Тем временем поручик, персону которого старательно изучал Анненский, сел, отставил бокал и сжал виски пальцами: – Вы, господа, поздновато явились: за окном-то, я смотрю, уже утро… Стоявший перед ним Азаревич вдруг резко ткнул поручика кулаком в лицо. Анненский от неожиданности вскрикнул. Поручик охнул и схватился за нос. Сквозь его пальцы тяжелыми каплями закапала кровь, пачкая кружево маленьких подушечек, лежавших тут же на кушетке. – Вы с ума сошли! Какого дьявола?!! – прохрипел он. – Вспомните-ка ночь с первого на второе октября сего года, милейший! – Азаревич схватил поручика за грудки и с силой прижал к спинке дивана. Тот испуганно дернулся, но потом смирно опустил руки: – Отпустите! Мы все уладим! Воролов разогнулся и отступил на полшага назад. – Кто вы? Что вам нужно? – поручик вытирал разбитый нос рукавом рубашки. – У меня к вам дело по поводу событий второго октября сего года. Губы поручика задрожали: – Я все понял, господа. Позвольте объясниться… – Незамедлительно! – поднял его за воротник Азаревич. – Я же обещал вернуться! Я обещал жениться, да! И я непременно это сделаю! Parole d'honneur, господа! Честное слово! Parole d'honneur! – Так-так, – воролов ослабил хватку. Беглец, шмыгая носом и вжавшись в спинку диванчика, тем не менее, пытался принять на нем независимую и горделивую позу. На его пышных усах уже багровели комочки спекшейся крови, но он этого не замечал. – Я не обманывал mademoiselle Ольгу! Наши чувства искренни и взаимны! – его голос сорвался на фальцет. – Почему тогда сбежали? – Вот ее бы и спросили, – поручик попытался приосаниться и нарочито раскованно закинуть ногу на ногу. – Я спрашиваю вас. – Я на той неделе получил назначение в двести семнадцатый ковровский полк. Выехать должен был первого числа. Но сначала я должен был объясниться с mademoiselle Ольгой! Mon Dieu! Господи, ну должны же вы понять! Это же вы, все ее семейство, запретили мне появляться в ее доме! Но это ничего! Знайте: это для нас ничего не значит! Слышите? Ничего! – Не только слышу, но и вижу. Сразу в бордель изволили направиться? Поручик испуганно посмотрел на Азаревича. – Если вы ей скажете, то я буду все отрицать! Я же согласен! Я женюсь! Я ей обещал через месяц в отставку подать! Вы же за этим приехали? Вы… Кто вы? Родственник, слуга, сыщик? Но Азаревич уже потерял к своему собеседнику всякий интерес. Он посмотрел на Анненского, который все еще стоял, вжавшись в стену, и бросил ему: – Пойдемте, Аполлон Григорьевич! – А как же Зиночка? – пролепетал антрепренер. – Зиночка? – удивился в своем углу поручик. – Пойдемте! Этого достаточно, – устало повторил Азаревич и направился к двери. Они прошли обратно темным коридором. Теперь смешков, голосов и возни уже не слышалось. В шляпной мастерской за прилавком стояла та самая дама в изумрудном платье. Сейчас ее плечи были укрыты полупрозрачной косынкой мышиного цвета. Она была явно взволнована, но старалась не показывать этого. По другую сторону прилавка теребил в руках какую-то модную вещицу из кружева и перьев мужчина в щегольской норфолкской клетчатой куртке. При виде Азаревича и Анненского он положил шляпку на прилавок и вышел вслед за ними. У кареты незнакомец догнал сыщика: – Ваше высокоблагородие! Что прикажете доложить начальству? – Доложите в Москву, что господин Анненский подозреваемого не признал. Я, в свою очередь, в докладе наверх отмечу расторопность ковровского полицейского участка. Благодарю вас! Вы были на высоте! И Азаревич, ответив на прощальное приветствие полицейского агента, запрыгнул в экипаж. – Все-таки это не он, – вздохнул у него за спиной антрепренер. – Не он. Тем не менее, Аполлон Григорьевич, со своей ролью в освидетельствовании личности этого типа вы, будем считать, справились. Так что позвольте поздравить вас с премьерой! – и воролов протянул Анненскому руку, помогая тому забраться внутрь. «Было бы с чем поздравлять! К чему мне эти незаслуженные овации?» – мрачно думал антрепренер, утопая в мягком сиденье. Он всю дорогу более не проронил ни слова и лишь глядел сквозь залитое дождем окно кареты на то, как проплывает мимо серая грязная улица, ведущая к вокзалу. Глава III Таких громких названий, как «игорный дом», Кострома не знала. Местные высокие чины гордились своим скромным и благолепным городом и брезгливо морщили носы, если непосвященный собеседник спрашивал их о том, где тут можно провести вечер за ломберным столиком. Здешняя газета публиковала заметки о построенных переправах, мостах, сотнях засеянных пшеницей десятин, и никогда в ней, в отличие от столичных изданий, нельзя было встретить скандальных статей о том, как проигрываются дотла и в прах разоряются богатейшие семейства. Казалось, костромская жизнь застыла в спокойном, тягучем, почти затянувшемся тиной русле жизненной реки, где так спокойно и сладостно можно было наблюдать за рассветами и закатами, не боясь пучины житейских невзгод. Однако так было лишь на первый взгляд. Иногда прохожие замечали, что несколько дней в неделю городская гостиница освещается куда ярче и дольше, чем в другие дни: окна первого этажа светились желтым светом до самого утра. Этим обстоятельством не интересовались ни городовой, ни градоначальство, ни заезжие ревизоры. Более того, иной раз в эти сверкающие огнем ночи всех их можно было встретить в числе наиболее уважаемых посетителей. В ночь с пятого на шестое октября в небольшой зале, заполненной клубами плотного табачного дыма, снова было людно. С люстр под потолком сквозь дым пробивался свечной свет, нервный от сквозняка из форточек, приоткрытых в высоких узких окнах. В полумраке залы зеленели столы, за которыми пылали, не утихая, карточные битвы. Группки зрителей с бокалами в руках время от времени переходили от стола к столу, наблюдая то за одной, то за другой баталией. Тут не было ни закусок, ни женщин, ни веселых бесед, ни крепких анекдотов. Лишь иногда соперники обменивались сквозь зубы шуткой-другой, но это были напряженные саркастические замечания, подобные ударам дуэльных клинков. И только в конце партии все откидывались на спинки стульев и позволяли себе рассмеяться, попросить вина, достать табакерку или портсигар, чтобы, сделав глоток или затянувшись ароматным дымом, прикинуть свои шансы в следующей карточной схватке. Покидать комнату никто не спешил. Двенадцатый час игры давался Арсению Валериановичу Юрову на редкость легко. Сноровка! Тут уж ничего не скажешь! И опыт. В таком деле главное – беречь силы. Правда, сейчас это было несложно. Первое время в его игре нет нужды сосредотачиваться на картах и пользоваться своими «секретами»: для того, чтобы взвинтить ставки до нужной степени, сперва надо больше проигрывать, нежели выигрывать. За столом с ним сидели еще трое. По правую руку от него теребил карты и собственные рыжие кудри высокий крепкий унтер-офицер, с которым поручик Юров познакомился вчера в привокзальном буфете. Офицер очень заинтересовался перстнем князя Амилахвари, которое Арсений Валерианович выиграл на днях в Москве. Верзила в потертом мундире и мятой рубахе, пожалуй, в конец проиграется в надежде выманить у него эту побрякушку!.. Его можно очистить походя, поблескивая перед ним перстнем на пальце, как морковкой перед ослом! Будет легко и даже несколько скучно. Пока же, чтобы и эта рыбешка не сорвалась с крючка, Юров проиграл ему полсотни червонцев. Напротив поручика сидел местный дворянчик, некто Проскурин – молодой франт во фраке английского сукна и английских перчатках. Сперва он с пафосом болтал о каких-то лекциях в Париже и шутил, перемежая в разговоре русские, французские и английские фразы. Сейчас же перчатки на его дрожащих руках были перепачканы сигарным пеплом и пятнами от красного вина. Франт был бледен: он явно проигрывал. Слева от Юрова расположился третий игрок – немолодой солидный купец в атласном жилете с массивной золотой цепочкой, украшенной многочисленными брелоками. Внешне он походил на льва. Его движения были медленными, уверенными и спокойными. Было видно, что он привык играть по-крупному, выигрывать и проигрывать по-крупному, и ничто не могло вывести его из себя. Его Юров решил оставить напоследок. Ставки купца будут хорошим завершением этой ночи и всего этого непредвиденного вояжа в благословенную Кострому. Да, после довольно успешного визита в Москву и наверняка удачной сегодняшней ночи Арсений Валерианович ненадолго объявится в Санкт-Петербурге, а оттуда прямехонько в Висбаден – туда, где климат даже зимой нежнее немецких пирожных, а игорные заведения ломятся от денег, как сокровищницы Соломона… Он снова проиграл. Это правильно: до этого он немного пощипал дворянчика, так что нужно было соблюсти меру. Унтер-офицер, также проиграв эту партию, вышел из-за стола, обещая скоро вернуться. Его место занял щеголеватый молодой купчик. Юров приосанился и начал метать. Невзначай он поправил воротник кителя, коснувшись пальцем искусно пришитой под воротником и невидимой для постороннего глаза штапельной подушечки размером с пуговицу. В подушечке был «бальзам» – его собственное изобретение: смесь конопляного масла, камфары и стеарина. Теперь легким движением пальца можно было едва-едва пометить нужные карты. Много вечеров пришлось потратить Арсению Валериановичу на опыты и упражнения, чтобы блеск «бальзама» был заметен только ему одному и только на небольшом расстоянии, и ни зрители, ни даже сидевшие за столом игроки не могли заметить этих меток. Люди время от времени склонны поправлять на себе одежду, особенно когда волнуются. Так в чем же подозревать Юрова? Разве что в благосклонности Фортуны! Первую крупную партию дворянчик проиграл неожиданно, хотя ему шли все карты. Это его только раззадорило. Он повысил ставки, выругавшись на французский манер, но это не помогло: вторая партия тоже осталась за Юровым. Его оппонент побледнел и предпринял еще одну попытку отыграться. Юров чуть ослабил воротник, и карты красиво заскакали из его рук по столу, поблескивая в приглушенном ламповом свете. Франт, будто не веря своим глазам, наклонился к сукну стола, а затем судорожно впился пальцами в собственную шевелюру. Купец хмыкнул и бросил свои карты. Молодой купчик лишь сочувственно вздохнул. Юров придвинул к себе свой выигрыш: – Господин Проскурин, не желаете ли продолжить игру? Проскурин метнул в Юрова испепеляющий взгляд и сжал кулаки, но тот лишь захохотал и сделал глоток из стоявшего рядом бокала с вином. – Полноте, – вмешался купец, – остыньте, голубчик. Карты страсть не любят! Проскурин ошалело поднялся с места. – Позвольте откланяться, – несколько отстраненно сказал он и направился к выходу. Никто в зале не повернул головы ему вслед, лишь на мгновение все затихли, будто следя за ним краем глаза и прислушиваясь. В дверях он чуть лбом не столкнулся с уже знакомым Юрову унтер-офицером, за которым следовал еще один посетитель игорного дома в форме пехотного капитана. Сумев все же разойтись с ничего уже вокруг не видящим Проскуриным, они подошли к столу, за которым Юров завершал приготовления к новой партии. – Вот сюда, ваше высокоблагородие, пожалуйста! Здесь у нас первостепенное общество! – Рад вашему возвращению, Евстратий Павлович! – отозвался Юров. – Вы пригласили в нашу компанию еще одного партнера? Здравия желаю, ваше высокоблагородие! Хотите к нам присоединиться? «Что ж, эта ночь явно принесет хороший куш!» – подумал он. – Не откажусь, – незнакомец улыбнулся в усы и занял освободившееся место напротив поручика. Купец добродушно, но властно обратился к молодому купчику: – Ты, Ванюша, тоже бросай это дело. Не твой сегодня день! Сходи-ка, братец, освежись! Купчик не перечил, хотя тень разочарования и скользнула по его лицу. Его место вновь занял унтер-офицер. Юров свистнул, и к нему поспешил слуга. Он нес в руках накрытый черным батистовым платком поднос и плыл с достоинством визиря, спешащего доставить султану важную депешу или драгоценный дар иноземного посла. Изящным жестом он скинул платок, явив игрокам и зрителям дюжину новеньких карточных колод в желтой оплетке.