Остановив лошадь, подполковник вынул изо рта зубочистку и изумленно уставился на Шарпа: – А вы что тут делаете, лейтенант? – Приказано остаться с вами, сэр. Шарп еще раз посмотрел на вализу. Уж не подчистил ли подполковник «Прекрасный чертог»? Кристофер, перехватив его взгляд, повернулся к слуге и, хотя тот понимал по-английски, сердито прикрикнул на него на португальском: – Закрой, черт возьми! – Он снова посмотрел на Шарпа. – Капитан Хоган приказал вам остаться со мной. Вы это пытаетесь до меня донести? – Так точно, сэр. – И как вы намерены исполнять приказ, а? Я верхом, Шарп, а вы на своих двоих. Может, побежите за мной? – Мне приказано, сэр, – упрямо повторил Шарп. Обращению с такими, как подполковник, он научился еще в сержантах: поменьше открывай рот, говори бесстрастно, смотри перед собой и, если требуется, повторяй одно и то же. – Приказано что? – терпеливо осведомился подполковник. – Оставаться с вами, сэр. Помочь вам найти мисс Сэвидж. Кристофер вздохнул. Это был черноволосый мужчина лет сорока, еще моложавый, с едва проступившей на висках сединой. На ногах черные сапоги, на голове – черная треуголка. Черные бриджи для верховой езды. Красный мундир с черным кантом. Увидев при первой встрече этот черный кант, Шарп поинтересовался, не служит ли подполковник в «Грязной полусотне», Пятидесятом полку, но Кристоферу вопрос не понравился. – Вам, лейтенант, достаточно знать, что я служу в штабе генерала Крэдока. Слышали о таком? Крэдок был главнокомандующим британскими силами в Южной Португалии, и именно с ним пришлось бы иметь дело Сульту в случае успешного наступления. Шарп после такого ответа ни о чем больше не спрашивал, а вот Хоган позднее предположил, что подполковник, возможно, и не солдат вовсе, а из тех штатских, кому удобнее носить военную форму. – Не сомневаюсь, что в армии он побывал, но состоит ли сейчас? Думаю, Крэдок взял его из Уайт-холла. – Из Уайт-холла? Из королевской конной гвардии? – Упаси бог, нет. Штаб конной гвардии помещался на Уайтхолл, там же, где и штаб армии, и по реплике Хогана Шарп понял, что речь идет о чем-то другом, еще более зловещем. – Мир – местечко запутанное, Ричард, – объяснил капитан, – и в Форин-оффис нас, солдат, считают ребятами неловкими да неуклюжими, а потому им нравится приставлять к нам своих людей, чтобы те поправляли наши ошибки. Ну и конечно, все выведывали да разузнавали. Наверное, это он и имел в виду, когда сказал, что занимается мозгами. Скорее всего, оценивает, стоит ли защищать Португалию. Будут ли они драться. А когда составит мнение, то доложит сначала в министерство, а уж потом сообщит генералу Крэдоку. – Конечно стоит, – запротестовал Шарп. – Неужели? А вы присмотритесь повнимательнее, Ричард, и увидите, что страна на грани хаоса. Суровый приговор, но спорить с ним было трудно. Члены королевской семьи бежали в Бразилию, оставив страну без какого бы то ни было руководства, и после их бегства Лиссабон охватили бунты, так что многие аристократы больше беспокоились теперь о том, чтобы защитить себя от толпы, чем о спасении родины от французского нашествия. Десятки офицеров, дезертировав из армии, вступили в Португальский легион, сражавшийся на стороне французов, а те, что остались, были плохо обучены и имели под началом не солдат, а сброд, кое-как обмундированный и вооруженный древним оружием. В некоторых городах, как, например, в Порто, гражданской власти не было совсем, и ими управлялаordenançа, члены которой патрулировали улицы с пиками, копьями, алебардами и мотыгами. До прихода французовordenançауспела перебить половину местных дворян, вынудив остальных либо бежать, либо отсиживаться в забаррикадированных домах. Правда, проживавших в городе англичан пока не трогали. Да, Португалия стояла на пороге хаоса, тем не менее Шарп видел, что простой народ ненавидит французов, а солдаты, пробегая мимо «Прекрасного чертога», замедляют шаг. И пусть Порто падет, стране еще есть что защищать и за что драться, хотя верилось в это с трудом. Подполковник посмотрел на отступающих, потом на Шарпа. – И о чем только думал Хоган? – спросил он, очевидно не ожидая ответа. – Какая мне от вас польза? Вы меня только задержите. Наверное, Хогану просто захотелось проявить любезность. Вот бестолочь. Можете вернуться к нему, лейтенант. Скажите, что в помощниках я не нуждаюсь. А уж спасти глупую девчонку смогу и сам. Ему пришлось повысить голос – стреляли уже близко. – У меня приказ, сэр, – заупрямился Шарп. – А я даю вам другой, – вкрадчиво, словно обращаясь к неразумному ребенку, сказал подполковник и, положив на луку седла листок и достав карандаш, написал несколько слов. Еще одно ядро ударило в цветущее дерево, засыпав двор белыми лепестками. – Французы воюют с вишнями. – С Иудой, – пробормотал Шарп. Полковник гневно посмотрел на него: – Что вы сказали? – Это иудино дерево, – объяснил Шарп. Видя, что подполковник не понимает и продолжает жечь лейтенанта взглядом, сержант Харпер решил вмешаться. – Это не вишня, сэр. Иудино дерево. Вроде того, на котором повесился Искариот, когда предал Господа нашего. Кристофер все еще не сводил глаз с Шарпа. Потом, видно поняв, что никакого подвоха в его реплике не содержалось, кивнул: – Значит, это не вишня?.. – Он лизнул кончик карандаша. – Итак, лейтенант, я приказываю вам незамедлительно проследовать к югу от реки – подчеркиваю, незамедлительно! – и поступить в распоряжение капитана Хогана. Подписано: подполковник Кристофер, полдень среды, двадцать девятое марта, года от рождения Господа нашего тысяча восемьсот девятый. – Он скрепил написанное размашистой подписью, сложил листок и протянул его Шарпу. – Тридцать сребреников… Какая низкая цена за величайшее в истории предательство. Он, наверное, от стыда и повесился. Что ж, а теперь «сгинь! Скройся с глаз моих! Упрячься в землю!»[1]. – Заметив удивление на лице Шарпа, Кристофер с усмешкой пояснил: – «Макбет», лейтенант. – Он повернул коня к воротам. – Пьеса Шекспира. И поторопитесь, поскольку враг будет здесь с минуты на минуту. Насчет последнего он был прав. Над центральными редутами северных оборонительных укреплений поднимались клубы дыма и пыли. Именно там португальцы оказывали самое стойкое сопротивление, но теперь неприятельская артиллерия разрушила парапеты, пехота устремилась на бастионы, а большинство защитников обратились в бегство. Подполковник и его слуга выехали за ворота и, прорвав поток беженцев, повернули на улочку, ведущую на восток. Похоже, он и впрямь намеревался спасти неразумную беглянку, даже рискуя оказаться в руках вступивших в город французов. – Ладно, парни, – крикнул Шарп, – пора сматываться! Сержант! Бегом! К мосту! – Давно пора, – проворчал Уильямсон. Шарп сделал вид, что не слышит. Он уже давно терпел комментарии рядового, надеясь, что тот одумается и прикусит язык, и одновременно понимая, что чем дальше оттягивает, тем более жестким будет наказание. Шарп все-таки рассчитывал, что и Уильямсон это понимает. – Становись! – рявкнул Харпер. – Живей! Над головами просвистело ядро. Стрелки выбежали со двора и свернули на дорогу, уходящую круто вниз, к Дору. Народу было много, и все спешили поскорее перебраться на другой берег, хотя Шарп и подозревал, что спасения не будет и там, потому что французы тоже перейдут реку через пару дней. Португальская армия отступала к Коимбре и даже еще дальше, к Лиссабону, где у генерала Крэдока была шестнадцатитысячная армия, которую некоторые политики в Лондоне требовали вернуть домой. Какая польза, спрашивали они, от столь крошечного войска, если за французами подавляющее преимущество? Маршал Сульт завоевывал Португалию, а еще две французские армии находились неподалеку, в Испании. Драться или бежать? Никто не знал, какое решение примут британцы, но, согласно слухам, в страну должен был прибыть на смену Крэдоку сэр Артур Веллингтон, а это означало, что британцы будут драться, и Шарп молился, чтобы слух подтвердился. Он сам дрался под командованием Веллингтона в Индии, был с ним в Копенгагене, а потом при Ролисе и Вимейру и считал, что лучшего генерала в Европе нет. Они уже спустились до середины дороги. Ранец, мешок, винтовка, патронная коробка и сабля прыгали и колотили его по спине и бедрам. Мало кто из офицеров носил длинноствольное оружие, но Шарп вышел из рядовых и без винтовки за плечом чувствовал себя неуютно. Харпер, поскользнувшись на камне из-за новых гвоздей на сапогах, устремился, размахивая отчаянно руками, вниз. Между домами мелькала река. Катя свои воды к ближайшему морю, Дору достигала здесь такой же примерно ширины, как и Темза в Лондоне, но в отличие от нее бежала между высокими холмами. Город Порто стоял на крутом, северном берегу, тогда как Вилья-Нова-де-Гайя располагался на южном, и именно там проживало большинство британцев. На северном обосновались только самые старые семьи, вроде Сэвиджей, а весь портвейн делали на южном, в винокурнях, принадлежащих Крофту, Тейлору, Берместеру, Смиту Вудхаусу и Гулду. Экспорт приносил немалые средства в португальскую казну, но сейчас сюда шли французы, и на высотах, обращенных к реке, португальцы установили с дюжину орудий. Увидев появившегося на противоположном холме неприятеля, канониры дали залп, и пушки отпрыгнули назад, врезавшись хоботами лафетов в каменные столбы террас. Ядра с глухим звуком пронеслись над головами. Пороховой дым медленно потянулся от берега, скрывая белокаменный монастырь. Харпер опять поскользнулся и на этот раз упал. – Чертовы сапоги! – проворчал он, поднимаясь. – Господи. – Рядовой Пендлтон, самый молодой в роте, первым увидел столпотворение у входа на узкий понтонный мост: мужчины, женщины, дети, скот, повозки и тележки – все сбилось в плотную кучу. Еще утром, когда капитан Хоган перевел их на северный берег, им встретилось лишь несколько человек, но сейчас к мосту было не пробиться. – Как же мы перейдем, сэр? – спросил Пендлтон. Ответа у Шарпа не было. – Не останавливаться! – крикнул он, сворачивая в переулок, больше похожий на крутую каменную лестницу, сбегавшую к нижней улице. Перед ним, волоча по камням оборванную веревку, скакала коза. Чуть в стороне валялся пьяный португальский солдат. Ружье лежало рядом, на груди – бурдюк. Шарп, зная, что мимо вина его люди не пройдут, сбросил мех на землю и для верности пнул ногой, да так, что кожа лопнула. Чем ближе к реке, тем у́же становились улочки, тем больше появлялось беженцев. Высокие дома чередовались с мастерскими и складами. Какой-то кузнец заколачивал досками дверь – мера совершенно бесполезная и даже вредная, поскольку разозленные французы только попортили бы инструменты. Выкрашенная красным дверь хлопала на ветру. На веревке, протянутой между двумя домами, сохло белье. Прилетевшее ядро разбило черепицу и разнесло в щепки стропила; осколки дождем осыпались на улицу. По дороге, прихрамывая и жалобно скуля, прыгала собачонка. Женщина призывала потерявшегося ребенка. Две монахини пытались провести к мосту группу одетых в одинаково унылые серо-белые рубахи и насмерть перепуганных сирот. Из церкви выбежал священник с большим серебряным крестом в одной руке и богато расшитыми одеждами в другой. Шарп вспомнил – через четыре дня Пасха. – Разгоняйте прикладами! – крикнул Харпер, пробиваясь к запруженной беженцами узкой арке. Груженная мебелью повозка опрокинулась посередине дороги, и Шарп предложил стрелкам отодвинуть ее в сторону. Под ногами треснул спинет – а может, клавесин, – хрупкий инструмент разломился в щепки. Некоторые из стрелков, расталкивая прикладами взрослых, тащили за собой сирот. В суете кто-то опрокинул две корзины, и по булыжной рассыпались живые угри. Французы установили пушки в северной части города и теперь били по португальской батарее на террасе под монастырем. Три солдата в синих мундирах выскочили из переулка, и тут же три винтовки повернулись им навстречу, но Шарп успел раньше, чем прозвучали выстрелы. – Это португальцы! – крикнул он, распознав союзников по высоким киверам. – И опустите оружие. Не хватало только, чтобы кто-то случайно выстрелил в толпе. Из дверей таверны вывалилась пьяная женщина и попыталась обнять одного из португальцев. Солдат оттолкнул ее, а Шарп, обернувшись на его возмущенный крик, успел заметить, что двое его стрелков, Уильямсон и Таррант, проскользнули в распахнутую дверь. Чертов Уильямсон! Крикнув Харперу, чтобы остальные пробивались к мосту, лейтенант вернулся к таверне. Увидевший его за порогом Таррант обернулся и открыл было рот, но Шарп врезал ему кулаком в живот, схватил обоих за шиворот и столкнул лбами, после чего, ткнув Уильямсону в горло и хлестнув Тарранта по физиономии, выволок их на улицу и, не говоря ни слова, погнал пинками к арке. Народу на улице стало еще больше – к горожанам добавились экипажи примерно тридцати торговых британских кораблей, оказавшихся в ловушке из-за упрямого западного ветра. Моряки ждали до последнего момента, надеясь, что ветер все же переменится, но теперь надежды не осталось, и они в поисках спасения покинули свои суда. Счастливчики переправились через Дору на корабельных шлюпках, остальные влились в хаотичный поток беженцев, сгрудившихся у входа на мост. – Сюда! – крикнул Шарп, увлекая своих людей вдоль растянувшихся по берегу складов с таким расчетом, чтобы обойти образовавшуюся пробку и подобраться к переправе сбоку. Высоко над головой проносились ядра. Португальскую батарею заволокло дымом, и каждые несколько секунд дым сгущался еще больше, в нем вспыхивало красным, грязно-дымный хвост расплетался над рекой вслед за улетавшим в сторону неприятеля снарядом, а воздух сотрясало гулкое «бум». Забравшись на кучу пустых ящиков из-под рыбы, Шарп попытался определить, далеко ли еще до моста и когда его люди смогут к нему добраться. Времени оставалось все меньше. Португальские солдаты уже десятками скатывались к переправе по узким, крутым улочкам, а где-то за ними шли французы. Сухая ружейная пальба звучала дискантом на фоне басовых раскатов артиллерии. Присмотревшись, Шарп заметил, что карета миссис Сэвидж благополучно перебралась на южный берег, но ее хозяйка не воспользовалась мостом, а переплыла через реку на громоздкой и неуклюжей барже с вином. Другие баржи еще ползли по воде или только готовились отчалить, но заправлявшие на них вооруженные люди принимали на борт только тех пассажиров, которые могли заплатить за услугу. Шарп знал, что мог бы попасть на баржу и без денег, однако, чтобы достичь пристани, нужно было вначале пробиться через бурлящую толпу женщин и детей. Нет, через мост будет, пожалуй, легче. Мост представлял собой дощатый настил, переброшенный через Дору и опиравшийся на восемнадцать винных барж, прочно державшихся на якорях вопреки течению, сил которому добавляла приливная волна со стороны океана. Движение по мосту, и без того беспорядочное, окончательно вышло из-под контроля, когда в воду начали падать первые французские ядра. Шарп оглянулся – на холме появились зеленые фигурки французских кавалеристов, а голубые мундиры пехотинцев уже виднелись на улочках у его подножия. – Боже, спаси Ирландию, – пробормотал сержант Харпер, и Шарп, знавший, что ирландец обращается к этой короткой молитве только тогда, когда дела идут совсем плохо, оглянулся. Оглянулся, да так и не смог отвести взгляд. Надежда на спасительную переправу рухнула – через мост им уже не перейти. Как, впрочем, и многим другим. Потому что случилось непоправимое. – Господи, – невольно прошептал он. – Господи… Посередине моста португальские саперы устроили подъемный трап, чтобы при необходимости пропускать идущие вверх по течению баржи. Трап покрывал самый широкий промежуток между понтонами и представлял собой дубовый настил на тяжелых дубовых балках. Поднимали его с помощью пары лебедок, а веревки проходили через шкивы, закрепленные на толстых столбах, подпиравшихся, в свою очередь, железными стойками. Механизм получился громоздкий и тяжелый, длина пролета вышла большая, и саперы, принимая в расчет тяжесть сооружения, поместили по обе стороны моста уведомления о том, что проезжать по трапу разрешается не более чем одной карете, но с приближением опасности на предупреждение перестали обращать внимание, и две поддерживавшие настил баржи начали проседать под весом хлынувших через него людей, повозок и орудий. Понтоны, как и все суда, протекают, и на этот случай к ним были приставлены люди, обязанность которых заключалась в том, чтобы отчерпывать воду, но люди эти сбежали. Мост опускался все ниже и ниже, пока наконец две самые большие, центральные баржи не скрылись полностью под водой. Кто-то закричал, кто-то остановился, и все же давление с северного берега только нарастало, и настил уходил все ниже. – Матерь Божья… – пробормотал Шарп. Некоторые из беженцев пускались вплавь. С реки доносились пронзительные крики. – Боже, спаси Ирландию, – повторил Харпер и перекрестился. Центральная часть моста, протяженностью примерно в сотню футов, полностью ушла под воду, и людей с нее уже снесло быстрым и могучим потоком, но давление с северного берега не ослабевало. В какой-то момент настил не выдержал, вода вдруг вспенилась, балки затрещали, и пролет оторвался от остального моста, вздыбился и медленно устремился вниз по течению. Между тем толпа на северном берегу давила, не зная о случившемся, скопившиеся на середине моста не могли ее сдержать, и люди падали в кружащий водоворот между торчащими обломками. Крики усиливались, паника нарастала, а жертв становилось все больше. Отнесенное порывом ветра, облако дыма накрыло середину реки и барахтавшихся из последних сил несчастных. Удержаться могли не все, и тех, что послабее, уносил бурливый поток. Над головами тонущих с криками носились чайки. Оставшиеся в городе немногочисленные португальские части пытались остановить французов на улицах и в переулках и не подпустить их к переправе, однако силы были явно неравны. За французами был как тактический, так и численный перевес. В воплях беженцев звучало отчаяние грешников, застигнутых приходом Судного дня. Ядра рвали воздух над головами горожан, город звенел от мушкетных выстрелов, стука копыт и треска пламени – несколько пострадавших от снарядов домов уже горели. – Бедные детишки. – Харпер покачал головой. – Да поможет им Господь. – (Несчастные сироты оказались слишком близко от моста, и теперь их безжалостно теснили к воде.) – Где же чертовы лодки! Между тем винные баржи благополучно достигли южного берега, но управлявшие ими люди поспешили унести ноги от опасного места, так что возвращаться никто не стал и спасать утопающих было некому. Еще немного, и крохотные детские головки закачались над холодной серой водой, а потом их отнесло, накрыло пенной волной и… Шарп смотрел и смотрел, а вот поделать ничего не мог. Не мог даже пробиться к мосту. И хотя он кричал, требуя, чтобы люди отступили от переправы, его никто не понимал. Французы стреляли по беженцам из мушкетов и даже попали в кого-то на мосту.