотиками. Обручальное кольцо он снимал в первый же день, клал его во внутренний кармашек дипломата и из примерного семьянина, делового человека и уважаемого бизнес-партнера превращался в одурманенную водкой и кокаином свинью. Мне приходилось быть рядом. Это была моя работа, которая приносила универсальный доход. Я становился тем самым безликим обслуживающим персоналом, который выполнит любую прихоть Шефа, стоит щелкнуть пальцами. Иногда мне хотелось его прирезать – провести ножом от уха до уха и смотреть, как он хрюкает, елозя ногами в луже собственной крови. Принести в жертву Городу. Но потом я вспоминал, что Городу не нужны такие жертвы. Город питался другими людьми. Я брал нож и выходил на охоту. 3 Ее звали Марина, ей было двадцать два года, и она занималась сексом так, будто каждый половой акт был последним в ее жизни. Крохотная комната в коммуналке на втором этаже старого доходного дома была совершенно непригодна для секса. За стенами в соседних комнатах жили подруги Марины, они всё слышали. Старая кровать, от которой пахло плесенью и сыростью, скрипела в такт нашим движениям. Ногой или рукой запросто можно было зацепить стол, тумбочку, книжные полки, табурет – все, что лепилось одно к другому, обступало, нависало, будто безмолвные наблюдатели приглядывались и прислушивались к нам. А Марина царапала ногтями мою грудь, громко стонала, просила крепче сжать ее бедра, двигалась, двигалась разъяренно и с бешеным животным напором, затем рычала, взрываясь, колотила по стене кулаком, царапала, стонала вновь и наконец падала мне в объятия, судорожно трясясь. – Держи крепче, – шептала Марина, шумно и часто дыша. – Не отпускай, не отпускай, вот, сейчас… Мы кончали вместе. Удивительно, как же она умела контролировать оргазм. У меня кружилась голова. Потом Марина вскакивала с кровати, закутывалась в халатик и бежала по длинному темному коридору в ванную. Я лежал в одиночестве – и каждый раз в бесконечной череде последних двух недель – размышлял о том, как повезу Марину в свой офис. В ту самую первую ночь, когда мы занимались сексом в грязном тупике подворотни, укрывшись от окон и фонарей хламом из гниющих досок, старых диванов, разбитых телевизоров и изъеденных молью советских ковров, – тогда я понял, что Город хочет Марину не меньше моего. Я услышал его голодный Зов и согласился – да, эта девушка что надо. Перед глазами мелькало зеленое фосфорное солнышко. Остальное сжирала темнота. – Угадал! – шептал я тогда ей на ухо. – Ты из тех неформалок, которые все еще верят в высокое искусство и не растеряли искренности, да? Она ничего не отвечала, потому что была занята делом – трахалась. А я ведь действительно угадал. Марина жила в коммуналке на Измайловском проспекте, с окнами на грязный и пыльный Обводный канал. Наверное, в этом была какая-то особенная романтика. В четырех других комнатах обитали ее подруги – студентки, музыкантши, поэтессы, все те, кто оседает на задворках Города, бесконечно стремясь к самосовершенствованию. Искренние души, прилетевшие на тусклый свет романтического Города. Мотыльки, еще не подозревающие, что свет бывает смертельно опасным. Сама Марина шила вещи на заказ для интернатов и домов для престарелых. Платили ей копейки, но Марина работала не ради денег, не ради карьеры и не для того, чтобы взобраться на вершину. Марина хотела нести в массы добро. – Я верю, что изначально все люди добрые, – говорила она. – Их портит социум, навязанные стандарты, стремление разбогатеть, властвовать. Неумеренность во всем обнажает пороки. Но если смотреть в корень, каждый человек уникален и добр. Просто иногда нужно притормозить и осмотреться. Она не подозревала, что говорит шаблонами, которые давно были переварены Городом и превратились в бессмысленную чепуху. Конечно, я умалчивал об этом, не желая портить Марине настроение. Я не хотел, чтобы она перестала улыбаться и выгнала меня. Мне приходилось согласно кивать, радовать ее и вставлять какие-нибудь несущественные комментарии. – Конечно, солнышко, – говорил я, натягивая дежурную улыбку. – У меня полно примеров таких людей. Их еще можно исправить, если заглянуть в корень. Добра в них навалом… – Ты ведь и сам богат, да? – спрашивала она. – Ты не тяготишься богатством? – О, я скромняга по сравнению с некоторыми. Шеф, например, держит парк дорогих автомобилей и недавно купил третью квартиру для своей любовницы. – Твой Шеф просто пожиратель доброты. Никакой пользы для людей. Живет для себя, потакает своим прихотям. Он ярко светится, показывая богатство, и привлекает разных паразитов. Кормит их. Делает жирными и ленивыми. А это плохо. Я улыбался и кивал, не уточняя – для кого конкретно плохо? Квартирка, в которой жила Марина, была убогая, да и все ее подруги тоже были убогие в своем блаженстве. Они пили зеленый чай, подолгу заваривая его в фарфоровом чайничке, ужинали фасолью и грибами, разговаривали о Маяковском, трагедии Петрограда, смерти Мандельштама. На общей кухне всегда горели ароматические свечи, пахло так, что слезились глаза. В ванной комнате местами отвалилась плитка со стен, а ванна была в ржавых въевшихся подтеках. Унитаз заклинивало, и он не смывал, в трубах громко урчало. Зато по ночам, далеко за полночь, одна из подруг начинала играть на скрипке, и эти божественные звуки разносились по коммунальной квартире, затекали из-под двери мне в уши, заставляя ворочаться и вспоминать прошлое, заставляя копошиться внутри и искать лоскутки оставшейся души. Под мелодии скрипки мне снилось, будто я светлячок, набитый золотыми монетками. А вокруг меня – бесформенные паразиты, копошащиеся в темноте. Я долго и бесполезно искал дорогу, ту самую, которая должна привести меня к настоящему бескомпромиссному счастью. Но вместо дороги находил Марину, она говорила мне – ты слишком безудержен в своих желаниях. Ты монстр. Мне даже не хотелось спорить. Я был лишним в этой квартире. Казалось, я сорвался с вершины и стремительно падаю в вонючую клоаку. Обычно я падал по пятницам: привет, Город, дай выпить, позволь вываляться в грязи твоих подворотен, потерять память из-за алкоголя, проснуться с проституткой и выбраться обратно, наверх, в бизнес-центр, с крыши которого виден весь мир. Но в квартире Марины я чувствовал, что падаю бесконечно. Я начал приходить в коммуналку каждый вечер после работы. Приносил с собой дорогое вино, стручковую фасоль, филе индейки. Усаживался на скрипучий диван у круглого стола. Пил терпкий зеленый чай. Слушал разговоры. Я ждал зова Города. Ждал, когда он позволит действовать. И потом зов прозвучал. Через две недели после знакомства я взял Марину под локоть и повел на улицу. – Люблю гулять по ночам! – оживилась она. – Со мной давно никто не гулял. Мы шли вдоль Обводного канала, по узкой замерзшей тропинке, куда-то в пыльную темноту. Мне надоело, я вызвал такси и повез Марину в центр. – Зачем ты позвала меня той ночью? Она повела плечом, разглядывая мелькающие за окном пятнышки фонарей в отражении реки. – Ты был несчастный и одинокий. Как раз в моем вкусе. – Жалеешь ущербных? – Не говори глупостей. Ты не ущербный, а потерявшийся. Ты сошел с дороги и не знаешь, как вернуться обратно. – Где-то во мне тоже есть доброта? – Ты и так добрый. Мы остановились у дорогого ресторана на Невском. Я провел Марину за столик, заказал водки. Сказал, расстегивая верхнюю пуговицу на воротнике и оттягивая галстук: – Я не добрый, Марина. Я циничный и наглый, коварный и ублюдский. Я такой, каким ты меня встретила тогда, в подворотне. Я не был несчастен, а просто перепил. Это разные вещи, да? Она смотрела на меня с улыбкой. – Я за то, чтобы все цели были достигнуты, а все задачи – решены, – улыбнулась Марина. – Высшая точка наслаждения человека – добиться всего, чего он желал. Если ты хочешь добиться всего таким способом, что ж, не буду останавливать.