Утром следующего дня начальник экспедиции Краснопольский был весел и оживлен. Он выглядел довольным жизнью, и причина этого хорошего настроения, несомненно, крылась во вчерашнем визите к Выжлову. Деятельная натура Петра Владимировича требовала движения, ему хотелось поскорее взяться за дело, и, заглянув в половине седьмого утра в его номер, Глеб Сиверов застал начальника уже одетым, чисто выбритым, сидящим со стаканом чая и неизменной сигаретой над развернутой картой, одолженной вчера у директора школы. Карту он разглядывал с такой жадностью и так увлеченно водил по ней черенком чайной ложечки, что Глебу сразу, с первого же взгляда, сделалось ясно: Краснопольский уже жалеет, что вчера они договорились отложить выход на целые сутки. Сообщив гражданину начальнику, что утро доброе, и получив в ответ точно такое же сообщение, Глеб напомнил о своем намерении сегодня с утра смотаться в область, чтобы заглянуть в тамошний архив и поговорить с сотрудниками краеведческого музея. — Охота вам ерундой заниматься, — сказал на это Краснопольский. — Охота, — ответил Глеб, на что начальник экспедиции только пожал плечами и махнул рукой. Сиверов истолковал этот жест как разрешение убивать время по своему усмотрению. Это, однако, было еще не все. До областного центра было без малого три сотни километров, причем по очень скверным дорогам, так что, если Глеб хотел вернуться из этой поездки к ночи, а не через пару-тройку дней, ему следовало позаботиться о транспорте, более скоростном, мобильном и надежном, чем здешние рейсовые автобусы. Он не без труда вновь оторвал начальника от созерцания карты и изложил ему эти соображения. — Так что вам надо, не пойму, — удивился Краснопольский. Он не любил, когда его отвлекали от дела. — Машину, — стараясь быть максимально лаконичным, чтобы не отнимать у начальства драгоценное время, сообщил Глеб. — Ах, машину? Гм. На какое-то время Сиверову даже показалось, что Петр Владимирович ему сейчас откажет и придется затевать длинный, а главное, никому не нужный спор. «Шестьдесят шестой» торчал перед гостиницей, никому не нужный, как минимум, до завтрашнего утра, и повода отказать у Краснопольского не было. Сообразив, по всей видимости, что немотивированный отказ будет выглядеть странно и не слишком умно, Петр Владимирович кивнул. — Берите, — сказал он, не забыв при этом досадливо сморщиться. — Только о горючем позаботьтесь сами, ваш департамент богаче моего. Глеб не стал отвечать на шпильку, тем более что эта была чистая правда, сдержанно поблагодарил, забрал ключ от машины и оставил Краснопольского наедине с картой. Когда Сиверов, закуривая на ходу, вышел на крыльцо гостиницы, прямо перед ним, подняв облако пыли, остановился потрепанный «уазик» с брезентовым верхом. Машина была сплошь темно-синяя, без полос, гербов и бортовых номеров, но на крыше торчала мигалка, а вдоль борта тянулась сделанная по трафарету малоприметная надпись «Милиция». Надпись была такая компактная, будто местные менты стеснялись — то ли того, что им приходится ездить на этой развалюхе, то ли своей принадлежности к правоохранительным органам. Утреннее солнышко весело блеснуло в запыленном стекле, когда правая передняя дверь «уазика» отворилась, выпустив на тротуар капитана Басаргина собственной персоной. Начальник милиции был одет по форме, при фуражке с орлом и прочих ярких побрякушках, но первым делом в глаза бросалась почему-то кобура. Вместо кителя на капитане была укороченная куртка с поясом на резинке, которая, как правило, почти полностью скрывает висящую под нею на поясе кобуру, оставляя на виду только самый кончик. У Басаргина же кобура была, во-первых, сдвинута на живот, как у эсэсовца, а во-вторых, выставлена из-под куртки напоказ, из-за чего куртка в этом месте некрасиво задралась. Глеб по привычке обратил на эту деталь внимание, но значения ей не придал, решив, что Басаргин, пока ехал в машине, баловался, наверное, с пистолетом, прямо как дитя малое, и забыл потом одернуть куртку. Непонятно было, по какой нужде капитан при полном параде с утра пораньше прикатил в гостиницу на служебном автомобиле, но это, в конце концов, тоже могло объясняться самыми простыми и естественными причинами. За стойкой администратора сегодня сидела довольно аппетитная дамочка бальзаковского возраста — судя по манере кокетливо стрелять глазками, то ли незамужняя, то ли просто охочая до противоположного пола, — так что капитан вполне мог прибыть сюда вовсе не по долгу службы. Поймав себя на этих размышлениях, Глеб строго напомнил себе, что ему нет до капитана Басаргина никакого дела, весело его поприветствовал и направился к экспедиционному грузовику. Его остановил оклик капитана, которому, в отличие от Сиверова, похоже, было дело до сменного водителя экспедиции. — Одну минутку, гражданин! Глеб обернулся и был неприятно удивлен: во-первых, капитан обращается непосредственно к нему, а во-вторых, ладонь его очень красноречиво лежит на клапане кобуры. И водитель «уазика», как оказалось, уже не сидел за рулем, считая ворон, а стоял рядом с машиной, наполовину скрытый распахнутой дверцей (на тот случай, наверное, если «гражданин» вдруг достанет из кармана пулемет и откроет беглый огонь), и смотрел на Глеба с пристальным профессиональным вниманием овчарки, ждущей команды «фас!». Сиверов решил до поры до времени не замечать этих странностей. Продолжая приветливо улыбаться, он сделал шаг в сторону Басаргина и остановился. — Слушаю вас, мой капитан. Басаргин, подчеркнуто помедлив, все-таки снял руку с кобуры. — Гражданин Молчанов, Федор Петрович? — Ну да, — сказал Глеб. — Мы ведь знакомы. — Задержитесь на несколько минут. Мне нужно задать вам пару вопросов. — Я весь внимание, — Сиверов всем своим видом изобразил готовность помочь родной милиции. Басаргин неприятно ухмыльнулся, демонстрируя явное и недвусмысленное сомнение не столько в словах Глеба, сколько в его готовности всячески сотрудничать с правоохранительными органами, и спросил: — Где вы были сегодня ночью? Это был очень странный и, главное, совершенно неожиданный вопрос. Но скрывать Глебу было нечего, и он честно ответил: — У себя в номере. Спал. — Это может кто-нибудь подтвердить? — А как же. Мой напарник, Николай Пермяк. У нас с ним один номер на двоих, так что он просто не мог не заметить моего присутствия. так же, впрочем, как и отсутствия. — Но он ведь, наверное, тоже спал? Глеб пожал плечами. — Наверное. Людям, вообще-то, свойственно спать по ночам. — Значит, — с торжествующим и грозным видом сказал Басаргин, — с уверенностью утверждать, что вы всю ночь провели в номере, он не может. Верно? Сиверов подумал, что Пермяк, пожалуй, не стал бы настаивать на том, что его напарник всю ночь мирно спал у себя в койке, даже если бы сам бодрствовал от заката до рассвета, не спуская с соседа глаз. Глеба он невзлюбил с первого взгляда, ибо считал (и не без оснований), что напарник ему нужен, как прострел в пояснице. Он, как и Гоша Зарубин, был не дурак выпить, и наличие в экспедиции второго водителя существенно повышало его шансы вылететь с работы, едва лишь Краснопольский учует исходящий от него поутру запах перегара. — Это его дело, может он или не может, — сказал Глеб. — Вы его сами спросите. А вдруг он всю ночь бессонницей маялся или, скажем, в сортир каждые десять минут бегал? Басаргин в сомнении покусал губу. Сиверову его сомнения были понятны. С какой бы целью ни затевался этот странный допрос, капитан, несомненно, судил о людях по себе и своим землякам. В Волчанке же, как нигде, была сильна круговая порука; чтобы слово в слово повторять одни и те же бредни, аборигенам даже не нужно было сговариваться: они и так знали, что врать, причем знали, похоже, с самого рождения. Поэтому Басаргин сейчас наверняка думал о руке, моющей руку, о воронах, никогда не выклевывающих друг другу глаза, а также о вошедшей в легенды взаимовыручке российских шоферов. Кроме того, Глеб прекрасно видел, что капитан ему верит. Он, наверное, с самого начала не сомневался, что Сиверов, даже если и не спал с вечера до утра в своей постели, явно не совершал этой ночью ничего криминального. А все эти расспросы насчет алиби и прочих страшных вещей преследовали, судя по всему, какую-то иную цель. Это была прелюдия, но вот к чему?.. — Спрошу, — хмуро пообещал Басаргин, явно очень недовольный спокойствием Глеба. — Обязательно спрошу, не сомневайтесь. А такая фамилия — Прохоров — вам что-нибудь говорит? «Вот так штука, — подумал Глеб. — Что же это он — пугать меня вздумал? Дескать, к Прохорову больше ни ногой, не то худо тебе будет. Странно. Он что — совсем дурак?» — Прохоров — распространенная фамилия, — сказал Глеб. — У меня было несколько знакомых Прохоровых. Какой из них вас интересует? Басаргин снисходительно усмехнулся с таким видом, будто не стоял на виду у всей улицы перед гостиницей, валяя дурака, а сидел за столом у себя в кабинете, а то и в допросной камере следственного изолятора и выслушивал басни взятого с поличным уголовника. — Прохоров Степан Савельевич, — сказал он неприятным, «следовательским» голосом. — Местный житель. — А! — радостно воскликнул Глеб. — Как же, знаю! Не далее как вчера имел счастье познакомиться. По-моему, он чокнутый, как крыса из уборной. Рассказывает, что якобы уже много лет поддерживает самые тесные отношения с этими. вашими. Ну, словом, с оборотнями вашими лесными. Странный человек. А что, он что-нибудь сделал? — Значит, факт знакомства с Прохоровым вы не отрицаете, — проигнорировав вопрос, с типично ментовским непрошибаемым упрямством продолжал гнуть свою линию капитан Басаргин. Глеб решил, что капитана пора немножечко осадить, пока он совсем не зарвался и не начал, чего доброго, при всем честном народе размахивать табельным оружием. — Послушайте, герр капитан, — сказал он, — я что-то не пойму, что у нас с вами за разговор. Если это допрос, то потрудитесь сначала арестовать меня или хотя бы задержать по всей форме. Предъявите обвинение. ну, и так далее. Протокол составьте, а то ведь забудете потом, о чем мы с вами говорили, напутаете, а в результате пострадает кто-нибудь невиновный. А если это просто беседа двух свободных, чтящих российское законодательство и уважающих друг друга граждан. словом, если это просто дружеская болтовня, то либо скажите прямо, что вам от меня надо, либо я буду вынужден прервать беседу и откланяться. У меня, знаете ли, дел по горло. Краем глаза он заметил, как водитель «уазика» насмешливо покрутил круглой башкой — дескать, дает фраер столичный! — и презрительно сплюнул в пыль у себя под ногами. — Прохорова вы во сколько видели? — пропустив тираду Глеба мимо ушей, поинтересовался Басаргин. Платя ему той же монетой, Глеб не спеша вынул сигареты, закурил и выжидательно уставился на капитана с таким видом, словно тот ничего не говорил. Некоторое время они разглядывали друг друга в упор, причем Сиверов благодаря своим темным очкам имел в этой игре в гляделки явное, неоспоримое преимущество. Наконец Басаргин, у которого явно не было то ли законных оснований для задержания, то ли желания задерживать Глеба, то ли — и скорее всего! — ни того, ни другого, сдался и опустил глаза. — Надо же, какие вы там, в Москве, дошлые ребята, — проворчал он, вытаскивая из кармана пачку «Беломорканала» и резко продувая мундштук. — Простой шофер, а права качаешь, как академик. Дай-ка прикурить. Глеб с готовностью — дескать, когда со мной по-человечески, я тоже с дорогой душой — дал ему огня. — Ты в бутылку-то не лезь, — дымя папиросой и с праздным видом озирая окрестности, миролюбиво сказал Басаргин. — Тебе что, ответить трудно? — Да нетрудно, в общем-то, — так же миролюбиво сказал Сиверов. — Вечером мы у него были, на закате, часов в семь — в половине восьмого. — О чем был разговор? — А ты как думаешь? О том, как бы это нам пройти к монастырю и старой штольне. Ну, он нам и выдал: за смертью, мол, идете, дурачье столичное. — Поссорились? Глеб пожал плечами. Ему очень не нравилось направление, в котором развивался данный разговор. — Я бы с ним поссорился, — сказал он задушевно, — да что толку? Видно ведь, что, с кем из ваших, волчанских, про монастырь ни заговори, результат всегда одинаковый: полные штаны, вонища и ничего больше. Этот монастырь у вас, как я погляжу, вроде слабительного. — То есть расстались вы мирно? — настаивал Басаргин. — Или не совсем? — Даже не знаю, — признался Глеб. — Он просто повернулся и ушел, не попрощался даже. Слушай, да ты чего пристал? Куда ты клонишь? Мне не веришь — Краснопольского спроси, начальника экспедиции. Ему не веришь — к Выжлову ступай, к директору школы, мы там вместе с ним были. Басаргин немного подождал, ничего особенного не дождался и с кривой ухмылочкой заметил: — А у самого Прохорова спросить ты, значит, не предлагаешь. — Нет, конечно, — с достоинством ответил Глеб. — Потому что ты его либо уже расспросил, либо расспрашивать почему-то не хочешь. Ты можешь мне по-человечески сказать, что стряслось? Все равно ведь узнаю, в ваших сельских жителях, как в решете, ни черта не держится. И не надо делать большие глаза и рассказывать про тайну следствия. Если б ты меня хоть в чем-нибудь подозревал, говорили бы мы с тобой не здесь, а в кутузке. Так ведь? — И откуда ты такой грамотный? — Басаргин задумчиво пожевал мундштук папиросы, сжал его зубами, оторвал изжеванный кончик и выплюнул. Обслюненный кусочек бумаги полетел, как пуля из ружья, далеко и мощно. — Ладно, постой тут, никуда не уходи. Я только твоего начальника кликну, а потом подъедем в одно место. Надо бы вам своими глазами посмотреть, чем ваши разговоры кончаются. А то потом, когда волчанские мужики вас на вилы подымать станут, вы жаловаться начнете: почему-де Басаргин, мент поганый, нас не защитил? Он бросил под ноги окурок, растер сапогом и, больше не глядя на Глеба, целеустремленно взбежал по ступенькам крыльца. Сиверов смотрел ему вслед, еще ничего не понимая, но уже чувствуя, что стряслось что-то очень нехорошее. Одно было ясно, как божий день: до областного центра ему сегодня не добраться.