— И… где она? Могу я ее увидеть? Можно с ней поговорить? Мне так много нужно ей рассказать… — Сауль, похоже, вы нас неверно поняли, — прервала его Эстибалис похоронным голосом. — Вам лучше вернуться назад в кресло. — Так жива она или нет? — нетерпеливо переспросил он, ничего не понимая. — Не шутите с этим, прошу вас. Я и так достаточно настрадался. — Как мы уже объясняли, нам удалось получить свидетельские показания, и у нас появилась новая версия, которую еще предстоит проверить. У нас нет доказательств того, что эти показания верны, но мы решили, что в первую очередь следует сообщить о них вам. Вы хорошо знаете свидетельницу — она член вашей семьи — и должны рассказать о ней как можно больше, чтобы мы поняли, можно ли относиться к ее словам серьезно. — Женщина — член семьи? Но это же не моя сестра Сара? Сара не могла сказать вам ничего подобного… — Это не Сара, Сауль, — перебила его Эсти. Перебила не очень вовремя. Мне хотелось бы услышать, чем закончится его фраза. — Кто же тогда? У меня не такая большая семья. — Твоя невестка, Лурдес Переда. — Что? И вы доверяете этой мошеннице? — воскликнул он, и щеки его покраснели от напряжения. Приблизительно такой реакции я и ожидал. Голден, похоже, тоже не очень доверяла Саулю, учитывая серьезность ее обвинений. — Твоя невестка утверждает, что навещала Ребекку в этом доме в апреле девяносто третьего года, в день ее исчезновения. Она обнаружила, что девочка складывает вещи в рюкзак, поскольку решила уйти из дома: она только что родила, потеряла ребенка и решила уйти. По показаниям Лурдес, она вместе с твоей дочерью подделала фотографии, чтобы все считали Ребекку мертвой и больше не искали. Они не хотели, чтобы полиция заподозрила, что Ребекка жива и сбежала. — И что она сделала с Ребеккой? Куда она ее увезла? Невозможно спрятать четырнадцатилетнюю девочку, чтобы этого никто не заметил! — Она рассказала, что обратилась на черный рынок и купила Ребекке фальшивый паспорт. Много лет они жили в Амстердаме, где твоя невестка работала в компании «Циско». Она утверждает, что подделала бумаги, сделав Бекку своей приемной дочерью. — Амстердам… я оплакивал ее в Фонтибре, а вы говорите, что Ребекка преспокойно жила в это время в Амстердаме? — Как ты оцениваешь… вероятность того, что это правда? — осторожно спросил я, хотя вышло, возможно, чересчур резко. Я тоже был напряжен и взволнован. — Мне сложно представить, что Ребекка меня бросила. Я не знал, как реагировать на столь категоричную фразу. — Объясните подробнее, — попросила Эсти. — Я не хочу говорить сейчас об этом. Ваш источник, то есть моя невестка, была позором всей семьи. Они с женой почти не общались. Лурдес всегда была манипулятором и мошенницей. Не исключено, что ей и в тюрьме довелось посидеть — я десятилетиями ничего о ней не знал. Ходили слухи, что она чуть ли не деньги фальшивые печатала. У нее не было постоянного места жительства, она постоянно пряталась от закона. Моя жена очень страдала из-за Лурдес, ее махинации подкосили здоровье моих тестя и тещи… Не знаю, честное слово, не знаю, как относиться к тому, что она вам рассказала. — Любопытно… А вот твоя невестка утверждает, что это ты прятал от нее сестру, женившись на ней, когда она была еще совсем девочкой. — У нас с Асунсьон была настоящая любовь. Не трогайте ее, — выпалил Сауль не задумываясь. — Кто мы такие, чтобы судить об этом… Мы просто передаем вам ее слова и ждем любых аргументов, которые вы сочтете уместными, — терпеливо отозвалась Эстибалис. — Мало того, она подозревает, что смерть ее сестры не была случайной. — Закончим этот разговор. Кому вы верите: преступнице, признавшейся, что она похитила несовершеннолетнюю, изменила ей имя и годами держала при себе, или вашим коллегам из полицейского участка Сантандера, которые обследовали колодец, куда упала Асунсьон, и не обнаружили никаких признаков дурного умысла? — Мы верим тебе, Сауль, — вмешался я. Нам действительно нужно было ему доверять, потому что самая тяжелая часть разговора ждала впереди. — Мы не доверяем ее показаниям. Казалось, мои слова немного его успокоили. — А теперь нам предстоит обсудить с тобой очень деликатный вопрос, Сауль. Перейдем к тому, что ты только что сказал: якобы тебе трудно представить, что… Ребекка тебя бросила. — Я набрал воздуха в легкие, чтобы продолжить: — По словам твоей невестки, Ребекка утверждает, что ты надругался над ней. Сауль пригладил волосы и уставился в море, медля с ответом. — Похоже, эта история будет преследовать меня вечно, — пробормотал он, словно нас рядом не было и он разговаривал с самим собой. — Можно подробнее? — Ребекка и раньше рассказывала эту историю, но никто ей не верил. Вот почему мы положили ее в больницу за несколько месяцев до лагеря, где был и ты, Унаи. — В лагере она рассказала об этом Хоте, и тот не поверил ее словам; но ведь жаловалась Ребекка именно на это, верно? — Раз уж мы коснулись этой темы, вы должны сами увидеть документы, — сказал Сауль, вставая с кресла. Он вернулся в дом и поднялся по лестнице наверх. Эсти направилась вслед за ним. Я знал, что моя напарница тоже вооружена, но все равно забеспокоился, когда она последовала за Саулем, окликнув его: «Подождите, я вас провожу». Я тоже вошел в гостиную, положив руку на пистолет. Из кобуры я его так и не вынул, но внимательно прислушивался к любому шороху или призыву, которые могла издать Эсти. Потом наступила тишина, которая показалась мне если не вечной, то очень долгой. «Хватит ерундой страдать, ступай наверх», — сказал бы мне дед; я решил послушаться его совета и подошел к лестнице. Подниматься мне не пришлось — они уже спускались. Сауль держал под мышкой папку с документами. Эстибалис предупредила меня взглядом, чтобы я оставил пистолет в покое. В этот момент я понял: то, что видела или читала Эсти, в очередной раз изменит ход всего расследования. 49. Утес Мансано 19 июля 1992 года, воскресенье Ранним утром их разбудило предчувствие грозы. Удушливая жара последних дней сгустилась, и воздух был насыщен электричеством. Одной искры было бы достаточно, чтобы небеса разнесло в клочья. Примерно так же чувствовал себя и Унаи. В семь утра он вылез из мешка в последний раз и с некоторой досадой заметил, что Аннабель и Лучо, как обычно, на рассвете, отправились на утреннюю прогулку по секвойной роще. Он повторял себе, что это не имеет значения: недаром накануне вечером Аннабель заявила, что к нему она относится совершенно иначе, чем к Хоте или Асьеру. Потому что он особенный, уникальный. Так, по крайней мере, шептала ему на ухо Аннабель Ли. Он спустился по лестнице и вошел в пустую столовую. Двигаясь, как автомат, и перебирая в памяти ласки и касания, их яростные движения и укусы — ох уж эти укусы! — направился в кладовую и взял последнюю плитку шоколада, оставшуюся у них в запасе и купленную на общие деньги. Унаи не был халявщиком — дед учил его уважать чужое добро и действовать благоразумно в любых обстоятельствах, — но в тот день даже не заметил, как уселся за общий обеденный стол и в один миг покончил с целой плиткой шоколада из Сантильяны. Он рассеянно смотрел в какую-то точку на некогда белой стене, а в его голове, как поцарапанный диск, крутилось все то, что произошло за последние несколько часов. Это было похоже на состояние шока. Жизнь могла быть прекрасной, когда не была ужасной. * * * Ребекка тоже провела ночь в шоковом состоянии, свернувшись клубочком в своем спальном мешке. Она прислушивалась к каждому шороху: что, если Синяя Борода вернется? Девушка слышала, как тарахтят автомобили, припаркованные возле дома. Она знала лагерные обычаи. В последний день туда съезжались студенты, которые работали в прошлые годы, и торжественно закрывали очередной сезон. Ребекка не хотела спускаться завтракать со всеми, но ее присутствия никто и не требовал — даже отец оставил ее в то утро в покое. Она настороженно прислушивалась к суете, смеху и болтовне последнего завтрака, стараясь сделаться очень маленькой, чтобы никто не обратил внимания на ее присутствие, вернее, отсутствие. Двигатели снаружи завелись, и звук их вскоре пропал. Накануне Сауль объявил, что последнее утро они проведут на скалах возле его шале, между пляжами Портио и Арния, в получасе езды от Кабесон-де-ла-Саль. Хоть бы они заблудились, подумала Ребекка. Пусть они все сгинут. Она мечтала об одном: чтобы проклятый лагерь наконец закончился. Однако перспектива вернуться домой наедине с Синей Бородой также приводила ее в ужас. Ребекка услышала тяжелые шаги вверх по лестнице; ее спина бессознательно напряглась. — В комнате кто-нибудь есть? — раздался чей-то крик. Это был голос девушки — Ребекка не поняла, какой именно.