Бинтов не оказалось, фельдшер есть в селе Ржевка. Солдаты принесли уже снятую упряжь. Один из них сказал: – Сдается мне, вашскобродь, что гужи подрезаны были, вот здесь поболе, а здесь помене, вот когда кучер на полном скаку поворачивать стал, оне и лопнули, – сказал солдат крестьянского вида, показывая мне упряжь, где явно были видны следы пореза с ровными краями, а потом – разлохмаченные, неровные, там, где гужи лопнули. – Подойди-ка сюда, братец, – позвал я кучера, сидевшего с отрешенным видом под березой, к которой была привязана уцелевшая лошадка, – скажи, пожалуйста, ты сегодня никуда не отлучался от брички? – Никак нет, вашскобродь, – отвечал кучер, подойдя поближе, – только покурить отошел к генеральским кучерам, сажен на тридцать, где генеральские коляски стояли. Лошадки мои табачного дыма не любят, вот особенно эта, которую убили, со звездочкой во лбу, его не любила. Понятно, значит, полчаса, не меньше, лясы точил, а за это время подойти к коляске и острым ножичком подрезать упряжь, сделав вид, что похлопал по мордочке симпатичных лошадок, дело немудреное. – А кто-нибудь крутился возле коляски? – спросил я кучера. – Да там много кого ходило – и солдат, и статских, всех не упомнишь. – Господин штабс-капитан, не забудьте отразить в рапорте все, о чем мы говорили про упряжь. Прошу ее хранить у себя – это важное вещественное доказательство, завтра, крайний срок – послезавтра, к вам приедут расследовать обстоятельства аварии, прошу рассказать следователю все подробно и порезы на упряжи показать. А теперь, братцы мои, перевязывайте меня холстиной потуже. Я положил кисть руки на противоположное плечо, прижал локоть к грудной клетке и солдаты меня туго забинтовали разорванной на полосы холстиной, которой мы укрывали пулемет, пока ехали. Я велел везти себя в Военно-медицинскую академию, благо по пути, на Выборгской, для чего у командира батареи взяли подрессоренную бричку. Он было не хотел давать личный экипаж, но, когда ему сказали, что нужно отвести того штатского, а ныне надворного советника, который на испытаниях бомбу из-под генералов достал, офицер сам приехал на своей бричке и пришел узнать про мое здоровье. Мы поехали в Петербург, и, если по грунтовке еще было ехать сносно, то, когда выехали на мощенное булыжником шоссе, – от тряски в месте перелома возникла сильная непрекращающаяся боль, стало совсем плохо. В полубессознательном состоянии меня доставили в приемный покой, вышел дежурный хирург, подтвердил мой диагноз, успокоил, что других переломов нет, но возможен ушиб внутренних органов и, скорее всего, сотрясение мозга, так как я точно минут пять-семь был без сознания. Мне сняли самодельные холщовые повязки, сняли сюртук, разрезав его рукав, я сдал ценные вещи – орден, брегет, портмоне. После ввели морфий, наложили шину, перебинтовали и отправили в палату, сказав, что утром придет профессор и решит, что со мной делать. Утром профессор сказал, что надо делать операцию, судя по всему, обломки ключицы разошлись, не исключены и мелкие фрагменты, которые надо будет убирать. Согласен ли я на операцию? – Конечно, согласен, куда деваться… – согласился я безоговорочно, надеясь, что все же под наркозом будут оперировать, а не по живому «а-ля Анатоль Куракин»[50]. – Только доложите генералу Обручеву, дежурный по Главному Штабу соединит с его адъютантом, и скажите, что нужен следователь, так как есть следы диверсии, подтвержденные свидетелями. Профессор, а он вроде не узнал во мне того штатского выскочку, которого некоторое время назад «осадили» на заседании Совета, тем более что еще до Пасхи я отпустил усы, а бороду сбрил, обещал все сделать после операции. Потом меня погрузили на каталку и повезли в операционную. Надели на лицо проволочную сетчатую маску-намордник, вроде как у Ганнибала Лектора в фильме про маньяка, и на нее положили марлю, пахнущую чем-то специфическим, слегка напоминающим эфир: хлороформ – догадался я. Велели медленно считать, и где-то на втором десятке мне захотелось вдохнуть воздуха, возникло чувство удушья и я отключился. Стал было просыпаться от боли во время операции, когда возникло ощущение, что внутри, именно внутри меня, сверлят зуб. – Сестра, добавьте несколько капель хлороформа, вы же видите, что больной просыпается, – как в полудреме, услышал голос профессора. Видимо, сестра плеснула хлороформа от души. Очнулся уже вечером, когда в палате начало темнеть. Рядом кто-то не переставая стонал. Рука была закована в гипс, причем отстояла под прямым углом от туловища и была еще согнута в локте в горизонтальной плоскости (так и положено фиксировать переломы ключицы). Гипс кольцом охватывал туловище, только в районе ключицы было оставлено окошечко, закрытое марлей: теперь спать можно только на спине и на левом боку. Да, «здесь вам не тут», это в XXI веке стягивают отломки ключицы титановыми пластинами на «саморезах». И гуляй с легкой лангеткой два-три месяца, потом рентгенконтроль, шурупы убирают, титан вынимают – и играй в бильярд. А здесь даже рентген не сделали при поступлении. Постой, какой рентген, он же где-то в конце века будет Конрадом Рентгеном предложен, хотя катодные вакуумные трубки, испускающие те самые Х-лучи, уже лет двадцать известны. Надо спросить здешних физиков по поводу катодных трубок, да и для оценки состояния больных туберкулезом рентген незаменим, как я собираюсь ПАСК здесь исследовать, если бактериологического посева нет, рентгена нет, только по состоянию больных: умер – не умер? Надо использовать с пользой пребывание в ВМА, вот оклемаюсь немного, пойду смотреть состояние дел. Пашутин же обещал встречу с терапевтами по лечению туберкулеза организовать, они же и ревматические процессы тогда лечили, не было еще деления на узких специалистов, вот их же и под ацетилсалицилку можно запрячь. Еще я много думал, кому это нужно было меня «уконтрапупить», выходит, многое замыкается на великого князя Владимира Александровича. Но он мог только отдавать приказы в угоду кому-то, кого прямо не видно. Конечно, и аристократии какой-то выскочка, оказавшийся возле государя, совсем ни к чему – вдруг захочет свой кусочек пирога, а весь государственный пирог уже поделен и никто своим куском делиться не будет. Выход – дискредитировать и убрать выскочку, не обязательно физически, просто достаточно его загнать в Урюпинск или Моршанск, где он забудет про свои «прожекты» и быстро сопьётся. А уж кандидатов в закулисные кукловоды хоть отбавляй: здесь и Нобель, у которого ТНТ отжимает динамитный бизнес, и французы с пироксилиновым проектом, и Захариос-Норденфельд (Максим увлекся очередной идеей и отошел от бизнеса, да и не интриган он «по жизни» был). А вот Базиль За-харофф был сволочным человеком и мастером интриг почище той, что случилась со мной, недаром Бернард Шоу вывел его в пьесе «Майор Барбара» под именем бизнесмена-оружейника Андершафта, девизом которого было «Without shame», то есть «без стыда», а по-русски говорят точнее – «без стыда и совести». Скорее всего, здесь с разных сторон действовали все: и князья, и французы, и Захариос, то есть, где мне, маленькому человечку, уцелеть среди таких акул, спасибо, что жив остался, пока жив… Следователь не пришел ни сегодня, ни завтра, а только через три дня. Титулярный советник в мундире МВД (везет мне на титулярных полицейских чиновников – еще по «царьградскому шелку» помню) расспросил меня скучным голосом об обстоятельствах аварии, написал протокол, я расписался левой рукой. Чиновник скептически посмотрел на загогулину и произнес вердикт о том, что суд такая подпись не устроит, позвал начальника отделения, в присутствии которого зачитал протокол и попросил его тоже расписаться. Мой сосед, капитан-гвардеец, лежавший через проход на койке слева от меня, с интересом вслушивался в обстоятельства дела, потом спросил, что это вдруг меня, надворного советника, понесло стрелять из пулемета, да еще с брички. Рассказал ему о применении тачанки и легкого колесного станка для Максима, сказал, что я, как изобретатель этих боевых средств, должен был лично продемонстрировать их эффективность, да еще в присутствии императора. – Как, и его императорское величество присутствовал, и вы с ним говорили? – разволновался капитан. – Я вот в Лейб-гвардии Семеновском служу, а ни разу беседовать с императором не удостоился, видел много раз, это – да, но вот чтобы говорить… Зашел доктор, с ним начальник отделения и сказал, что они ждут Пашутина, который, узнав, что я здесь, сразу решил меня навестить, поэтому он, начальник отделения, хочет узнать, все ли у нас хорошо и нет ли каких просьб. Сестра принесла склянку с ромашками, поставив ее на подоконник, другая положила тканевые салфетки на тумбочки, санитарка стала протирать пол карболкой и унесла мыть «утки». В общем, как обычно, перед визитом начальства, – «покраска травы»[51]. Глава 7 МЕДИКО-БЮРОКРАТИЧЕСКАЯ Едва успели «навести марафет» в палате, как в коридоре раздались голоса и шаги нескольких человек, дверь распахнулась и в палату вошел целый консилиум врачей во главе с начальником академии действительным статским советником Пашутиным. Кроме него, был профессор кафедры ортопедии, который меня оперировал, начальник отделения и мой ординатор, остальных врачей я не знал, а под халатами погон и звезд не видно. Народу в палату набилось уйма, половина так и осталась стоять в коридоре: начальственный обход, всех дернули, кроме оперирующих, естественно. – Здравствуйте, господин изобретатель, – бодрым голосом начал Пашутин, – опять к нам, но в качестве пациента? Как же вас угораздило? Слышал, что во время испытаний в присутствии государя вас выбросило из брички. Что же вы, Александр Павлович, сами всегда в пекло лезете, пулеметчиков, что ли, в России без вас нет? – Да уж так получилось, уважаемый Виктор Васильевич, на ровном месте споткнулся, – ответил я, приняв шутливый тон Пашутина, – и на старуху бывает проруха… – Какая же вы старуха, то есть старик, – засмеялся Пашутин, – раз бороду опять решили отпустить, в старики себя записать хотите? – И, обернувшись к начальнику отделения, совсем другим, командирским тоном произнес: – А что же, брадобрея для офицерской палаты у вас нет? Если больной, на службе государю пострадавший, сам побриться не может, так ему заросшим дикарем ходить прикажете, милостивый государь? Докладывайте по больному… Начальник отделения, слегка заикаясь от волнения (полчаса назад этого за ним не замечалось), стал докладывать по моей истории болезни. Интересным для меня в его докладе было сообщение об операции, что сделано: произведена репозиция отломков ключичной кости, и они через просверленные отверстия стянуты толстым кетгутом[52]. Удален мелкий отломок кости, который было невозможно зафиксировать. Рана обработана препаратом СЦ, дренирована, оставлены отсроченные швы, которые планируется затянуть на днях. Заживление идет хорошо, грануляции[53] розовые, нормальные. После затягивания швов будет оставлен контрольный дренаж. – Видите, Александр Павлович, довелось вам на самом себе еще раз свой препарат испытать, – улыбнулся Пашутин, видимо, вспомнив мой доклад на ученом совете. – А у капитана что? – Виктор Васильевич повернулся к соседу-гвардейцу. Из доклада ординатора я понял, что капитан получил в воскресенье, то есть за день до моего поступления, ранение штуцерной пулей на охоте. Рана в нижней трети бедра, огнестрельный перелом бедренной кости. Рана обработана, убрали отломки и намеревались спилить часть кости с двух сторон, чтобы зафиксировать отломки кости ближе друг к другу, а также для профилактики остеомиелита, который с большой вероятностью разовьется при оскольчатом переломе трубчатой кости. Тут доклад ординатора прервал профессор, сказавший, что взял риск на себя, вспомнив о препарате СЦ, так как опиливание кости привело бы к укорочению конечности минимум на два дюйма, что для строевого офицера означает конец карьеры. И вот результат – налицо заживление без признаков остеомиелита, рана чистая, гноя нет, по дренажу сукровичное отделяемое, периодические присыпки стерильным СЦ. Прогноз благоприятный. – Вот видите, – Пашутин обратил внимание докторов на разбираемый случай, – и здесь СЦ сохранил ногу строевому офицеру, а если бы как раньше делали, то пришлось бы сопоставлять опиленные до ровного среза отломки, и еще неизвестно, не развился бы остеомиелит, потребовавший еще большего укорочения конечности. Будем надеяться, что у капитана все будет хорошо и получит он генеральские эполеты. Лечение одобряю, риск в данном случае считаю оправданным. Благодарю вас, коллеги! Я понял, что представление с капитаном Пашутин во многом затеял ради меня, чтобы подбодрить: вот какой препарат придумал, людей спасаешь, жизни не калечишь и сам будешь молодцом, выздоровеешь. Пожелав нам с капитаном выздоровления, консилиум удалился. А я тем временем размышлял, что если у них сверлят кости, то сделать элементарный аппарат Илизарова не составит труда: разъёмные кольца из нержавеющей или хромированной стали, выдерживающей многократную стерилизацию (ну из чего здесь сейчас делают хирургические инструменты), сделать не проблема, спицы с резьбой и гайки на них – тоже. А сколько проблем с лежачими больными решит! Вот этому капитану, моему соседу, после трех-четырех месяцев лежания с загипсованной ногой заново ходить придется учиться: сначала на костылях, потом с палкой и не факт, что хромоты не останется. А тут можно ногу нагружать – система спиц аппарата возьмет на себя всю нагрузку, приходящуюся на кость, атрофии мышц не будет, суставы работают, не говоря уже об удобствах для больного: меня уже стал доставать мой гипсовый доспех: рука под ним чешется, а почесать нельзя, такая мука! За свою жизнь в двадцатом веке Андрей Андреевич дважды побывал в госпитале, один раз с пневмонией после гриппа и второй раз – перелом, который лечили в 7-м ЦВНИАГ[54], что в Сокольниках. Так что на аппараты Илизарова он насмотрелся достаточно. И кормежка в том госпитале была по летной норме, не то что в гражданских больницах, где потом пришлось побывать, там, если «с воли» не приносили, в нулевых от голода можно было ноги протянуть. Здесь, в конце XIX века, в академической клинике, кормили не в пример лучше, чем в гражданских больничках новой России, пусть не как советских летчиков: с копченой колбаской, шоколадом и фруктами даже в «перестройку», когда опустели магазинные прилавки, но все же мясо больные получали каждый день и добавка желающим была всегда. К капитану приходила жена и подкармливала их домашней выпечкой, вареньем и всякими вкусностями, а однажды принесла бутылочку коньяка, и они отпраздновали день ангела соседа по палате. Пройдя по палатам, Пашутин на обратном пути вновь заглянул ко мне: – Не нужно ли чего, Александр Павлович? – озаботился начальник Академии. – Как питание, может, что-то дополнительное заказать? – Спасибо за заботу, Виктор Васильевич, теперь я вижу, что в руководимой вами Академии и ее клиниках все делают, как надо, – польстил я «медицинскому генералу». – Просьба моя заключается в том, что, если помните, мы намечали совещание со специалистами по лечению туберкулеза[55] по поводу испытаний ПАСК: когда и как мы можем его провести. Другой препарат, ацетилсалициловая кислота, также будет полезен терапевтам, так как имеет противовоспалительный и обезболивающий эффект, а жаропонижающий будет полезен при банальных простудных заболеваниях. Кроме того, у меня уже здесь возникли идеи двух медицинских изобретений, которые могут произвести переворот в медицине. Нельзя ли мне поговорить с какими-нибудь толковыми приват-доцентами с кафедры физики и из здешних специалистов по лечению переломов (то есть в будущем – ортопедов). – А мне можете в двух словах рассказать, или вы считаете, что старый мастодонт вроде меня, не поймет полет вашей мысли? – иронически спросил меня Пашутин. – Пожалуйста, Виктор Васильевич! Первое изобретение: визуализация костей прямо через ткани организма, поможет определить, есть ли перелом и какой, может показать, где находится пуля или осколок, это же важнейшая информация для хирурга перед операцией. Также поможет выявить стадию туберкулезного процесса в легких, например, есть ли каверна[56] и каковы ее размеры. Изобретение основано на применении катодной лучевой трубки[57] Крукса, может быть, она есть даже здесь, на кафедре физики. Второе изобретение, с виду очень простое, но сделает переворот в лечении переломов, особенно открытых и огнестрельных: вместо глухих гипсовых повязок система из двух разъемных колец и спиц зафиксирует любую трубчатую кость, что позволит больному намного раньше самостоятельно ходить и обслуживать себя. Теоретически эта система может даже удлинить конечность на шесть-восемь сантиметров, что достигается постепенным разведением отломков и нарастанием костной мозоли. Я попросил бумажную салфетку и, как мог, изобразил конечность и проведенные через кость спицы аппарата, кольца и продольные тяги. – Ну, батенька, вы, я смотрю, даже на госпитальной койке время не теряете, – удивленно проговорил Пашутин, разглядывая мой корявый рисунок. – А ведь в этом точно что-то есть, и это, как все гениальное, выглядит очень просто. Я прямо сейчас переговорю с руководством кафедры ортопедии[58], и мы к вам непременно зайдем. Забрав мой рисунок, Пашутин ушел, зато за меня взялся капитан: – Слушай, Александр (мы с первого дня были с ним на «ты», как товарищи по несчастью), а ведь я не знал, что лежу рядом с гениальным изобретателем, – удивленно обратился ко мне капитан. – Ну кто бы мог подумать?! Ведь это ты, выходит, мне ногу спас, а то ведь эскулапы могли бы ее укоротить на вершок[59], а то и больше. Кому бы такой офицер нужен был бы, шкандыбал бы себе на костыле, хорошо если бы вообще служить оставили где-нибудь, бумажки перебирать, какая уж тут гвардия. У нас в роду все генералы были, опозорил бы фамилию из-за мальчишки-графа, что к нам су-балтерном[60] в четвертую роту прислали. Бестолковый до невозможности, он и прострелил мне ногу на охоте. Хорошо еще, что главную жилу[61] не задело, а то бы кровью изошел на месте, и так натекло, что с резаного борова. – Постой, Олег, а граф – подпоручик и скоро женится, а невеста тоже графиня и зовут Наташей? – Точно, мы в пятницу только деньги на свадебный подарок от офицеров полка им собирали, – удивился капитан. – Знал бы, что он меня подстрелит, точно бы не дал ни копейки, и ведь в госпиталь не пришел узнать про меня, навестить, а может, мне тут ногу по его милости отчекрыжили! Хотя понятно, ему не до меня… Так ты знаешь его невесту? – Нет, но может, тебя утешит, что рано или поздно, а ходить тому графенку придется с ветвистыми рогами, как тому оленю, которого ты не подстрелил. Капитан захохотал, и тут дверь открылась, а на пороге появился профессор-ортопед со своими сотрудниками. – Весело у вас тут, – улыбнувшись, похвалил нас профессор, – если больные смеются, значит, они поправляются. А я вот у Александра Павловича, изобретателя нашего, вместе с коллегами хочу подробности этого прибора узнать, – профессор показал мне мой рисунок. Я извинился за каракули, сказав, что левой рукой рисовать мне неудобно, но все объяснения с приблизительными размерами дал, чтобы сделали правильный эскиз-чертеж. Его вычертят и дадут мне посмотреть, перед тем как отдать на изготовление прибора в слесарные мастерские, где сделают три комплекта. Договорились, что вначале они попробуют просто на кости в анатомическом театре, там же на кадавре[62], а потом, если фиксация костей будет надежная, то можно перейти и к больным. Коллеги добавили, что такая внешняя фиксация будет неоценимой при лечении ран с ожогами, когда нужно оставить поверхность открытой на большой площади и никакие окошечки в гипсе здесь не помогут. Попросил принести мне портмоне, и, дав трояк госпитальному служителю, попросил зайти на почтамт и отбить деду телеграмму о том, что уезжаю в служебную командировку на три месяца, а препараты ПАСК и АСЦК пусть он отправляет в Гостиный двор, за ними приедут из Военно-медицинской академии и заберут. Так что дед теперь беспокоиться не будет: почему от меня писем нет или почему они написаны чужой рукой. Пришел брадобрей с ржавой бритвой, но я от его услуг отказался, так же как поблагодарил и капитана, предложившего собственноручно брить меня своим «Золингеном». Сам капитан ежедневно брился, делая из этого своеобразный ритуал. Сестра милосердия приносила ему теплой воды и ставила зеркало, глядя в которое, капитан скоблил свои щеки. Я вот никак не привыкну к опасной бритве, так что останусь усатым и бородатым. Прошла еще неделя, меня напрягало то, что из Штаба никто не зашел, все же я продолжаю числиться и. о. начальника. Если бы Агеев вернулся, то, надеюсь, он бы тоже меня проведал. А так что, никому я не нужен в Петербурге? Впрочем, в Академии, оказывается, нужен. Поговорил со здешним физиком, разбирающимся в электричестве: катодно-лучевой трубки у них нет, да еще я вспомнил, что для какого-никакого приемлемого снимка на катод нужно подавать десятки тысяч вольт, хотя бы на короткое время, но так, чтобы добиться значительной электронной эмиссии. Первые опыты с низкоэмиссионными трубками вообще выполнялись на неживых объектах. Так что не судьба быть русскому рентгену, подождут еще пять лет. Зато аппарат для внешней механической фиксации трубчатых костей будет! Все предварительные опыты прошли хорошо, и уже прооперирован мастеровой с открытым переломом бедра и ожогом ноги паром после взрыва котла. Консилиум рассматривал возможность высокой ампутации, но решили рискнуть и поставить аппарат внешней механической иммобилизации АВМИ (так его решили называть сокращенно). Как мне сказали, спицы надежно держат кость, а ожог лечат препаратом СЦ, закрывая сверху аппарат стерильной простыней, чтобы не занести инфекцию из воздуха. Уже готовят второго больного с комбинированной травмой и заказали десяток новых аппаратов. Побывали у меня и фтизиатры, обсудили протокол исследования. Собственно, здесь еще нет понятия о стандартизованном протоколе, рандомизации, слепом контроле и так далее. Предложил, чтобы к стандартному лечению, которое должны получать больные, будет добавляться либо ПАСК либо плацебо, оба в одинаковых капсулах. Ни врач, ни больной не будут знать, что они получают дополнительно к лечению, результаты оцениваются через полгода, год и полтора года. Уважаемые профессора сказали, что все это очень сложно, надо давать всем стандартную дозу и смотреть за состоянием. В общем, никто еще представления не имеет о доказательной медицине. А уж когда я заговорил об определении мощности выборки, да об оценке достоверности результатов методами статистики, уважаемые доктора только рты по-открывали, и я чувствовал, что они ни бельмеса не понимают из того, что я говорю. Я уже давно заметил в прошлой научной жизни, что стоит медикам продемонстрировать несколько формул, желательно с интегралами, и желательно на пару строк, то они проникаются священным ужасом, как будто им показали колдовские заклинания. Тогда им можно нести всякую чепуху, и они в нее поверят. Поэтому мы решили сделать паузу, и я попросил профессора Иванова, будущего руководителя исследований ПАСК, зайти ко мне с местным математиком, разбирающимся в медицинской статистике. Через день пришел математик, и мы беседовали три часа, я понял, что медицинской статистики для испытаний препаратов как таковой здесь нет. Под статистикой здесь подразумевают изучение показателей заболеваемости и смертности, определение средних величин, медианы и так далее, а уж как вычислить среднее квадратическое отклонение, а, главное, как и куда его применить, понимает один слушатель из трех. В конце нашего разговора профессор сказал: – Александр Павлович, из нашей беседы, не скрою, я почерпнул много совершенно нового. Вы вполне могли бы написать по этому материалу магистерскую, а то и докторскую диссертацию. Понимаю, что вы не можете сейчас писать, но я бы мог прислать вам толкового лаборанта, который будет за вами записывать, а вы потом только будете его править. За то время, что вы проведете в этих стенах, вы защитите диссертацию и внесете вклад в развитие математики как прикладной дисциплины для организации научной работы. На мой взгляд, это достойно докторской степени, хотя – все на усмотрение Совета, причем в качестве оппонентов нужно будет включить в его состав двух математиков с научным именем, чей авторитет бесспорен. Подумайте об этом и дайте мне знать. Профессор ушел, а я подумал: а что, если защитить здесь диссертацию – верный кусок хлеба на старости лет и люди уважать будут. Почему нет, все равно делать нечего, не в потолок же плевать! Закончилось тем, что лаборант стал приходить ко мне, а я стал диктовать. Начал свою монографию с простых истин: о средней, ошибке средней, о среднеквадратическом отклонении, потом плавно перешел к понятию распределения. Нарисовал нормальное распределение полученных в ходе эксперимента данных по кривой Гаусса, потом показал, что могут быть и другие типы распределения, поэтому важно проверять нормальность распределения. Отсюда переход к критериям достоверности и проверке нулевой гипотезы. Вкратце написал критерии совпадения эмпирических и теоретических распределений. По нормальности распределения решается вопрос о методике проверке нулевой гипотезы[63] – либо параметрическим критерием (привел популярный ныне критерий, который впервые опубликовал пивовар «Гиннеса» Госсет под псевдонимом Стьюдент в 1908 году в журнале «Биометрика»), его особенности и недостатки (большое количество наблюдений для проверки нормального распределения, о чем забывают и современные ученые, начиная его применять к выборкам по 30–40 человек). Затем перешел к более удобным для медицины непараметрическим критериям, которые работают и при распределении, отличающемся от нормального, написал про то, что в двадцатом веке называют критерием Вилкоксона, Манна и Уитни, позволяющим проводить проверку нулевой гипотезы в малых группах – по 20 человек и даже менее. Потом описал критерий согласия Пирсона, он же хи-квадрат, предложенный им в 1900 году (что же, опередим основателя медицинской статистики, а то я было стал расписывать более продвинутый критерий согласия Колмогорова). Закончил корреляционным и регрессионным анализом, дав только самые основы. Здесь мог вспомнить только работы Кендалла, относившиеся к 60-м годам XX века, но что-то сказать надо было… В качестве приложения описал типичные ошибки при расчете показателей заболеваемости. Так вроде бы все в порядке, но с математической точки зрения все можно вывернуть наоборот (поэтому и говорят, что есть ложь, большая ложь и статистика). Так вот статистика – точная наука. А когда с ней работают дилетанты, вот и получается большая-пребольшая ложь. Поэтому дал методику расчета ошибки репрезентативности, которая происходит из-за неправильно взятого метода определения достоверности полученных результатов, то есть из тех же параметрических и непараметрических критериев проверки нулевой гипотезы. Закончив труд и перечитав его, вставляя довольно коряво неправильно понятые лаборантом символы, попросил его отнести на оценку профессора-математика Троицкого Ивана Михайловича. Через день он примчался ко мне, крайне взволнованный. – Коллега, я всю ночь не спал, читая ваш труд и проверяя основные постулаты. Это феерично! Вы совершили переворот в такой скучной дисциплине, как статистика. Теперь ученые всего мира будут пользоваться вашими разработками.