15 июля 1992 года, среда Между четырьмя членами компании росло напряжение, которое сказывалось в мелочах. — Эй, можешь дать бритву? — Не, у меня кончились. Ложь. Крошечные стычки, трение, раздражение — пока еще невысокая стена, растущая между ними. Доверие, шутки, открытость — все это осталось в прошлом. Прежняя близость угасала по мере того, как проходили дни, и четверо друзей, разинув рот, взирали на нимфу, поселившуюся у них в спальне, на существо из иного мира, куда более интересного, чем тот, который они знали до встречи с ней. Унаи с беспокойством наблюдал за своим приятелем Хотой, потихоньку разводил ему вино водой, старался увести подальше от напряженной атмосферы, где обитала Аннабель и некогда верные друзья неразлучной команды. Лучо добавлял огня. Только и слышалось: «Кракен, Кракен»… особенно если рядом была Аннабель Ли. Сауль каждое утро наблюдал за повторяющейся сценой и в середине недели все-таки решил разрядить обстановку. Как-то под вечер он предложил им съездить в Пуэнте-Виесго под предлогом того, что где-то в тех краях расположено множество кантабрийских городищ. Пока они поднимались на Добру, он рассказывал про название этой горы, которое на самом деле — теоним, то есть происходит от имени божества, кельтского Дуброна, и означает «место, где много воды». И что неподалеку нашли алтарь местного бога Эрудина. А еще он потихоньку следил за Хотой, который болтал с Ребеккой, и ему это не нравилось. Они что, касаются друг друга руками? Сауль плохо видел их со своей точки и немного ускорился. Стоял душный июльский вечер. Сауль, сделав несколько быстрых шагов вверх по тропинке, воспользовался тем, что Унаи шагал рядом, чтобы поговорить с ним по душам. — Вижу, тебя задевают шутки твоего друга, — начал он. — Я не люблю прозвища, — ответил Унаи. — За ними всегда прячется злоба. — Ты явно не из тех, кого дразнят в школе, правда? — Меня — нет, а брата дразнят. У меня есть младший брат, Герман. Ему одиннадцать, и у него ахондроплазия. — То есть он карлик? — Можно и так сказать. — И тебе приходилось его защищать? — Проблема не в том, должен ли я защищать его или нет. Рано или поздно меня не окажется рядом, и ему придется защищаться самостоятельно, понимаешь? — Понимаю. — Терпеть не могу прозвища, — повторил Унаи. — Это зло. — Твое новое имя — не прозвище, а тотем. — Что? — Древние тоже носили такие прозвища. Выбирали животное, чьи лучшие качества хотели бы перенять, и делали его своим тотемом. Сделай то же самое — носи свое прозвище с гордостью. — Кракен — это кальмар, а я не похож на кальмара. — Во времена Средневековья это животное считалось мифологическим. Его можно встретить в портуланах[40] и бестиариях, подобно морским змеям или Левиафану. Он появляется в скандинавских текстах, в «Эддах», которые читали скальды или поэты-викинги. А сейчас, тысячу лет спустя, вдруг выяснилось, что эти звери существуют. Их выбрасывает на берег даже здесь, в Кантабрии. Необыкновенное животное, упрямое, живучее, невероятной природной силы, которую ему не нужно демонстрировать. Это имя не кажется мне тяжким бременем. «Что ты знаешь о моей жизни», — с горечью подумал Унаи. И это было правдой. Ни Сауль не знал о жизни Унаи, ни Унаи не знал о жизни Сауля. Оба продолжали подъем молча, исподволь следя за парой, которая двигалась в нескольких метрах впереди. Сауль следил за Ребеккой, а Унаи — за своим другом Асьером, о котором он беспокоился после сцены в Гастелугаче. * * * Не склонный к откровениям, Унаи все же выбрал подходящий момент, и когда они наконец достигли вершины Добры и уселись передохнуть, заметил, что свидетелей поблизости нет, и подсел потихоньку к добряку Хоте. — Слышь, ты в порядке? — спросил он. — В порядке. — А как же Аннабель и Асьер? — С моей стороны это был чистый трах, у нас больше ничего не было. Что же касается Асьера… пусть пользуется. Долго они не продержатся. — Я тоже так думаю. Не похоже, чтобы они занимались любовью; скорее, это напоминало ненависть. Какая уж там любовь… Нет, конечно, нет. Хотя беспокоит меня не Асьер — он тверже камня, чего с ним сделается? Я беспокоюсь о тебе… Ты правда в порядке? Можешь мне все рассказать. — Хорошо, я расскажу тебе, Унаи. Аннабель Ли переметнулась к Асьеру так быстро, что не успела как следует меня зацепить. Конечно, я был разочарован, не буду отрицать. Но вчера я разговаривал с мамой, и она сказала, что отцу стало хуже. А я здесь, развлекаюсь… Я сказал, что поеду в Виторию, а она принялась меня разубеждать, чтобы я не сходил с ума, что она все контролирует, чтобы я как следует набрался сил перед тем, что ждет нас обоих дальше, что по ночам она дежурит в Чагорричу. Она права. Мне здесь хорошо, я набираюсь сил, чтобы… Только никому не говори, Унаи, но я не собираюсь поступать на архитектурный. — Что? — Серьезно, не собираюсь. Я хочу быть фотографом и заниматься искусством. Унаи провел пальцами вдоль носа. — Ты уверен? — Я никогда не чувствовал себя лучше, чем сегодня утром, когда отправился в Сантильяну и получил проявленную пленку. Ты должен увидеть эти фотографии. В жизни не подумал бы, что способен сотворить такое. В них есть сила, которая… не знаю, в них как будто я сам. Это сложно объяснить. Враждебный мир, чувство, что ты взаперти… все есть в этих фото. Главное — увидеть. Я буду фотографом, Унаи. К черту планы и это дурацкое строительство. — К черту так к черту, — согласился Унаи, радуясь и тревожась одновременно. * * * Несколько часов спустя Унаи сидел в одиночестве в их общей комнате. С первого этажа доносились голоса людей, накрывающих на стол и расставляющих тарелки и столовые приборы. Он почувствовал тяжесть шагов — кто-то поднимался по лестнице. Он знал, что это она, — никто не двигался так, как она, по этому многовековому дому. — Так значит, ты теперь с Асьером, — заметил Унаи, увидев, что вошла Аннабель Ли, и сделал вид, что сосредоточенно складывает джинсы. Она посмотрела на него, как на маленького ребенка, — возможно, таковым он и был для этой старушки, выглядящей как подросток. — Разумеется, я сделала это не для того, чтобы помирить их, если ты это имеешь в виду. Меня не беспокоит их враждебность; наоборот, она помогает поддерживать форму. Унаи сжал губы. Он не понимал, как ей это удается, но Аннабель Ли всегда сбивала его с толку. Она поддерживала в его душе постоянное чувство неопределенности, и, что самое худшее, он становился все более зависимым от нее. — И что? — настаивал Унаи; он просил, он требовал разъяснений — «объясни мне, чтобы я понял». — Я доказала ему, что он тоже уязвим. — В каком смысле? — В таком, что появится кто-то вроде меня и взорвет к чертям весь ваш мир. Все вы уязвимы. — Ты говоришь так, будто знаешь меня всю жизнь, — раздраженно возразил он. — Я действительно знаю тебя всю жизнь, дорогой Унаи. Теперь, когда мы расчистили территорию и твои друзья вышли из игры, ты выслушаешь меня? Можем ли мы вернуться к нашей истории там, где ее оставили? — Видишь ли, дорогая Аннабель Ли, это так не работает. И Унаи зашагал вниз по лестнице; сердце же его перекачивало в этот момент гораздо больше крови, чем следовало. 40. Синяя Борода