— А я не знаю, о ком я говорю! — почти выкрикнул Басаргин. — Они, сволочи, мне документы свои не показывали. Знаю только, что они появляются, когда кто-то начинает шибко Волчанской пустынью интересоваться. Вот тогда они тут как тут — высматривают, вынюхивают. Поджидают, словом. Бывает, на глаза кому покажутся — вроде, значит, предупреждают. И если это их предупреждение без внимания оставить, к монастырю сунуться — все, амба. — Ну, знаете, — после паузы, во время которой более или менее справился с охватившим его изумлением, сказал Краснопольский. — Это действительно черт знает что! — Вот и я о том же, — по-прежнему пряча лицо под ладонью, слабым голосом поддакнул мэр. — Черт знает, а мы — нет. — Двадцать первый век на дворе, — напомнил Краснопольский. — У вас на столе стоит вполне современный телефон с автоматическим определителем номера и факсом, у вашей секретарши — компьютер. А вы мне тут рассказываете. я не знаю. сказки какие-то! — Сказки, — скривившись, передразнил Басаргин. — След видели? Видели! Минуту назад рубаху на себе рвали, доказывали, что это вам с пьяных глаз не померещилось. А когда с вами согласились, нате вам — сказки! — Извините, — сказал Краснопольский. — Хорошо, пусть не сказки. Пусть в здешних лесах действительно обитает какое-то неизвестное науке животное. — Животное, — вполголоса перебил Субботин. — Животное ли? — которое действительно считает монастырь своей территорией и никого туда не пускает, — упрямо договорил Краснопольский. — Ну, а добраться туда на вертолете разве не пробовали? — Пробовали. — Николай Гаврилович отнял от лица ладонь и завозился, добывая из криво надорванной пачки новую папиросу. — В семидесятых, еще на моей памяти — да. Было дело. И тоже, как вы, геологи. — Ну, и что? — А ничего. Ничего и никого. Вертолет этот потом две недели с воздуха искали — не нашли. Семен правильно сказал: вы войдите в наше положение! Действительно, сказки какие-то, но люди ведь на самом деле пропадают! И на самом деле, покуда вы тут не объявились, эти твари к поселку даже не подходили. А тут — здравствуйте, пожалуйста! Как будто донес им кто или сами почуяли. — А вот я слышал, что в поселок они приходят регулярно, — сказал Краснопольский. — Якобы кое-кто из местных их даже прикармливает в голодные зимы. Басаргин с Субботиным переглянулись, и на лицах у них появились одинаковые пренебрежительные ухмылки. — Я даже знаю, от кого вы это слышали, — сказал мэр. — Вот это как раз и есть сказки, — уверенно добавил Басаргин. — Я вроде по долгу службы обязан ко всем одинаково относиться, без предвзятости, потому что перед законом, значит, все равны. Но то перед законом! А по жизни. — Он огорченно покрутил головой и почесал в затылке. — Ну вот что ты с ними будешь делать! Ей-богу, грешно так говорить, но. Не знаю, как там у вас, в Москве, а у нас, если, значит, интеллигент, так обязательно какой-то пыльным мешком стукнутый. Особенно в школе. Это не школа, а какой-то дурдом! Один другого хлеще, честное слово! Что Колодников, физик покойный, что сам директор. Про оборотней небось плел, да? Про Демидова-купца, про дуэль, про Степку Прохорова — как он, значит, чуть ли не с руки этих сволочей кормит. Слушайте вы их больше! — Да я уж и не знаю, кого мне слушать, — устало признался начальник экспедиции. — Вы же сами крутите то в одну сторону, то в другую! То сказки, то не сказки, то верь, то не верь. — Что же делать, — сочувственно и вместе с тем жалобно сказал Николай Гаврилович, — если тут все так переплелось. Он сцепил пальцы рук, показывая, как сложно переплелись в Волчанке сказка и быль. Краснопольский решительно поднялся. — Понятно, — сказал он. — Вижу, помощи мне от вас не дождаться. — Да все что угодно! — горячо запротестовал Субботин, тоже поднимаясь из-за стола. — Буквально все, что в наших силах! Но заставить людей идти с вами я не могу, не имею права. А по своей воле они к монастырю не пойдут. Никто, даже самые отчаянные. — Понятно, — повторил Петр Владимирович, сухо попрощался и вышел, сдержав желание напоследок изо всех сил хлопнуть дверью. В приемной он встретился глазами с пожилой некрасивой секретаршей. Взгляд у нее был сочувственный. Поймав на себе этот взгляд, Краснопольский рассердился еще сильнее, сдержанно, не слишком приветливо кивнул секретарше на прощанье и покинул здание поселковой администрации, исполненный самых негативных эмоций, а главное, уже почти перестав отличать причудливый вымысел от реальности, которая, честно говоря, тоже выглядела достаточно причудливо. * * * — Здесь, — сказал Сергей Иванович Выжлов, постучав ладонью по крыше кабины и заглянув снаружи в открытое окно. Глеб остановил экспедиционный «ГАЗ-66» (который все геологи, кроме, разумеется, Краснопольского, именовали «шестьсот шестьдесят шестым» за скверный, воистину адский нрав) возле почерневшего от времени и непогоды домишка под затянутой изумрудным мхом крышей — не железной, не шиферной и даже не покрытой рубероидом, а, черт возьми, настоящей тесовой. Даже из машины и даже сквозь пушистое одеяло мха было видно, что тес местами основательно подгнил и что это стоящее на самом краю леса жилище уже долгое время пребывает в полном небрежении. Огородничать тут никто даже и не пытался, двор представлял собой обширное, заросшее травой и основательно замусоренное пространство. Ворота сарая были распахнуты настежь и, судя по тому, что створки успели врасти в землю, находились в таком состоянии далеко не первый год. Перед ними стоял накрытый прорезиненным брезентом мотоцикл с коляской, заваленный старой почерневшей листвой, ветками, хвоей и прочим лесным мусором; спущенные шины прятались в траве, которая вокруг них казалась особенно густой — потому, наверное, что к мотоциклу уже сто лет никто не подходил. Дом равнодушно таращился на белый свет подслеповатыми, заросшими грязью и пыльной паутиной окошками; на глазах у Глеба двор длинными, струящимися прыжками пересекла белка и, взлетев по стволу старой, разлапистой ели, исчезла в ветвях. На шум подъехавшей машины откуда-то из-за дома вышел хозяин — мрачный сутулый мужик, черный, как грач, и косматый, как леший. На широких костлявых плечах, как на вешалке, болталась просторная рубаха навыпуск, на ногах были рыжие кирзовые сапоги, а мосластая рука сжимала потемневшее топорище без топора. Оранжевый от ржавчины топор был в другой руке; мужик держал эти два предмета как-то так, что Глеб засомневался: а знает ли он, что с ними делать? Выжлов легко и привычно, будто практиковался в этом каждый день, выпрыгнул из кузова, знаком попросив Глеба и Краснопольского обождать в кабине. Петр Владимирович закурил, скептически разглядывая все вокруг и в первую очередь хозяина — если, конечно, это был именно хозяин, а не снежный человек или оборотень. Сквозь опущенное стекло до них долетали обрывки неторопливого разговора — что-то про лопнувший обух, про деньги, которых стоит новый топор, и про хороших хозяев, у которых, если хорошенько поискать, можно найти все, чего душа пожелает, — хоть запасной топор, хоть гайку нужного размера, хоть пулемет — исправный, смазанный, готовый к употреблению в любой момент. Затем снаружи донеслось произнесенное Выжловым слово «Москва», и оба, обернувшись, поглядели на машину. Хозяин неторопливо пристроил свой ржавый топор на верхний торец гнилого заборного столбика, сунул топорище под мышку, угостился папироской из протянутой Выжловым пачки, прикурил от поднесенной им же спички и что-то неразборчиво пробормотал сквозь дым, глядя на носки своих кирзовых сапог. Выжлов снова обернулся и почти незаметно махнул рукой, предлагая спутникам присоединиться к разговору. Так они и поступили. Косматый мужик действительно оказался хозяином этой, с позволения сказать, усадьбы. Звали его Степаном Прохоровым, и он с первого взгляда произвел на Глеба впечатление человека нелюдимого и немного не от мира сего — словом, как раз такого, что стал бы подкармливать таинственных обитателей здешних лесов, предпочитая их общество обществу обычных людей. Его внешность и манеры странно гармонировали с окружающей обстановкой. Приткнувшаяся к лесистому боку горы усадьба была наполовину поглощена мрачным хвойным лесом, отчего здесь даже в солнечную погоду было сумрачно и сыровато. Где-то на задах, скрытый в зарослях гигантских лопухов и бурьяна, этого вечного и неизменного спутника пришедшего в упадок человеческого жилья, негромко журчал ручеек — приток Волчанки, которая и сама недалеко от него ушла и могла именоваться рекой лишь с очень большой натяжкой. В остывающем, дышащем лесной сыростью воздухе тоненько, с недвусмысленной угрозой звенели комары; черные еловые лапы со всех сторон обрамляли залитую красным закатным солнцем панораму окраинной улицы поселка. Глеб вдруг поймал себя на том, что ему не хочется заходить в дом и уж тем более в непроглядную тьму, что царила за распахнутыми настежь воротами сарая. Днем не захотелось бы, а уж сейчас, в сумерках, и подавно. Впрочем, ни в дом, ни тем более в сарай их с Краснопольским никто и не приглашал. Вряд ли там, внутри, их поджидало что-либо необычное или, боже сохрани, опасное; просто Степан Прохоров был не из тех людей, что бросаются на шею первому встречному — как говорится, милости просим, хлеб-соль выносим. Если попросить, он бы, наверное, дал и хлеба, и соли, и воды из колодца; он без раздумий снял бы с себя и отдал нуждающемуся последнюю рубашку. Но чувствовалось, что навязывать свое гостеприимство этот косматый тип не станет никому. Люди ему были явно неинтересны, и терпел он их с видимым трудом. Глеб заметил, что приткнувшаяся к сараю рядом с поленницей собачья будка пустует. В свете того, что рассказывал о хозяине Выжлов, отсутствие во дворе собаки выглядело вполне логичным и хорошо укладывалось в рамки тех мрачных бредней, которые участники экспедиции выслушивали уже вторые сутки подряд. Ни одна порядочная собака не потерпит, чтобы по охраняемому ею участку шастали посторонние твари непонятной породы (согласно самой распространенной в здешних краях версии — оборотни). И никакой уважающий себя оборотень не позволит, чтобы на него гавкали и хватали его за волосатые пятки. Так что собаку, если она тут когда-то и была, скорее всего сожрали. Поймав себя на этой мысли, Глеб ужаснулся: это ж надо, до чего его довели! Еще немного, и впору будет расхаживать по Волчанке с самодельным распятием в одной руке и с пистолетом, обойма которого полна серебряных пуль, в другой. — Вот, Степан Савельевич, — сказал Выжлов, и Глеб автоматически занес в память имя очередного человека, который скорее всего ничем не мог (или не хотел) ему помочь. — Вот это — ученые из Москвы. Интересуются твоими приятелями. Встречу не устроишь? Степан Прохоров внимательно, будто силясь прочесть какие-то скрытые письмена, осмотрел из-под кустистых черных бровей сначала Краснопольского, а затем и Глеба, пыхнул торчащей из косматой смоляной бороды папироской и хриплым медвежьим голосом заявил: — Встречу устроить — раз плюнуть. Я для этого и не нужен вовсе. В лес пускай идут, будет им встреча. Только они ей не обрадуются, нет. Прозвучавшая в его словах угроза казалась особенно реальной по той причине, что Прохоров даже не собирался угрожать — он просто предупреждал, констатировал факт. Это почувствовали все, в том числе и Выжлов, который болезненно поморщился и, обернувшись к Краснопольскому, прижал к сердцу ладонь, принося безмолвные извинения за своего земляка. — Да брось, Степан, — сказал он искательно. — Ну что ты, ей-богу? Зачем же людей-то пугать? — А зачем детишек малых волками пугают? — прохрипел Прохоров, посыпая папиросным пеплом свою ветхую, полуистлевшую от старости рубаху. — Или, скажем, электричеством? Не знаешь? А я тебе скажу. Чтоб живы остались вот зачем. Знали чтобы, куда соваться можно, а куда — ни-ни. А твои ученые за смертью своей сюда приехали — сам, что ли, не видишь? — Ну, это мы еще поглядим, — не выдержав, сказал Краснопольский. — Вот, — по-прежнему обращаясь к Выжлову, произнес Прохоров таким тоном, словно реплика Петра Владимировича все объясняла. — Видал? Поглядят они! Карабинами с головы до ног обвешаются и, значит, глядеть пойдут. А зачем, для чего? Гордыню свою тешить? Ну, так я им в этом деле не помощник. Им, лесным-то людям, и без того несладко живется. А подстрелят которого? Это вряд ли, конечно, ну а вдруг? — Ну а просто посмотреть? — спросил Глеб. — Издалека, одним глазком? И никаких карабинов. А? Прохоров вперил в его лицо неприветливый, звериный взгляд, вызывавший инстинктивное желание отшатнуться, как от толчка, и опустить глаза. — Нет, — твердо сказал он, адресуясь на этот раз непосредственно к Сиверову. — И не проси. Знаю я вас, городских. Говорите одно, думаете другое, а делаете третье. Да и все нынче так-то, даже наши, волчанские. Нет! — Ну, на нет и суда нет, — не стал спорить Сиверов, видя, что это пустой номер. — Но рассказать-то ты о них можешь? — А чего рассказывать? — угрюмо проворчал Прохоров. — Вон, Иваныч, поди, все уже рассказал, у него это ловчей, чем у меня, получается. — Ну, Сергей Иванович нам легенду рассказал, — возразил Глеб, — а ты, как-никак, очевидец. — Почему легенду? — удивился Прохоров. — Легенда — это ведь, как я понимаю, вроде сказки. А то, про что тебе Иваныч толковал, — чистая правда. — Да какая там правда! — насмешливо отмахнулся Глеб. — А некоторые вообще считают, что вся эта история — сплошное вранье, — подхватил Краснопольский, который, как всякий опытный руководитель, умел в случае необходимости перешагнуть через собственную порядочность и грубо манипулировать людьми. — А! — воскликнул Выжлов. — Ну конечно, вы ведь сегодня общались с нашим начальством. Сами посудите: ну что они могли вам сказать? Ведь главная их задача — как можно дольше сохранять статус-кво, чтобы все было тихо-мирно, чинно-благородно. Конечно, они готовы что угодно объявить враньем. А то понаедут сюда ученые, корреспонденты, телевидение. Кому это надо? — По-моему, как раз городскому начальству это было бы на руку, — заметил Краснопольский. — Это же слава! А слава — это туристы и, следовательно, деньги. — Это по-вашему, — сказал Выжлов. — Точно! — поддержал его Прохоров. — А они, между прочим, тут, в Волчанке, живут — и Субботин, и племяш его, Басаргин. От Пал Иваныча с Акимом Палычем их никакие корреспонденты не защитят. Придут ночью, из постельки вынут, в лес утащат и там порешат. — Вы говорите о Демидовых? — удивился Краснопольский. — Так что же, вы действительно верите, что они оборотни? Прохоров немного смущенно крякнул, полез в карман просторных, заправленных в сапоги, изукрашенных пятнами разного происхождения и расцветки, драных штанов и вытащил пачку папирос. Он курил «Север» — дешевую, суперкрепкую, набитую в короткие и довольно тонкие гильзы дрянь. Глебу вспомнилось, что в старые добрые времена такие вот папироски из-за небольших размеров называли «гвоздиками». — Как тебе, понимаешь, объяснить, — озадаченно проворчал Степан Савельевич, чиркая спичкой о коробок. — Оборотни, не оборотни. Это, браток, вопрос тонкий. Четвертая по счету спичка наконец загорелась. Прохоров затянулся и выпустил из легких облако ядовитого, резко пахнущего дыма. Комары, что стайкой толклись перед его потным лицом, испуганно шарахнулись кто куда. — Тут, понимаешь, какое дело, — с прежним смущением, будто опасаясь, что над ним станут смеяться, продолжал он, дуя дымом на спичку. — Это они сперва вроде оборотней были. А только потом приметили, что, как вернут себе человеческое обличье, так и стариться начинают — ну, как обычные люди, вроде нас с тобой. Да и несладко, знаешь, человеку в лесу-то, особенно зимой, в мороз да в пургу. И недобрые люди, опять же, — кто белку промышляет, кто золотишко. Могут ведь и стрельнуть, а человеческое тело пули боится, ему серебра не требуется — свинца с головой хватит. Вот они перекидываться-то и бросили. А потом хватились, попробовали — ан не получается! Видать, отца Митрофана чары вместе с его смертью развеялись, и в каком, значит, виде они, все трое, в это время были, в таком и до веку остались. То ли бесхитростный и не слишком правдоподобный рассказ Степана Прохорова произвел на Глеба куда более сильное впечатление, чем можно было ожидать, то ли на него начала действовать недобрая атмосфера этого сумеречного места, но он вдруг почувствовал, что откуда-то — скорее всего из леса — за ним пристально наблюдают. Чужой взгляд упирался между лопаток, как твердый палец, и его хотелось оттолкнуть. — Исчерпывающая информация, — с кривой усмешкой сказал Краснопольский. — Чего? — не понял Прохоров. — Складно, говорю, у вас получается. Откуда же вы все это знаете, если не секрет? — Известно откуда, — попыхивая папиросой, степенно ответил Прохоров. — Сами сказали, оттуда и известно.