Некоторое время назад Ганси видел, как Адам достал его из сумки с вещами. – Что это? – в ужасе спросил он. – Сам знаешь, – ответил Адам. Это был отцовский пистолет. Хотя он сомневался, что отец попробует применить оружие к матери, Адам все-таки не желал рисковать. Тревога Ганси по поводу пистолета была осязаемой. Адам подумал: возможно, это потому, что Пуп тыкал ему пушкой в лицо. – Не хочу, чтоб он находился здесь. – Я не могу его продать, – парировал Адам. – Я уже об этом думал. Но легальным образом – не могу. Он зарегистрирован на имя отца. – Есть же какой-то способ от него избавиться. Закопать, например. – Чтоб какой-нибудь пацан его нашел? – Я не хочу, чтоб он был тут. – Я придумаю, куда его деть, – пообещал Адам. – Но дома не оставлю. Только не сейчас. Адам не хотел брать с собой сегодня пистолет. Ей-богу, не хотел. Но он не знал, что ему придется принести в жертву. Он проверил предохранитель и сунул пистолет в сумку. Поднявшись на ноги, повернулся к двери и едва подавил удивленный возглас. Ной стоял прямо перед ним. Его запавшие глаза находились вровень с глазами Адама, изуродованная щека на одном уровне с оглохшим ухом Адама, бездыханный рот в нескольких сантиметрах от губ Адама, удерживавших втянутый воздух. Без Блу, делавшей его сильнее, без Ганси, делавшего его человеком, без Ронана, делавшего его частью этого места, Ной выглядел пугающе. – Не выбрасывай, – прошептал он. – Я пытаюсь, – ответил Адам, забирая сумку. Из-за лежавшего в ней пистолета она казалась неестественно тяжелой. «Я ведь поставил пистолет на предохранитель? Да. Знаю, что поставил». Когда он выпрямился, Ной исчез. Адам прошел сквозь черную холодную пустоту в том месте, где он только что стоял, и открыл дверь. Ганси лежал, свернувшись, на своей кровати, в наушниках, с закрытыми глазами. Пусть даже Адам ничего не слышал левым ухом, до него донеслись жестяные звуки музыки, которую Ганси запустил, чтобы убаюкать себя, чтобы не чувствовать одиночества. «Я ведь не предаю его, – подумал Адам. – Мы по-прежнему вместе. Но, когда я вернусь, мы станем равными». Ганси не пошевелился, когда Адам вышел за дверь. Единственным звуком, который он слышал, был шепот ночного ветра в ветвях. 42 Ганси проснулся от того, что луна светила ему прямо в лицо. Когда он вновь открыл глаза и проснулся окончательно, то понял, что луны нет – немногочисленные огни Генриетты тусклыми фиолетовыми пятнами отражались от низко нависших туч, а окна были забрызганы дождем. Луны не было, но его разбудило нечто вроде света. Ганси показалось, что в отдалении он услышал голос Ноя. Волоски у него на руках медленно встали дыбом. – Я тебя не понимаю, – шепотом сказал Ганси. – Прости. Можешь говорить погромче? Волосы на шее тоже поднялись. Облако дыхания повисло перед лицом от внезапно наступившего холода. Голос Ноя произнес: – Адам. Ганси выбрался из постели, но было уже слишком поздно: Адам исчез. Вещи в прежней комнате Ноя валялись как попало. Адам собрался и ушел. Но нет – одежда осталась здесь. Значит, он ушел не насовсем. – Ронан, вставай, – сказал Ганси, распахнув дверь в комнату Ронана. Не дожидаясь ответа, он вышел на лестничную площадку и высунулся в разбитое окно, которое выходило на парковку. На улице шел дождь – тонкая морось, окружавшая ореолами далекие огни домов. Ганси уже знал, что именно он увидит, но все-таки реальность его поразила: «Камаро» исчез с парковки. Адаму было гораздо проще завести без ключа «кабана», чем «БМВ» Ронана. Рев мотора, возможно, и поднял Ганси, а лунный свет был просто воспоминанием о прошлом пробуждении. – Что случилось? – спросил Ронан. Он стоял в дверях, ведущих на лестницу, и чесал в затылке. Ганси не хотел ничего говорить. Произнесенное вслух, оно стало бы реальным, случившимся на самом деле. Пришлось бы признать, что Адам действительно сделал это. Было бы не так больно, если бы это сделал Ронан; от Ронана Ганси ожидал чего угодно. Но не от Адама. Не от Адама. «Я ведь ему сказал. Сказал, что нам надо подождать. Он меня прекрасно понял». Ганси перебрал несколько разных способов осмыслить случившееся, но не сумел придать случившемуся такую окраску, чтобы оно причиняло меньшую боль. Что-то в его душе продолжало ломаться. – В чем дело? – У Ронана изменился голос. Не оставалось больше ничего, кроме как сказать правду. – Адам решил разбудить силовую линию. 43 Всего в миле от Монмутской фабрики, у себя дома, на Фокс-Вэй, Блу подняла голову, когда кто-то постучал в облупленную дверь ее спальни. – Ты спишь? – спросила Мора. – Да, – сказала Блу. Мать вошла. – У тебя горит свет, – заметила она и, вздохнув, опустилась на край кровати. В тусклом свете Мора казалась нежной, как стихи. Несколько долгих минут она ничего не говорила, просто перебирала книжки, которые лежали на столике, придвинутом к кровати. Ничего необычного в этом молчании не было; сколько Блу себя помнила, мать приходила к ней в комнату вечерами, и они вместе читали, сидя в разных концах постели. Старый матрас казался шире, когда Блу была маленькой, но теперь, когда она выросла, они неизбежно соприкасались коленями или локтями. Поперебирав книжки, Мора сложила руки на коленях и обвела взглядом крохотную комнату. Спальня была залита тускло-зеленым светом лампы, стоявшей на тумбочке. На противоположной стене Блу приклеила несколько холщовых деревьев и украсила их коллажем из бумажных листьев, а дверь шкафа облепила сухими цветами. Большинство из них по-прежнему выглядели красиво, но некоторые явно стоило заменить. С вентилятора свисали разноцветные перья и кружево. Блу прожила здесь все шестнадцать лет своей жизни, и комната выглядела именно так. – Наверное, я должна извиниться, – наконец сказала Мора. Блу, которая без особого успеха читала и перечитывала задание по литературе, отложила учебник. – За что? – Полагаю, за то, что не была откровенна. Знаешь ли, очень трудно быть родителем. Во всем виноват Санта-Клаус. Прикладываешь столько сил, чтоб твой ребенок не узнал, что Санта поддельный, и забываешь вовремя остановиться. – Мама, я в шесть лет застукала вас с Каллой, когда вы заворачивали для меня подарки. – Это метафора. Блу постучала пальцем по учебнику. – Метафора должна проясняться с помощью примера. Ты пока ничего не прояснила. – Тебе ясно, что я имею в виду, или нет? – Ты извиняешься за то, что не рассказала про Орешка. Мора гневно взглянула на дверь, как будто за ней стояла Калла. – Пожалуйста, не называй его так. – Если бы ты сама рассказала мне о нем, я бы не стала употреблять слова, которые услышала от Каллы. – Справедливо. – Так как его звали?