Мама вытащила сопротивляющуюся Аленку из подвала. Аленка вопила, выкручивала руки, упиралась. Мама выдохлась, она бы уже не смогла просто так взять дочь и отнести в квартиру. Значит, можно было сопротивляться. – Пусти, пусти, пусти! Тут произошло странное. Двери квартир на первом этаже вдруг синхронно отворились. Из коридоров в пролет хлынул ослепительный белый свет, а вместе с ним знакомые по подвалу запахи и шелест звуков, слов, предложений. «…видела вчера, как Ольга Викторовна, которая пенсионерка из двадцать второй, тащила в пакете самогонный аппарат. Трубка эта крученая торчала, меня не обманешь…» «…Пал Палыч, бородатый, снова напился до потери пульса. Схватил жену за нос и так сжал, что…» «…слышали, в соседнем подъезде парень повесился? Двадцать лет, что ли. Молодой еще совсем. А все потому, что влюбился в тетку, которая его на двадцать лет старше. А она замужем, все дела…» «… три дня назад в семьдесят девятой…» «…он так кричал, так кричал…» Звуки обволакивали, как густой туман. Шепчущие осторожные голоса проникали в уши, порождали образы людей, которые могли говорить этими голосами. Безликие пожилые соседки, старушки, пьяные мужички, компании наркоманов. Их тени показались в дверных проемах, нечеткие силуэты, застывшие и говорящие, говорящие, говорящие. – Мне страшно, – пискнула Аленка и теперь уже сама крепко ухватилась за мамину руку. – Побежали отсюда, скорее! – Да. Скорее, – сказала мама, хотя не двинулась с места. Она завороженно слушала голоса, погружалась в них как муха в мед. «Наташу бросил муж! Потому что задолбала!» «А у Верки, слыхали, сифилис или что-то вроде того! Как можно-то!» – Мамочка? Аленка дернула маму за руку, безрезультатно. Было слышно, как распахиваются двери на втором этаже, на третьем и еще выше, выше. Шум голосов усилился. Где-то посмеивались. Звенели бутылки. В пролет упал окурок. Дверцы лифта распахнулись, и Аленка увидела, что кабины там нет, а есть тот самый белый свет из подвала. Откуда-то снизу, из шахты, полезли корни Дерева, вывалились наружу толстыми клубками. Кто-то поднимался по этим корням, цеплялся, пыхтел и сопел. Показались руки, затем голова в платке, а затем тетя Зина выбралась целиком и сказала, устало стряхивая с юбки светящиеся листочки. – Думала, опоздаю! Уф, все самое интересное пропустила бы. Как вы тут, мои дорогие? Что у вас нового? Есть какие сплетни? У нее было черное, гниющее лицо. Аленка вспомнила, как тетя Зина водила ее в подвал, показала Дерево, объяснила про счастье и плоды, про то, что мама должна быть доброй. Про первый плод, который упал в шахту и пророс. Про то, как он питался, набирался сил и крепко пустил корни в этот дом. Про другие плоды, что помогают людям жить в обмен на сочные, свежие, хорошие сплетни. Они всюду, в каждом доме вокруг. Надо только дать им время прорасти. Тетя Зина протянула руку. – Пойдемте. Чего застыли как неживые? Чаек есть у вас? Так и быть, часик посижу, поболтаем. А потом спать! Тетя Зина знала, что говорит. Она умела успокаивать. Аленка сразу перестала бояться и сделала шаг в ее сторону, протягивая руку. Шелест голосов вокруг почти затих, тени растворились, только где-то из распахнутых дверей вроде бы глядел кто-то. Краем глаза Аленка заметила движение сбоку. Со ступеней второго этажа прыгнул незнакомец в шортах, тот самый, который спускался в подвал. Обеими руками он держал топор с короткой ручкой. Лицо у незнакомца все еще было в темных каплях. Рот приоткрыт. Он размахнулся и что есть силы ударил топором по протянутой руке тети Зины. Кто-то закричал. К нему присоединились. Один крик, другой, третий. Слились воедино и взвились под потолок, еще дальше, по лестнице вверх на все десять этажей. Тома и Ира шептали из-за двери: – Кто бы ты была без нас? Во что бы превратилась? Их голоса звучали как будто раздельно, но в то же время были едины. К ним присоединялись другие голоса, тоже шептали, вклинивались, рубили обрывками фраз: «Помнишь Элеонору Викторовну из шестой? Повеси…» «В девяносто второй, говорят, проститутки, да еще и эти, как их, пид…» «На него уже три раза заявление писали, а все без…» Тома и Ира шептали: – Ты уже взрослая. Тебе не по пути с нами. Признайся. Тебе противно было собирать сплетни. У тебя иссякла фантазия. Или ты просто не хотела быть счастливой. Шептали: – Как тебе Дерево? Ты же боишься его, да? Всегда боялась. Тебе не удалось влюбиться в его величие, познать его силу. Только слабый страх внизу живота, когда видела белый свет, могучие ветви и плоды, что Дерево дает каждому из вас, несчастных. Аня сидела в коридоре, обхватив голову руками. Она не могла уйти, не могла перебороть себя и отвязаться от голосов из-за двери. Они были правы: Аня устала каждую пятницу проводить в компании двух странных девиц, которые только и делали, что сплетничали о коллегах по работе. Ей не хотелось пить, не хотелось сидеть до поздней ночи. И уж тем более Аня не хотела больше собирать скользкие сплетни, похожие на червей. Она больше не верила в них, а Дерево казалось плодом больной фантазии. Но с другой стороны. Если подумать. Когда еще Аня чувствовала себя по-настоящему хорошо и расслабленно? Когда ей удавалось уйти от давящих мыслей? В соседней комнате, бывшей спальне родителей, лежала бабушка. Стоит пойти к ней – и начнутся хлопоты, начнется та самая жизнь, от которой Аня то и дело сбегала. Хочется этого? – Если решишься, – шептали из-за двери, – мы покажем тебе настоящую жизнь. Раз тебе не надоело. Суровую, тэк скзть, реальность. А?.. Внезапно кто-то закричал. Потом еще раз и еще. Оба женских голоса поперхнулись и взвизгнули. Что-то ударило по двери, заскребло. Аня увидела, как вздулась пузырями обивка и вдруг изогнулся сверху металлический лист. Глазок с треском вылетел, упал к Аниным ногам, и из круглого отверстия полыхнуло ярким белым светом. Полыхнуло – и угасло. Где-то кричали, но крики эти были далекими и затухающими. Аня поднялась, подошла к двери, осторожно дотронулась до защелки. Замочная личинка вывалилась Ане в ладонь, цепочка, звеня, упала на пол. Дверь приоткрылась от легкого порыва ветра. У порога лежали лопнувшие Тома и Ира. По лестничному пролету разлетелись ошметки их одежды и кожи. Вывалившиеся глаза смотрели в разные стороны. В густой жиже, растекшейся из их животов, валил пар, а еще вывалились плотные белые семена в прозрачной пленке с прожилками. Где-то громко захихикали, хотя пролет был пуст. Гулко загрохотал лифт, и Аня поняла, что он едет сюда, к ней. Сейчас подъедет, распахнет дверцы, и Аня увидит, что в кабинке лежат ее родители. Такие же вот лопнувшие, со светящимися черенками, торчащими из голов, со сползающей с лиц кожей и с семенами Дерева внутри. Аня шагнула обратно в квартиру, но что-то удержало ее, вытолкнуло обратно. Вспомнив о Дереве, Аня не могла больше ни о чем думать. Надо было спуститься и посмотреть, что там происходит. Никогда еще за год Аня не позволяла себе заходить в подвал просто так, без свежих сплетен. Сейчас же Тома и Ира были «мертвы». А что с Деревом? Лифт замер, дверцы его действительно отворились, но внутри никого и ничего не было, только ослепляющий белый свет, как в подвале. В этот момент из квартир на этаже стали выходить люди, похожие на тени. Это были люди из сплетен, сплетенные сплетнями, живущие за счет сплетен. Они бежали к лестнице, бежали вниз. Все вокруг наполнилось голосами, звучащими внутри Аниной головы: «А я говорила, что ничем хорошим ее свидание не кончится!» «Татуировку себе сделала знаете где?..» «Правильно ей муж зубы-то вышиб. Я бы за такие слова и не то сделала!» «А Ванька-то, Ванька! В проститутку влюбился!» Аня побежала за людьми. На лестницах не горел свет, между этажами тоже было темно. Кое-где мелькали огоньки сигарет да светились экранчики телефонов. «Фоткай, фоткай скорее!» «Запощу сейчас, как эта обрыблая блюет!» «Посмотри в чат, дурочка, там все написано о счастье!» На последней ступеньке первого этажа Аня запнулась, едва не подвернула ногу. Пол под ногами был покрыт чем-то влажным, чавкающим. Пахло сыростью и было душно. У почтовых ящиков жалась к стене девочка. У нее в руках подмигивал телефончик, свет от экрана делал лицо бледным и большеглазым. Мимо девочки и даже как будто сквозь нее проходили безликие люди – к распахнутой двери в подвал. В подвале не было привычного белого света, а только мелькали блики телефонов, и в этих бликах судорожно извивались тени. Аня зашла, пригнувшись, и увидела вокруг опавшие листья, обрубки ветвей, лопнувшие плоды и много-много семян. По полу растекались темные вязкие лужи. Кругом суетились безликие люди, фотографировали, курили, смеялись, охали, кричали, а все вместе – сплетничали. У Дерева стоял мужчина в шортах и резкими быстрыми ударами рубил ствол. На плечах его сидел пацан. Он царапал мужчине лицо, рвал волосы, грыз зубами уши и шею. Он кричал: – Не надо, пап! Не надо! Зачем? Не надо! Аня тоже хотела броситься на мужчину, потому что нельзя было рубить Дерево, нельзя было лишать людей того, что давала его сила. Взрослые не понимают. Им не объяснить. Она сделала шаг вперед, что-то вцепилось ей в щиколотку, и Аня увидела обрубок руки, торчащей из влажной шевелящейся массы. Несколько кривых пальцев оцарапали кожу, оставив на щиколотке до стопы глубокие царапины. В этот момент Аня вспомнила, как же она на самом деле ненавидит собирать сплетни! Где-то наверху лежала больная бабушка, и ей требовалась помощь. Это – важнее. А не подвал и Дерево. Господи, ну когда же я уже вырасту!