Зря. Я оглох. Назира ушла, Джей и Уорнер от меня в пятнадцати метрах, а я оглох. Не слышу ни звуков ветра, ни скрипа деревьев. Не слышу своего затрудненного дыхания, криков жителей в стоящих поодаль бараках. Я пытаюсь сжать кулаки; на это уходит вечность, будто воздух стал плотным. Густым. Со мной что-то не так. Я двигаюсь очень медленно, никогда такого не было, словно бегу под водой. Что-то сознательно меня удерживает, физически отталкивает от Джульетты… И вдруг все встает на свои места. Изначальный сумбур в голове рассеивается. Ну, конечно, здесь никого нет. Ну, конечно, никто не придет на помощь. Эммелина так не оплошала бы. Я и зашел настолько далеко, видимо, по той причине, что она была слишком занята и меня до сей поры не замечала, не почувствовала меня в состоянии невидимости. Что еще она предприняла, чтобы сюда никто случайно не зашел? Смогу ли я выжить… Думать все сложнее. Целая вечность уходит на то, чтобы связать мысли. Другая вечность – на то, чтобы шевельнуть рукой. Поднять голову. Оглядеться. К тому времени, как я сумел приоткрыть рот, я позабыл, что голосом нельзя произвести ни звука. Где-то вдали мелькнуло что-то золотое. Замечаю Уорнера; он столь медлителен, что я задаюсь вопросом, не поразил ли нас один и тот же недуг. Уорнер рядом с Джей, изо всех сил пытается выпрямиться, а она все еще на коленях, сгорбилась, рот открыт. Она сосредоточенна, глаза крепко зажмурены, но, если и кричит, я не слышу. Я бы соврал, если бы сказал, что не испугался. Я довольно близко к Уорнеру и Джей и могу рассмотреть выражения их лиц, хотя какой в этом прок? Понятия не имею, ранены они или нет, поэтому не осознаю степень сложности возникшей проблемы. Мне нужно как-то подобраться поближе. Но едва только я делаю крохотный шаг вперед, как в ушах раздается оглушительный вопль. Я беззвучно ору, хлопая ладонями по голове, поскольку ни с того ни с сего тишина усугубляется, и довольно агрессивно, давлением. Боль прокалывает меня словно острый нож, в ушах давит с дикой силой. Словно кто-то перекачал мою голову гелием, словно этот шарик – мой мозг – взорвется в любой момент. И только я подумал, что меня убьет давлением, только подумал, что не могу больше выносить эту боль ни секунды, как земля загрохотала. Задрожала. Появилась сейсмическая расщелина… И вернулся звук в реальном времени. Звук такой надрывный, что он вспарывает меня изнутри, и когда я наконец отрываю от ушей руки, с них капает. Кровь. Меня шатает, голова раскалывается. И звенит. Звенит. Вытираю окровавленные руки о голый торс, в глазах все плывет. В оцепенении я делаю выпад вперед и валюсь, неудачно, липкими от крови ладонями врезаюсь в землю с такой силой, что от удара в теле завибрировала каждая кость. Грязь под ногами становится скользкой. Влажной. Я поднимаю взгляд, щурясь, смотрю в небо и вдруг вижу налетевший ниоткуда тропический ливень. Моя голова продолжает покачиваться на прекрасно смазанном шарнире. Капля крови вытекает из уха, падает на плечо. Вторая капля крови вытекает из уха, падает на плечо. Третья капля крови вытекает из…. Имя. Кто-то зовет меня по имени. Звук голоса раскатистый, воинственный. Само слово кубарем пролетает в моей голове, растягиваясь и сжимаясь. Не могу его зафиксировать. Кенджи Разворачиваюсь, а голова звенит и звенит. Кенджи Я моргаю, и на это уходят дни, несколько полных оборотов вокруг солнца. Близкий друг Ко мне что-то прикасается, снизу, подтягивает меня, все бесполезно. Я не двигаюсь. Слишком тяжелый Пытаюсь заговорить и не могу. Я молчу и просто лежу, ведь мой разум разодран, а холодные пальцы лезут внутрь черепушки и рвут там все нейронные связи. Я замираю. Костенею. В темноте закрытых век этот голос произносит слова, больше похожие на воспоминание, нежели на разговор, слова, которых я не знаю, не понимаю… боль, что я несу, страхи, которые не следует оставлять за собой. Я прогибаюсь под грузом одиночества, череды разочарований. Одно мое сердце весит пятьсот килограммов. Я – такое непосильное бремя, что меня нельзя оторвать от земли. Я – такое непосильное бремя, что остается лишь упокоиться. Я – такое непосильное бремя. Делаю выдох и оседаю. Колени с треском ударяются о землю. Тело заваливается вперед. Грязь целует мне лицо, чествуя возвращение домой. Вокруг резко становится темно. Храбрый В глазах рябит. Что-то гудит в ушах; звук ровный, монотонный, как от электричества. Мир погружается в темноту. Вырубили свет, в природе вырубили свет. Страх липнет к коже. Покрывает меня целиком и полностью. но слабый Ножи буравят в моих костях дырки, и их тут же заливает горечь, горечь столь острая, что перехватывает дыхание. Я еще никогда так не надеялся завершить свое существование. Я дрейфую. Совсем ничего не вешу, и в то же время меня тянет вниз, я навечно обречена тонуть. Тусклый лучик раскалывает черноту закрытых глаз, и в этом свете я вижу воду. Солнце и луну мне заменяет море, мои горы – океан. Я живу в жидкости, но никогда не пью, неизменно погружаясь в мраморные, белесые воды. У меня тяжелое дыхание, автоматическое, механическое. Я вынуждена вдыхать, вынуждена выдыхать. Неприятное дребезжание собственного дыхания не дает мне забыть: эта могила – мой дом. Я что-то слышу. Звук проходит сквозь резервуар, глухо долбит металл о металл, доносится до ушей словно из космоса. Щурясь, я присматриваюсь к новому набору форм и цветов, размытых очертаний. Сжимаю кулаки, но плоть рыхлая, а кости как разбухшее тесто, кожа отстает влажными хлопьями. Вокруг меня лишь вода, однако мою жажду не утолить ничем, и мой гнев… Мой гнев… Что-то щелкает. Включается голова. Разум. Шея. Глаза вытаращены, дыхание сбилось. Я – на коленях, уткнулся лбом в грязь, руками зарылся во влажную землю. – Какого черта? – Пытаюсь восстановить дыхание. Оглядываюсь. Сердце скачет вверх-вниз. – Что… Что такое… Я сам копал себе могилу. Скользкий, душераздирающий страх проникает в тело одновременно с мыслью: в моей голове была Эммелина. Она хотела убедиться, сможет ли заставить меня себя прикончить.