ждать ся Я проснулась, но все равно грежу. В грезах вижу красные губы и нежные пальцы, вижу глаза, сотни глаз, чувствую воздух и злость и смерть. Я вижу сны Эммелины. Она здесь. Поселившись в моей голове, она притихла. Успокоилась, замкнулась. Спряталась от меня, от всего мира. Ее присутствие меня тяготит; она затухает, ее разум медленно разлагается, оставляя за собой гниющий след. И мне тяжело. Я не способна нести этот груз, не важно, сколь сильной меня сделала Иви, я неспособна, несовместима. Во мне недостаточно места, чтобы вобрать оба наших разума. Эммелина слишком могущественна. Я тону в ее разуме, я в нем тону, я вдыхаю, когда моя голова снова показывается на поверхности. Втягиваю в легкие воздух, молюсь, чтобы глаза открылись, а они издевательски хохочут. Глаза хохочут над легкими, которые задыхаются от боли, отдающей в позвоночник. Сегодня здесь какой-то мальчик. Не один из тех, что заходят обычно. Не Аарон, не Стефан и не Хайдер. Новенький, его я раньше не видела. Я просто стою рядом, но понимаю, что он напуган. Мы находимся в просторной комнате, полной деревьев. Рассматриваем белых птиц, птиц с золотыми макушками вроде короны. Мальчик смотрит на этих птиц так, словно никогда раньше ничего подобного не видел. Он вообще на все смотрит с неприкрытым удивлением. Или страхом. Или сожалением. И до меня доходит: он просто не знает, как скрывать эмоции. Каждый раз, когда мистер Андерсон переводит на него взгляд, мальчик задерживает дыхание. Каждый раз, когда смотрю на него я, он сильно краснеет. Когда с ним заговаривает мама, он запинается. – Что думаете? – обращается мистер Андерсон к маме. Он пытается говорить шепотом, но комната столь велика, что в ней слышится эхо. Мама наклоняет голову к мальчику. Изучает его. – Сколько ему сейчас? Шесть? – Она не ждет ответа. Качает головой и вздыхает. – Неужели так много времени прошло? Мистер Андерсон смотрит на мальчика. – К несчастью. Я бросаю на него беглый взгляд, на мальчишку, что стоит рядом, и вижу, что он напрягается. Из глаз брызжут слезы, больно даже смотреть. Невыносимо. Я ненавижу мистера Андерсона до глубины души. Не знаю, почему он нравится маме. Не знаю, как он вообще может нравиться. Мистер Андерсон ужасный человек и постоянно обижает Аарона. Если честно… теперь мне кажется, в этом мальчике есть что-то от Аарона. Что-то в его глазах. – Привет, – шепчу я, разворачиваясь к нему лицом. Он сглатывает застрявший в горле комок, с трудом. Вытирает краем рукава слезы. – Привет, – пытаюсь я снова. – Я – Элла. А тебя как зовут? И тут мальчик поднимает глаза. Сочного темно-синего цвета. Это самый печальный мальчик из всех, что я встречала, грустно даже смотреть на него. – Я А-Адам, – тихо произносит он. И снова краснеет. Я беру его за руку. Улыбаюсь. – Давай дружить? Не переживай из-за мистера Андерсона. Его никто не любит. Он ко всем плохо относится, честно. Адам смеется, хотя глаза все еще красные. Его рука дрожит. – Не знаю, – шепчет он в ответ. – Ко мне он очень плохо относится. Я сжимаю его руку в знак поддержки. – Не переживай. Я тебя защищу. И тут Адам мне улыбается. Улыбается настоящей улыбкой. А когда мы в конце концов поднимаем взгляд, на нас смотрит мистер Андерсон. И он злится. Внутри меня жужжащий улей, куча звуков, которые истребляют мысль, поглощают разговор. Мы мухи – слетаемся, роимся – глаза навыкате, косточки хрупкие, нервно машем крылышками, летим навстречу воображаемым судьбам. Мы швыряем свои тельца в стеклянные проемы манящих окон, страстно желая попасть в обещанный по ту сторону мир. День за днем мы таскаем за собой поломанные крылья, глаза, органы, запертые в четырех стенах; а все выходы – открытые ли, закрытые – от нас ускользают. Мы надеемся, нас спасет легкий ветерок, уповаем на шанс увидеть солнце. Проходят десятилетия. Скапливаются столетия. А наши помятые тельца все так же носятся по воздуху. Мы продолжаем швырять себя навстречу обещаниям. Из раза в раз одно и то же – есть в этом однообразии какое-то безумие, в этом повторяющемся однообразии, однообразии, обесценивающем наши жизни. И лишь за пару секунд до смерти мы осознаем: окна, в которые мы бились, – зеркала. Кенджи Прошло четыре дня. Четыре дня – и все по-прежнему. Джей так и не проснулась. Близнецы называют это комой, я же называю сном. Предпочитаю верить, что Джей просто очень сильно устала. Ей нужно выспаться, и она поправится. Не устаю повторять это всем вокруг. Она поправится. – Она просто устала, – говорю я Брендану. – А когда проснется, то обрадуется, что мы не пошли без нее за Джеймсом. Все наладится. Мы сидим в ТП, сокращение для тихой палатки. Довольно глупое название, потому что тишиной здесь и не пахнет. ТП – комната отдыха, по умолчанию. Такое «место для сборищ» тире «игровая», где люди, живущие в Прибежище, расслабляются по вечерам. Я стою в зоне кухни, облокотившись на шаткую стойку. Брендан с Уинстоном и мы с Ианом ждем, когда закипит электрический чайник. Чай. Идея Брендана, кто бы сомневался. По какой-то причине в «Омеге пойнт» мы ни разу не смогли получить чай. Пили только кофе, и то – строго порционно. И лишь когда перебрались в Сектор 45, до Брендана дошло, что можно пить чай. Но даже тогда он не был столь воинственно настроен. Зато здесь… Брендан решил, что заливать чай нам в глотки каждый вечер – его прямая обязанность. Кофеин ему не нужен – способность управлять электричеством всегда поддерживает тело в тонусе, – но, по его словам, он любит чай, поскольку его успокаивает сам ритуал чаепития. Теперь мы собираемся по вечерам и пьем чай. Брендан добавляет в свой молоко. Уинстон капает виски. Мы с Ианом пьем просто так. – Я прав? – снова вступаю я, поскольку мне никто не отвечает. – Ну, то есть кома, по сути, всего лишь долгий сон. Джей поправится. Девушки ее полечат, и она поправится, все будет хорошо. И у Джеймса с Адамом все будет хорошо, понятное дело, ведь Сэм их видела, и она говорит, у них все нормально. – Сэм их видела и сказала, что они были без сознания, – говорит Иан, открывая и закрывая ящички в шкафу. Потом он находит то, что искал – длинную пачку печенья, – и разрывает обертку. Не успевает вытащить печеньку, как Уинстон все отбирает. – Печенье для чая, – резко говорит он. Иан сердито смотрит в ответ. Мы все переводим взгляд на Брендана, который, похоже, подзабыл, на какие жертвы мы пошли ради него. – Да, Сэм сказала, что они были без сознания. А еще она сказала, что они выглядят здоровыми. И живыми. – Точно. – С этими словами я показываю пальцем на Брендана. – Спасибо. Здоровыми. Живыми. Существенный момент. Брендан забирает спасенную пачку печенья из протянутой руки Уинстона и начинает так уверенно расставлять тарелки и приборы, что приводит нас в замешательство. – Великолепно, правда? – спрашивает он, не поднимая головы. Мы с Уинстоном обмениваемся озадаченными взглядами. – Великолепно? – Иан выдергивает ложечку с подноса и пристально ее изучает. – Вряд ли. Хотя, наверное, вилки и всякая такая фигня – довольно прикольно, далеко зашел прогресс. Брендан хмурится. – Я говорю о Сэм. О ее способности видеть на таком большом расстоянии. – Он выдергивает ложечку из рук Иана и возвращает ее на поднос. – Выдающаяся способность! Вообще-то именно сверхъестественная способность Сэм видеть на больших расстояниях убедила нас в угрозе со стороны Андерсона. Несколько дней назад – когда мы только узнали, что ребят похитили – она, вооружившись первичными данными и исключительным упорством, смогла засечь местоположение Андерсона на нашей старой базе в Секторе 45. Сэм потратила на поиски четырнадцать часов без перерыва, и, хотя у нее не получилось установить визуальный контакт с другими детьми главнокомандующих, она смогла увидеть отдельные моменты, увидеть Джеймса и Адама – единственных, по факту, о ком я переживал. – Согласен, Сэм крута, – признаю я и потягиваюсь, облокотившись на прилавок. – Мы возвращаемся туда, откуда я начал: с Адамом и Джеймсом все будет хорошо. Джей скоро очнется и тоже будет чувствовать себя прекрасно. Мир мне задолжал, пусть исполнится хотя бы это. Брендан с Ианом обмениваются взглядами. Уинстон снимает очки и медленно протирает их подолом рубашки. Электрический чайник щелкает и выпускает пар. Брендан бросает парочку чайных пакетиков в настоящий заварник и наполняет его фарфоровый живот кипятком. Затем оборачивает вокруг заварника полотенце и передает Уинстону, и уже вдвоем они несут все в уголок, который в последнее время мы застолбили для себя. Ничего особенного, так, кучка стульев и пара журнальных столиков посередине. В других местах в комнате кипит какая-то деятельность. Все тусуются, общаются.