– Говорят, что мы сейчас живем в эпоху кризиса веры, эпоху всеобщей рациональности, эпоху верховенства разума. Но заметьте, у нее есть и крайне неприятная изнанка. Человеческий ум год за годом исторгает из своих недр все более и более точные, надежные и смертоносные виды оружия. Не извольте беспокоиться: творения господ Гатлинга, Максима и других изобретателей еще неоднократно соберут свою кровавую жатву на полях сражений. Но главное даже не это: мы, словно забыв о разуме, который только что превозносили, все расширяем и расширяем круг причин, по которым считаем допустимым сеять ненависть между людьми. Да, религиозные и гражданские войны, к примеру, не новость; да, нередки столкновения между разными народами, живущими бок о бок на одной земле. Но если дело так пойдет дальше, то люди начнут ненавидеть, а то и истреблять друг друга целыми группами и классами уже просто на основании того, что одни думают так, а другие этак; одни богаты, а другие бедны; одни веруют в Бога, а вторые – нет; одни – белые, а другие – черные или желтые; и, наконец, одни – мужчины, а другие – женщины. Причем одни будут искренне ненавидеть, а другие – раздувать этот пожар ненависти ради того, чтобы добраться до власти, денег и еще большей власти. Это, что ли, будущее? Азаревич оперся локтями на стол и сжал пальцами виски: – Ну а раз так, то зачем им всем помогать? Зачем пытаться искоренить преступность? Зачем бороться с ворами, мошенниками, грабителями, душегубами? Вот кого мы встретили за последнее время, распутывая только одно ваше дело с Лозинской: блудника и лжеца, шулера, карманника с его подельниками, да вдобавок безымянный труп, с которого сняли одежду и документы. Всего за несколько дней! Ведь все же бесполезно! Старайся или нет, а итог все равно один: зависть, жадность, похоть, ложь, злоба и ненависть. Даже к себе ненависть! Насколько же надо себя ненавидеть, не уважать, считать себя недостойным самого дара жизни, чтобы добровольно отвергать его и бросать, как дуэлянт перчатку, в лицо Создателю, по своей же воле разрушая самого себя… Азаревич замолчал. Мышецкий внимательно смотрел на него и лишь постукивал длинными пальцами по черной коже лежавшей перед ним на столе записной книжки. – Право, Петр Александрович, вы несколько сгущаете краски. Люди во все времена одинаковы и, пожалуй, неисправимы. Мы не становимся лучше, но и не становимся хуже, иначе род людской давно бы уже исчез с лица земли. Мы все довольно несовершенны и уж точно не безгрешны, но именно поэтому нам стоит хотя бы в самой малой мере помогать и верить друг другу. И ваши, и мои скромные силы и таланты не безграничны. Вы не бог, и вы не можете считать себя способным победить силы зла в одиночку. Однако вы есть часть механизма противления злу и преодоления зла, и ваша небольшая, но прочная шестеренка должна все время изо всех сил смиренно и упрямо вертеться, поскольку она для того в этот механизм и встроена. В том ваша суть и ваше назначение, и для того вам и даны ваши таланты. Не хотите сделать это для других? А вы вспомните о том, почему год назад прекратили сотрудничать с полицией, и сделайте это для себя самого! Вам наверняка станет легче жить, если вы дойдете в этом деле до конца. Азаревич поднял взгляд на прокурора. Тот сложил салфетку и бросил ее на стол. – Да, и еще: вы упомянули про инстинкт самосохранения. Так вот он, как по мне, и должен не дать нам зайти слишком далеко. Как зверь чует опасность и бежит от огня, бури и наводнения, так и человеку придется бежать от зла, от ненависти к самому себе на свет своего же разумного и доброго начала. Путь этот наверняка долгий и сложный, но он жизненно необходим, и он, вероятно, будет однажды пройден. И хорошо бы поспешить, иначе, если сейчас такие субъекты, как наш палач-обольститель, испытывают свои смертоносные силы на отдельных слабых людях – молодых, впечатлительных, легко поддающихся порыву, внушаемых и быстро принимающих решение, равнодушных к своей и чужим жизням, – то позже, и очень скоро, эти дельцы запустят свои щупальца в механизм управления народами и государствами. Мышецкий потянулся и широко улыбнулся Азаревичу: – И если этого удастся избежать, то это не самое плохое будущее, не правда ли? Половой! Еще пива, будьте любезны! Глава VII По припорошенной снегом улице, грохоча и позвякивая на ухабах мостовой, катилась повозка с черным гробом, влачимая угрюмой пепельно-серой кобылой. За ней ехала запряженная вороной парой изрядно претерпевшая на своем долгом веку карета на больших и некогда золоченых колесах. Следом шла небольшая, но пестрая процессия: седовласый старец в старомодном камзоле, мужчины в черных фраках и женщины в ярких платьях с черными шалями на плечах. Все они заунывно и нестройно тянули какой-то псалом. Прохожие останавливались. Женщины качали головами и шептали молитвы, а мужчины снимали шапки и, крестясь, вглядывались в лица участников этого чудного шествия: авось, узнаешь кого из знакомых да спросишь – кто помер-то? Благовещенск ведь город небольшой… Процессия вышла на главную площадь и остановилась напротив каменного здания Дворянского собрания. Пение не прекращалось. Стали собираться зеваки. Перешептываясь, они рядили и гадали, кто ж покойник: все дорого и благородно, но вид и размах совсем не купеческий, да и на армейский не слишком похоже. С колокольни Покровского храма зазвонили колокола. Стая голубей с шумом сорвалась с окрестных крыш и понеслась по небу, описывая дугу в мрачном декабрьском небе. Внезапно в толпе раздался вскрик. Грузная мещанка, вот уже четверть часа не сводившая глаз с катафалка с гробом, вдруг, всплеснув руками и закатив глаза, рухнула в обморок. По толпе на площади прокатился испуганный вздох: под заунывное пение участников шествия у стоявшего перед толпой гроба без чьей-либо помощи медленно поднималась крышка. Из гроба поднялась старуха в большом кружевном чепце и белоснежном атласном платье. Толпа отпрянула. Старуха сурово оглядела площадь и вдруг запела. – Я же говорил вам, что этого просто нельзя пропустить, – засмеялся стоящий позади толпы поручик в серой офицерской шинели и круглой плосковерхой шапке с кокардой. – Ха! Да тут представление почище самой оперы! Антрепренер рассчитывает на аншлаг! И ведь не ошибается, черт его возьми! Сейчас такая слава пойдет – весь город сбежится! Его сосед, стройный молодой человек в такой же военной форме, потирая замерзшие руки в черных перчатках, в некотором замешательстве, но с явным любопытством смотрел на разыгрывающуюся перед ними сцену. После того, как старуха восстала из гроба, мальчишки, составлявшие значительную часть толпы, бросились врассыпную; несколько дам сочли допустимым последовать примеру дородной мещанки и тоже лишились чувств. Остальные в оцепенении замерли, ожидая развязки. И развязка не заставила себя долго ждать. Рядом с воскресшей старухой на повозке появился высокий широкоплечий человек в лоснящейся бобровой шубе и шляпе. В нем наиболее зажиточные горожане узнали директора театральной труппы. Он огляделся и хорошо поставленным голосом провозгласил: – Дамы и господа! Не пропустите главную премьеру сезона! Сразу после окончания Рождественского поста вы сможете увидеть лучшую постановку известнейшей оперы «Пиковая дама»! Гений прошлого и гений современности, гений слова и гений музыкальной гармонии, Пушкин и Чайковский – плод их таланта созреет на новой сцене нашего театра уже совсем скоро! Под покровительством господина генерал-губернатора, настоящего и искреннего ценителя искусства, а также благодаря щедротам почетного гражданина нашего города купца Осипа Харитоновича Мануйлова премьера состоится в новом здании театра, который станет жемчужиной нашего города, и в котором будут происходить самые удивительные и запоминающиеся события Благовещенска! Ждем всех на премьере! Процессия громко запела: Славься сим, Екатерина! Славься, нежная к нам мать! Виват! Виват! Виват! Виват! Затем актеры, не замолкая, неспешно скрылись в здании Собрания, оставив гроб на повозке рядом с театральной тумбой, на которой трепетала от порывов морозного ветра аляпистая афиша. Из толпы прозвучало несколько раскатистых и звучных ругательств. Зеваки стали расходиться. Кто-то смеялся, обсуждая все подробности происшествия, дабы рассказать о нем домашним и знакомым; кто-то молчал от неловкости за собственный испуг при виде открывающегося гроба с мертвецом. Иные же и вовсе с уверенностью твердили, что сейчас, на неделе, что предшествует Рождеству, выползает на землю всякая нечисть, вот и лицедеи, бесовы приспешники, мутят честной народ. А в светлый Праздник исчезнет вся эта братия с лица земли долой, как и не было их. Ничего, на неделе перед Рождеством случается и не такое… Офицеры спешно пересекли площадь и следом за процессией вошли в здание. – Поздравляю вас, господа! Аншлаг неминуем! – с этими словами поручик снял шапку, сбросил с плеч свою шинель и переступил порог залы, оказавшись в самой гуще актерской труппы. Наиболее любопытные из актеров уже успели прильнуть к окнам и теперь выглядывали на улицу, пытаясь полюбоваться на реакцию последних свидетелей их триумфа; другие торопились избавиться от своих неудобных костюмов и стереть толстый слой театрального грима, покрывавшего их раскрасневшиеся от мороза лица. Навстречу поручику уже спешила «старуха-покойница». Несмотря на большой старомодный чепец и лицо, состаренное нанесенными искусной рукой гримера морщинами, походка ее сейчас была легка, а высокая грудь и открытые белоснежные плечи, не скрываемые ни платьем, ни небрежно наброшенной на предплечья шалью, пылали молодостью и здоровьем. – Екатерина Павловна, вы были неподражаемы, – поручик поклонился и поцеловал девушке руку. – Ах, вот и вы, Иван Дмитриевич, – засмеялась та, – благодарю вас! Я была совершенно уверена, что кто-кто, а уж поручик Шипов такое зрелище не пропустит! Актриса развязала ленты чепца и кинула свой головной убор на подоконник. Туда же полетел и седой парик. По плечам девушки заструились длинные пшеничного цвета кудри. Она села на край подоконника и посмотрела в окно: – А ведь они действительно испугались! Подумать только! Это было презабавно! – Нисколько не смешно и ничуть не забавно, – проговорил стоявший невдалеке молодой человек лет восемнадцати-девятнадцати, большие глаза и тонкая фигура которого делали его еще более юным на вид. Екатерина Павловна изогнула бровь: – Васенька, вы наивны – хоть плачь! И как еще вас Порфирий Иванович терпит! Нет, ему, конечно, виднее, да и должен же кто-то приплясывать в общих сценах, но вам, несомненно, пора взрослеть! Лицедейству, мой друг, нужны зрители, а зрителям не нужны нравоучения. Им нужны гробы, измены, трагедии! Уж если предательство, так подлее иудиного, проигрыш – так дотла, оскорбления – так наотмашь! Вы чего же хотите? Чтобы на нашу оперу два-три картежника пришли? Или публика из числа тех, кто название спектакля «Пиковая дама» за, прости господи, бордель примет? Нет уж, голубчик, пусть говорят! Пусть мещанки да полковниковы жены ахают за своим чаем с вареньем и калачами, пусть истерики супругам устраивают, что в их захолустье развлечения никакого, так от тоски такой хоть на гроб бы на сцене взглянуть: может, и любопытное что-то эти лицедеи покажут! И пускай мужья раскошеливаются, и пусть потом перед друзьями важничают: мол, как только гроб по улицам провезли, билеты-то в цене и взлетели, а если цена достойная, то, видать, и представление стоящее! Значит, и нам, людям в городе не последним, в театр семейство вывести не зазорно! Нет, cher ami, одной афишей да парой благотворительных вечеров такого успеха не добьешься. А мне успех нужен, потому я за него не только в гроб лягу! – В гроб, милая, вы можете однажды лечь и за очередную шпильку в адрес Любезникова, – раздался вдруг негромкий приятный, но твердый голос. Из-за спин актеров показалась шатенка в алом платье. Струящийся с плеч черный шелковый платок открывал ее тонкие ключицы и изящную шею. Шум в зале стих. – Наталья Николаевна, зачем же… – юноша повернулся к своей заступнице, но та остановила его грациозным жестом руки. – Василий прав! – продолжила девушка. – И, кстати сказать, он прекрасно держится на сцене. Учись он в нашем балетном училище, он непременно был бы замечен! Екатерина Павловна засмеялась, гордо отбросив назад роскошные волосы: – Воображаю! Право, этого так мало, дорогая Наташенька, для актерской карьеры! А без понимания простых театральных истин наш Васенька почти безнадежен. – В нашей труппе каждый на своем месте, – внезапно между девушками появился Порфирий Иванович. Он был еще в шубе, но уже без шляпы и с бутылкой шампанского в руках. – Я думаю, когда-нибудь из Любезникова получится неплохой «jeune premier», а это амплуа всегда не меньше востребовано на сцене, чем ваша «grande-coquette»! Екатерина Павловна взяла наполненный антрепренером бокал, деланно засмеялась и обернулась к офицерам. Шипов тоже расхохотался. Его спутник смутился. – Ах, Мотенька, здравствуйте, – приветствовала его Екатерина Павловна, – не хотите шампанского? Поручик Шипов и сам о себе позаботится – уж я его знаю, – а вот вас позвольте мне угостить лично! Она протянула свой бокал молодому человеку. – Матвей Васильевич, – спросила офицера Наталья Николаевна, – хоть вы-то нас понимаете? – Понимаю, Наталья Николаевна, понимаю. Там женщина упала в обморок. Нехорошо получилось, – юноша замялся. – Бросьте переживать, Мотя! – Шипов театрально хлопнул его по плечу. – Мещаночка эта еще будет внукам своим рассказывать о таком приключении, причем с гордостью! Молодой человек приосанился, одернул изумрудный мундир и щелкнул каблуком: – Поручик Русской императорской армии Матвей Васильевич Полутов! Потом он с натянутой улыбкой подошел к Шипову почти вплотную и, понизив голос, прошипел: – Екатерине Павловне еще дозволительно, но вы-то зачем? Шипов поднял руки перед испепеляющим его взглядом молодым человеком: – Да будет вам сердиться, поручик! Ну хорошо! Пардон, пардон… Труппа неистово принялась за шампанское. Послышались смех, болтовня, а из глубины залы нестройно зазвучали рояль и чей-то чуть простуженный тенор. Совсем скоро должна была состояться премьера, и сегодняшняя сумасшедшая идея антрепренера дарила актерам повод для сладкого предвкушения успеха. Екатерина Павловна, улыбнувшись Полутову чувственным ртом, пригубила новый бокал и отвернулась, дабы уделить внимание другим собеседникам, а Наталья Николаевна, избавившись от прочих почитателей из числа актеров, жестом пригласила поручика на время покинуть шумно веселящуюся труппу.