Вообще говоря, я не собирался убивать людей. Мне хватало кошек. Может быть, я бы вообще подавил скрытое желание разглядывать чьи-то радужки, пытаясь откопать в них сакральный смысл бытия. Не знаю. Жизнь не повернуть вспять, а исправить какие-то поступки чрезвычайно сложно. Я точно помню тот момент, когда совершил свой самый главный поступок: однажды ночью Пал Палыч пришел за моей мамой. Как я уже говорил, мама тоже купила страховку и исправно платила взносы почти пять лет. Она попала под категорию «спринтеров», стала строчкой в отчете, пустым окошком для комментариев, которое следовало заполнить. Пал Палыч в то время еще только начинал регулировать доходы компании таким вот способом, поэтому действовал самостоятельно. Он, конечно, бог в продаже страховки, но убивал людей скверно. Я проснулся оттого, что в зале слышались возня, сопение, грохот передвигаемой мебели. Я вышел из спальни, прошел по темному коридору, который разрезало надвое прямоугольное пятно света из комнаты, и увидел Пал Палыча. Я хорошо знал его. Мы висели с ним бок о бок на многих плакатах вдоль Невского и Обводного, на Фонтанке и даже на здании Мариинского театра. В центре зала Пал Палыч навалился и подмял под себя мою мать. Она отчаянно колотила Пал Палыча руками и ногами. Его хватило только на то, чтобы зажать маме рот. Коленкой Пал Палыч пытался надавить ей на грудь. Кучерявые волосы его растрепались, лицо покраснело. В свободной руке он сжимал молоток с большим тупым набалдашником. Следовало ударить маму по голове – делов-то, – но Пал Палыч никак не мог с этим справиться. И тут мама выгнулась и повернула голову в мою сторону. Кажется, она успела крикнуть. Или попросила о помощи. Я не помню точно. Я увидел ее выпученные глаза. Впервые я заметил, что у нее голубые радужки, яркие на фоне молочных белков, с какими-то крапинками и извилистыми линиями. Мне вдруг отчаянно захотелось взять эти глаза в руку. Поднести их ближе. Добавить в свою коллекцию. Желание было столь острым, что я не удержался. Подбежал, схватил со стола вазу и ударил ею маму по голове. Ваза разлетелась на осколки. Мама сипло вздохнула и обмякла под весом Пал Палыча. – Бейте, – сказал я спокойным голосом. – Молотком в висок, посильнее. Только глаза не трогайте. Во взгляде Пал Палыча читался ужас. Я видел это. Он взмахнул молотком и опустил его – хруст! – поднял и снова опустил. По полу рассыпались капельки крови. На набалдашнике повисло что-то длинное и красное. Когда Пал Палыч закончил, он отвалился от тела, словно объевшаяся пиявка – весь в крови, большой и толстый. В тот момент он не походил ни на какого бога. – Пацан, ты в своем уме? – спросил Пал Палыч хрипло. Он не назвал меня «психом ненормальным», и это было великолепно. – Она умела пороть, – произнес я. – Если вы сообразите, что сказать милиционерам, я готов спрятать тело. По рукам?.. Тело я спрятал так хорошо, что его до сих пор не нашли. На маминых глазах (вот уж каламбур так каламбур) я провел первый опыт консервации, увы, неуспешный. Глаза превратились в лохмотья через неделю. А через месяц мне позвонил Пал Палыч. Голос у него был уже не хриплым. – Пацан, – сказал он (я представил чашку кофе на его столе и дорогую сигару в уголке губ), – не хочешь на меня поработать?.. Я ездил за Катей по всему городу. Она вырулила на Фонтанку, доехала до Невского, свернула в сторону Казанского собора. Припарковала машину в переулке и направилась в «Шоколадницу». Знакомая походка, движения, грация. Я зашел с планшета на рабочий стол офисного компьютера, вновь открыл папку с Катиными файлами. В сотый раз пробежал взглядом по анкетам, собранным материалам, по отсканированным страницам агентского соглашения десятилетней давности. При составлении годового плана мы всегда опирались на объективные факторы. Это важно. Наличие у «счастливчика» слишком близких родственников, друзей – молодых активистов, публичный образ жизни – все это в сумме могло подарить человеку жизнь (а в лучшем случае – и деньги). Так вот, у Кати не было подруг. По крайней мере, вряд ли бы я не узнал о подруге, прописанной в Катиной квартире и оформившей доверенность на получение ее средств. Откуда тогда взялась эта девица в темных очках? Очки, кстати, не давали мне покоя. Набрал по телефону номер работы Кати, дождался, когда сменится череда гудков, и чей-то женский голос спросил: – Алло? – Катерину можно? – Какую? – У вас много Катерин? – Ни одной, – отозвался женский голос. – А вы куда звоните? – И даже никто с таким именем не работал, ну, десять лет назад? – Нет у нас никаких Кать, – буркнули из трубки и оборвали связь. Я долго таращился на отчет. Катя вернулась из «Шоколадницы», уехала с Невского, колесила по городу, непонятно, с какой целью. Я упорно следовал за ней, ощущая острое желание подрезать этот красненький, типично женский автомобиль, выскочить, содрать с Кати очки и посмотреть ей в глаза. Через час блуждания по центру города Катя поехала по направлению к спальным микрорайонам на севере. Я сверился с навигатором. Кажется, мы ехали туда, где я прекрасно провел минувшую ночь. Еще через двадцать минут мы действительно въехали в микрорайон, в путаницу улочек и узких дорог среди многоэтажек, возведенных здесь в девяностые. Я срезал на повороте, проехал под аркой, въехал в знакомый уже двор. Если я не ошибаюсь, то сейчас ее автомобиль покажется справа, между двух кирпичных домов… Так и есть. Я вышел, неторопливо направился к нужному подъезду. Втянул голову в плечи, убрал руки в карманы. Набрал Катин номер на домофоне и стоял, вслушиваясь в протяжные гудки. Никто ведь не должен поднять трубку с той стороны, верно? А сердце-то колотилось. Почувствовал, как сзади подошла Катя, уловил аромат ее духов. Отодвинулся. Увидел красивые тонкие пальчики. Пискнул замок. Я потянул на себя дверь и пропустил девушку вперед. Ну что может угрожать ей ранним вечером, когда еще солнце не закатилось за горизонт? Дверь щелкнула, отрезая дневной свет. В старых подъездах всегда слишком много сумрака. Я ударил Катю по затылку молотком. Подарок Пал Палыча после той первой, памятной ночи. Всегда держу под рукой на всякий пожарный. Девушка вскрикнула, а я схватил ее за плечи, развернул, ударил сначала по носу, ощущая хруст под костяшками пальцев, потом в живот, сделал подсечку и уронил на пол. Времени не было деликатничать. Я схватил ее под мышками и протащил по грубому щербатому полу к грузовому лифту. Нажал кнопку девятого этажа. Ключи от квартиры у меня имелись. Пока поднимались, присел на корточки и содрал наконец с окровавленного лица очки. Карие глаза! Карие! Это Катя! Каким-то образом возникшая вновь! На самом деле у нее были зеленые глаза. Болотные. Эти глаза делали лицо немного иным. Искажали его. – Вы меня убьете? – как-то равнодушно спросила девушка, вытирая кровь тыльной стороной ладони. Я кивнул. Лифт остановился, дверцы распахнулись. Мне не нравилось убивать людей. Тем более если это не приносило видимой пользы. Болотные глаза невозможно будет сохранить, и это меня немного расстроило. Я взмахнул молотком и оборвал зародившийся тонкий вскрик. Когда выходил из подъезда спустя сорок минут, какая-то мысль продолжала сверлить мозг. Кажется, я что-то упускал. Вот только не мог понять, что именно. Я вернулся в офис, набрал Игоря Сергеича по внутренней связи, но тот не отозвался. Тогда я открыл отчет, дополнил и расширил комментарии. Заварил кофе. Прошелся по кабинету, разглядывая корешки папок, проверяя наличие бумаги в принтере, поглядывая на приемную сквозь стекло. Взял ноутбук, свалился с ним на диван в углу кабинета, задрав ноги на мягкую спинку. Снова порылся в Интернете, пытаясь отыскать информацию в открытых источниках. Мысли копошились как муравьи. Проклятые безумные мыслишки. Две девушки с разными глазами. Одна квартира. Одна походка. Одни и те же запахи, изгибы тела, грудь, цвет лака. Я знал, о чем говорю. Я видел их обеих. Псих ненормальный. Что из этого могло тебе померещиться? Может, не было вчера никакого убийства? Может быть, это всего лишь сон?.. Набрал городской номер телефона Катиного отца. Он жил где-то в Ставропольском крае. Долгие гудки с треском и шипением. Я терпеливо ждал. Щелчок. – Да? – Петр Евгеньевич? – Вы ошиблись. Трубку положили.