— Оставайтесь, — заявил мне мой начальник, когда я собрался выйти из зала. — И не подумаю, — просто ответил я. — Это приказ; если вы не подчинитесь, это повлечет за собой дисциплинарные последствия. Мы не знаем, в каком состоянии заместитель комиссара или… ее останки. Не надо, не делайте этого. — Я в курсе, сеньор. Я уже сказал вам: она беременна от меня. И я отправился на поиски. В ночь понедельника дождь лил всю ночь. Про Альбу по-прежнему ничего не было известно. Во вторник к поискам присоединились волонтеры. Территория была обширнейшей, и для спасения беременной женщины и ее дочери не хватало ни времени, ни людей. Дедушка, Герман, Ньевес, Асьер, Лучо, Арасели, Нерея, Ксавьер… все побросали свои дела, все кинулись на поиски. Альба объединила то, что разделила Аннабель Ли; чувство общности оказалось сильнее соперничества, над всем преобладало «я хочу быть с тобой в это трудное время». Пауланер руководил поисками в Кантабрии. Эстибалис — на севере Алавы. Я сосредоточился на юге, выбрав в качестве базы Вильяверде. В этом приливе солидарности было одно темное пятно: мой брат. По необъяснимым причинам Герман каждый день отправлялся в Чагорричу навестить Ребекку. Сказать, что меня это бесило, — ничего не сказать. Какой-то стокгольмский синдром. Вечером брат снова ушел. Когда он попрощался со мной на кухне, я отвернулся и продолжил стряпать ужин на двоих. — Унаи, сынок, Герман через многое прошел. Нельзя с ним так, — сказал мне дед. Я ничего не ответил. После очередного дня изнурительных и безрезультатных поисков я отправился ночевать в Виторию. Мне хотелось побыть одному. У меня был ужасный день. Все те же дождь и холод; прерывистая морось сменилась настоящим ливнем. Улицы усыпаны кляксами черных зонтов, погода злится невесть на кого, а сам я всей душой ненавижу бога погоды… — Хоть бы прекратился дождь, этот чертов дождь. Он затрудняет поиски, — повторял я в воздух. Поздней ночью я как сумасшедший залез на крышу — на ту же крышу, где мы с Альбой сидели в ночь Белой Богородицы, где мы слышали «Lau teilatu», которая больше не звучала на ее мобильном телефоне. Я замерз, в ту ночь я страшно замерз. Никто не знает, каково это — ночевать в Сибири-Гастеис[48] в январе; никто, кроме меня. Но это было так здорово! Никто не говорил мне, что я должен делать, не было вокруг всех этих жалостливых взглядов, всех этих соболезнований… — Остается крошечная надежда, — сказала мне Эстибалис, — что Ребекка очнется от комы и мы заставим ее сказать, где она убила Альбу. Но врачи считают, что это невозможно, — у нее повреждено сердце. * * * В среду под утро я вернулся в Вильяверде. Под балконом дедова дома была припаркована полицейская машина. Я побежал наверх, снова на что-то надеясь. Наконец-то хоть какая-то новость! Но внизу в кухне я обнаружил Эстибалис, которая смотрела сквозь балконное стекло. Когда я вошел, она повернулась ко мне. — Зачем приехала? — спросил я почти враждебно. «Эти глаза плачут не из-за Альбы и не из-за Дебы. Слезы текут по ее дрожащим губам по какой-то другой причине». Но она ничего не говорила, а может, искала силы, чтобы что-то сказать. — Ты приехала сообщить плохие новости? — настаивал я. — Они решили, что сообщить их должна именно ты? — Мне кажется, так лучше. — Какая ты храбрая, Эстибалис… Какая храбрая. Это могли быть Милан, Пенья, комиссар… Но пришла именно ты, чтобы посмотреть мне в глаза и сказать, что… — Прости, Унаи. — За что? — Поиски приостановлены. Ребекка выкрала ее пять дней назад. Не думаю, что мы найдем тело. Погода улучшится, и ее обнаружит какой-нибудь турист. — Скажи. Скажи это вслух. Скажи то, о чем ты молчишь, но все вы уже знаете. — Тебе лучше смириться с тем, что Альба мертва. «Ладно, наконец-то ты это сказала». Я уставился на огонь — в это мгновение он служил мне подобием якоря. Пламя, колеблющееся, вздрагивающее. В этом пламени останавливалось время. Я застыл, ничего не делая. Альба мертва, а я только и знаю, что сидеть неподвижно, как кладбищенская статуя… Я почувствовал страшную усталость. К счастью, пришла подмога, чтобы вытащить меня из этого болота, где я тонул, не зная, как выбраться на сушу. Дед усадил меня на диван. Его столетние руки с одеревенелой кожей и выпуклыми жилами сжимали мои запястья. Он пытался мне что-то передать, сказать: успокойся, сынок, я здесь с тобой. Какой тут еще дашь совет? «Дыши, главное, дыши». * * * В течение следующих нескольких часов движение сдерживало нестерпимую боль. Потерянный, опустошенный, я двигался в другой реальности; земля, на которую я ступал, была не такой твердой, там не дул такой сырой пронизывающий ветер. Я плыл в прозрачной пустоте, где обитают те, кому все безразлично. Абсолютно все. Пустота влекла меня все дальше и дальше. Я не сопротивлялся. Звонки на старый мобильный телефон накапливались. Казалось, вся планета пожелала выразить мне соболезнования. Ответил я только комиссару Медине. — Я знаю, вам сообщили, что мы прекратили поисковую операцию. Не могу допустить, чтобы кто-то из наших погиб, как в туннеле Сан-Адриан. — Понимаю, сеньор. — Я выражаю глубочайшие соболезнования в связи со смертью вашей партнерши и сына. — Дочки. Это была моя дочь, и звали ее Деба. Деба, моя маленькая богиня, которая так и не родилась и не сумела защитить свою мать. Я уже давно называл ее этим именем. Оно пришло ко мне само, даже выбирать не пришлось. Альба уходила не одна. Сауль однажды рассказал нам, что Тулонио, бог-хранитель, ожидает в гавани духов, прибывающих по реке жизни. Я надеялся, что он примет их обеих. «Просто дождитесь меня. Мы обязательно будем вместе. Однажды мы встретимся все трое и будем одной семьей, которой мы должны были стать здесь». Итак, сегодня день принятия. Нужно быть взрослым и принять неизбежное. Да, они перестали искать тело. Ребекка изменила почерк. Тандем Сауль — Ребекка и так оставил за собой слишком много смертей: Аннабель Ли, Хота, нерожденный сын обоих, Химена, Мариан Мартинес, Андони Куэста, Асунсьон Переда, сам Сауль, а через несколько дней к ним присоединится сама Ребекка… а также Альба и Деба. Я должен смириться с тем, что женщина, которую я люблю, мертва; мы даже не можем найти ее останки. Не знаю, почему это случилось сегодня, но именно сегодня я наконец смог понять со всей ясностью — или, может быть, со всей зрелостью, которую дает эмоциональная дистанция, — что произошло в той кантабрийской деревне. Нас было четыре жертвы и трое охотников: Аннабель Ли, Ребекка и Сауль наблюдали за нами — Хотой, Лучо, Асьером и мной, — следили за нами, изучали нас и использовали для цели, во имя которой отправились в лагерь. Аннабель Ли лишила нас девственности, отняв не только сексуальную невинность, но и детскую веру в то, что наша команда и дружба нерушимы. Она показала нам, что за несколько дней случайный человек, незнакомка, может покончить с нами, причем без особых усилий. Возможно, в нашем общем поражении эта деталь была самой унизительной. Для Ребекки мы были последним шансом избежать притязаний ее отца. Ей нужен был некто, безликий герой, который отправился бы ради нее куда угодно и сделал бы невозможное: осудил взрослого. Никто из нас не захотел стать этим героем.