– Аминь, — сказал Булыгин и тоже осенил себя крестным знамением. Глава 14 Вечер того же дня Рейнджеры обложили крепость, но не атаковали, а изредка постреливали из двуствольных ружей и фальконетов — у них было пять шестифунтовых, установленных на колесные лафеты. Чего-то ждали. Чего именно, вернее кого, выяснилось, когда индейцы сделали ночную вылазку и приволокли пленного — молодого нахального парня в кожаной куртке, украшенной цветной бахромой из полосок кожи. Когда у него изо рта вынули тряпичную затычку, рейнджер начал ругаться и угрожать свирепыми карами, если его не отпустят и не сложат оружие. Особенно распинался в отношении индейцев, обзывая их самыми грязными словами из английского языка. Присутствовавший при этом Джон Вильямс хотел было перевести эту брань на язык мака, которому научился от своей жены-индеанки, однако Ютрамаки жестом остановил его и взглянул в глаза пленного столь пронзительно, что тот споткнулся, проглотив полслова, и замолчал. И тогда заговорил вождь: – Джон, перескажи этому бледнолицему все, что услышишь от меня. — Вильямс кивнул. Ютрамаки повернулся к пленному. — Ты, один из койотов, пришедших под покровом тьмы и разоривших наши вигвамы, знай, что мы с вами поступим как с койотами — уничтожим всех до единого. К вам даже никто не захочет прикоснуться, чтобы совершить «ку»[19]. Но тебе обещаем жизнь, если ты ответишь на все вопросы. – Да пошли вы!.. — заорал рейнджер, выслушав перевод. — Ничего отвечать не буду. Мы с вас шкуры сдерем и развесим на деревьях для просушки. А потом продадим, по пятьсот долларов за штуку. Вот так, скунсы вонючие! Он сидел на грубо сколоченном табурете со связанными за спиной руками, орал и тряс кудлатой головой. Булыгин, Жиляков и вожди со своим толмачом, расположившись за столом напротив, молча ждали, пока он выговорится. – Мои товарищи хватятся меня и пойдут в атаку, но сначала перемесят бомбами это пристанище красных тараканов. Вот-вот подойдет отряд мистера Томпсона с пушками и снарядами — ой, что тут буде-е-т! — Рейнджер захохотал, брызгая слюной, задергался и упал с табурета. Прохор Жиляков и Маковаян подняли его и усадили. Рейнджер тяжело дышал широко открытым ртом, закатывал глаза. – Слушай внимательно, бледнолицый, — спокойно сказал Ютрамаки. — Люди наших племен никогда не снимают скальп с человека, но для тебя сделаем исключение. С тебя снимем. С живого. По мгновенно расширившимся зрачкам пленного Булыгин понял, что американец поверил и не на шутку испугался. – Поэтому тебе лучше все рассказать, — по-прежнему спокойно закончил Ютрамаки. – Ладно, спрашивайте, — хрипло сказал пленный. Рейнджер — его звали Джек Брэдли — рассказал все что знал. Отряд добровольцев был собран по объявлению Дэвида Томпсона, одного из директоров Северо-Западной пушной компании («Помнишь срубленный столбик? — торкнул в бок Прохора Булыгин. — Надпись на табличке?» Жиляков согласно кивнул.) для подтверждения права компании на территорию квилеутов. Рейнджеры получили отличные ружья Мортимера, фальконеты на колесных лафетах и количество снаряжения, достаточное для похода на восемьсот миль. В это время началась война с Англией, как сказал Томпсон — Вторая война за независимость. Довольно малочисленной американской армии нужны были солдаты, и, чтобы не привлекать лишнего внимания военных комиссаров, Томпсон разделил отряд на две группы, выходящие с разницей в неделю. Первая группа сожгла по пути несколько индейских деревень, когда внезапно наткнулась на русскую крепость, и теперь рейнджеры ждали прибытия второй группы, чтобы совместными усилиями стереть форт с лица земли. – Ишь ты — стереть! — язвительно сказал Булыгин, когда Джека Брэдли увели в погреб, поскольку иного арестантского помещения в крепости не было. Съязвить-то съязвил, а положение выходило аховое. С приходом Томпсона отряд будет насчитывать около ста двадцати неплохих стрелков при десятке фальконетов против тридцати пяти российских подданных, вооруженных устаревшими ружьями, да сотни индейцев, в руках которых были луки, ножи и томагавки. Правда, владели они своим легким оружием мастерски, а несколько человек уже умели пользоваться огнестрелом, и Булыгин был готов выделить им ружья из небольшого арсенала — да вот поможет ли это, ежели Брэдли сказал правду, и рейнджеры сначала перепашут бомбами весь форт, а уж потом пойдут добивать то, что останется? – Морская Птица, — сказал Ютрамаки, обращаясь к коменданту (он стал его так называть, когда впервые увидел парусник и узнал, что русский вожль командовал таким же), — я пошлю Маковаяна собрать воинов из разоренных селений, чтобы мы ударили по койотам с двух сторон. Только обещай мне, что все ружья, которые мы захватим у врагов, получат наши люди. У бледнолицых — война, им не до нас. Самое время начать создавать империю Орегон. Ты мне поможешь? – Обещаю. — Николай Исакович ответил сразу и про ружья, и про империю. Твердо ответил, как представитель Компании. Еще минуту назад в его душе клубилась тихая паника, вызванная сведениями, полученными от Джека, а сейчас, после спокойных слов верховного вождя, слов, не только вселяющих веру в победу над рейнджерами, но и приоткрывающих будущее, в котором немалая роль должна принадлежать русским, то будущее, о коем он сам несколько лет назад вещал Ютрамаки, комендант ощутил в себе силу, позволяющую говорить твердо и решительно. Империя Орегон, которой суждено отрезать «штатных» американцев от Тихого океана, — неужели из мечтательного миража она сможет превратиться в реальное, дружественное России, государство? Глава 15 На другой день – Да там никак драка, Никитыч! — Пугач смотрел в подзорную трубу на медленно приближающийся берег. — Однако нешутейная, держи меня за ноги! Дым, огонь, ажно форта не видать. Заглянув в первый раз в глазок подзорной трубы, Емелька так восхитился волшебством уменьшения расстояний, что весь морской путь до Орегона почти не выпускал ее из рук, разглядывая далекую тонкую полоску берега — «Ильмена» шла, постоянно имея в виду береговую линию, — и сообщая об увиденном всем, кто оказывался поблизости. Когда Тараканов сказал, что на траверсе должен появиться форт Александровский, Пугач устремленно начал рыскать «волшебным оком» по горизонту и первым заметил подозрительные облачка, а затем и язычки пламени. – Ну-тко, дай! — Тимофей почти вырвал трубку из цепких пальцев Епифанцева, глянул в нее и выдохнул: — Твою ммать! То ж американы! Откуль взялись?! А?!! — Еще вгляделся: — Флаг, точно, ихний! — Оторвался от трубы, сунул ее ничего не понимающему Пугачу. — Омельян, поднимай на палубу всех наших! Баб не трогай. Я — на мостик! — И устремился на ют. «Всех наших» — это почти семь десятков парней и мужиков, переселенцев и ссыльнопоселенцев — Емельян выгнал на палубу за несколько минут. В это время Тараканов на мостике разговаривал, надо сказать, порою весьма горячо, с капитаном, бостонским шкипером Уильямом Водсвортом. Разговор велся, естественно, на английском: бостонцы и высокомерные подданные короля Георга Четвертого считали ниже своего достоинства говорить на каком-либо другом языке. Стоявший тут же практикант Антипатр Баранов при необходимости подсказывал дядьке Тимофею нужные английские слова. Но это мало помогало. – Нет, Тим, нет и нет! — горячился Водсворт, плечистый широколицый мореман в капитанской треуголке. Порыв ветра разлохматил его русую «шкиперскую» бороду, задул в рот и ноздри дым крепчайшего трубочного табака, отчего Уильям закашлялся до слез. Тараканов и Антипатр терпеливо выжидали. Епифанцев сунулся было доложить о выполнении задания, но Тимофей придержал его движением руки. Наконец шкипер успокоил кашель, вытер слезы концом огромного фулярового платка, повязанного вокруг загорелой до черноты шеи, пыхнул трубкой и заявил: – Я не буду высаживать десант. Тим, пойми: там дерутся мои сограждане, а ты выступишь против них. Я не должен тебе помогать! Не имею права! – Я-то тебя понимаю, а ты меня — нет! Ты вот сказал «сограждане», а там горят дома моих товарищей, которые подожгли они. Это они сюда пришли разбойничать и убивать. Они — бандиты, и ты как честный человек не должен им помогать… – Я и не помогаю. Просто мы пройдем мимо и направимся в Калифорнию, а потом — на Гавайи. Рулевой! Пять румбов к зюйду! Курс — зюйд-ост-тень-зюйд![20] – Есть курс зюйд-ост-тень-зюйд! — откликнулся матрос на штурвале и крутанул колесо вправо. Бушприт так резво повело на юг, что кое-кто из собравшихся на шканцах не устоял на ногах. – Омельян! — крикнул Тимофей по-русски. — Верни курс на место и поставь на руль Антипатра! — И подтолкнул юношу: — Давай-давай становись! Епифанцев с удивительной при его медвежести ловкостью метнулся к рулевому. Водсворт зачарованно смотрел, как рыжий русский, смахивающий на берсерка, только что без боевого топора, легким движением отодвинул штурвального, возвратил рулевое колесо в прежнее положение и аккуратно поставил у руля юного практиканта. – Калифорния и Гаваи подождут, — мотнул головой Тимофей. — Мы нужны здесь, Булыгину. – Ты хочешь поднять бунт на корабле? — очнувшись, удивился Водсворт. — А знаешь, что полагается бунтовщикам по морским законам? Я прикажу вздернуть тебя на рее, и любой суд меня оправдает. – Ты забываешь, что начальник экспедиции я, а ты просто нанят, зафрахтован. — Тараканов с трудом произнес неудобное для русского человека слово. Вообще, по-английски он говорил куда правильнее, чем на родном языке, но вот все эти «сограждане», «экспедиция» и тому подобные инословия выговаривались так, будто в рот внезапно набивалась каша. Каждый раз, одолев возникшее препятствие, Тимофей Никитич отводил душу заковыристым русским матом, но сейчас было не до того: он заметил спешащих к мостику матросов во главе со старшим помощником шкипера Беном Грантом. — Прикажи своим людям готовить шлюпки и не смейте мешать мне! Водсворт открыл рот, чтобы возразить, но взглянул в бешеные глаза русского и, махнув рукой, приказал Гранту приготовить шлюпки к спуску на воду. Тем временем берег приближался, уже явственно доносились щелканье ружейной пальбы и рявканье пушечных выстрелов. Тимофей повернулся к своей команде: – Слушайте все! Там, — он показал рукой на ползущие вдоль берега дымы, — там наши товарищи насмерть дерутся с бандитами, и мы должны им помочь. Все, кто умеет стрелять, получат ружья, остальные будут драться саблями. – А ежели кто не хочет драться? — послышался одинокий голос. Глаза Тимофея мгновенно выцепили в толпе худощекого мужичка в армяке. – Ты, — рука Тимофея устремилась теперь на него, — заруби себе на носу: ты не хочешь помочь сегодня, завтра никто не поможет тебе. – Да я ничё… — заюлил мужичок, — я к тому, што никто нам на Ситке про драку смертную не сказывал… – А никто и мир со спокоем не обещал, держи меня за ноги, — неожиданно рыкнул на него Пугач, который по-прежнему обретался возле Антипатра: помогал ему с курсом. — Понял, шелупонь косоротая? Толпа загоготала: рот у миролюба, и верно, был косоват. – Да понял я, понял… — заспешил мужичок. — Как все, так и я, чё уж тут… – Вот и ладненько, — заключил Тараканов и начал командовать: — Огородников, Кулаков, раздайте оружье. Зырянов, Квасников, Расторгуев — к фальконетам! Флаг полосатый видите? Там у них пушки — вдарьте гранатами, когда подойдем на выстрел. И все закрутилось. Заметив корабль под американским флагом (Баранов на Ситке настаивал на российском, но Водсворт тогда категорически отказался), рейнджеры даже и не подумали по нему стрелять; поэтому «Ильмена» спокойно вошла в устье реки, спустила шлюпки и отправила первую партию десанта. Спохватились они, когда три шестифунтовых фальконета ударили с борта по холму, и картечные гранаты взорвались на их собственной батарее. Залп для рейнджеров оказался ужасающим: картечь выкосила почти всех артиллеристов. Он вызвал смятение среди атакующих крепость и восторженное «ура!» среди осажденных, которые крепко приуныли при виде американского флага на корме входящего в устье реки судна. – Мы уверились, что наша песенка спета, — рассказывал позже Булыгин, поминутно трогая забинтованную голову, — и я готов был приказать сложить оружие, чтобы не плодить лишних жертв. А тут — нате вам! — бомбы, взрывы, и американцы покатились назад… Отлично придумано с флагом, Тимофей Никитыч! – Да с флагом-то мы как раз ничё не придумывали, — хохотнул Тараканов. — Само получилось. Водсворт ваще хотел мимо пройтить, пришлось постращать его арестом. – Ну и правильно! Нечего им потакать! Деньги платим — пусть дело делают, и свое место знают. — Булыгин сказал это сердито, но тут же разулыбался: — А десант твой в драке хорош: сразу видно — не случайно кандалами гремели. Особенно этот рыжий леший… как его?.. – Омельян Епифанцев, а свои кличут — Емелька Пугач. – Пугачева, значит, поминают? — ощерился Булыгин. — Ну-ну… Десант дрался, конечно, неумело, не по-военному, но самозабвенно. И не столько прикладами и штыками да саблями, сколько кулаками. Бывшие каторжане явно истосковались по размаху и удали, по бою «стенка на стенку», смертельная схватка превратилась для них в кулачную «потеху», коей издревле славилась Русь, и они дали волю годами истязаемой душе. Американцы никак не ожидали такой веселой ярости в глазах «этих бешеных русских»; их пренебрежение к оружию рождало в сердцах завзятых охотников невольный ужас, а ужас быстро превращался в панику. Рейнджеры сначала отступали, но потом кто-то побежал, а кто-то поднимал руки, бросая ружья, эти замечательные двустволки, один ствол у которых был гладкий, а второй — нарезной, позволяющий прицельно бить за пятьсот шагов, эти дорогущие Мортимеры, стоившие несколько шкур морского бобра. Индейцы преследовали бегущих и добивали тех, кто не сдавался, а индейские скво собирали брошенное оружие — так им приказал вождь Ютрамаки.