— Я давно уже рассмотрел этот вариант, — ответил я. — Тасио невиновен. Он и так заплатил сполна. — Допустим, святым Тасио не был. — Да, но в убийстве он невиновен, к тому же сейчас он в Лос-Анджелесе. Дайте ему спокойно начать новую жизнь, — заметил я. — Помощник инспектора Пенья, — вмешалась Альба, — неужели вы всерьез думаете, что это работа юного хакера или Тасио Ортиса де Сарате? — Матусалем уже побывал в тюрьме; нельзя утверждать, что он уважает закон. А Тасио… ладно, оставим его в покое. По общему признанию, он уже заплатил за то, чего не совершал, хотя тем, кто чуть ли не всю сознательную жизнь видел в нем серийного убийцу, трудно воспринимать его иначе. И это они взломали мобильный телефон инспектора уголовной полиции. Сами они утверждают, что желают о нем позаботиться, однако это уголовное преступление. — Будем работать с тем, что есть, — ответила Альба. — И вернемся к делу о водных ритуалах. Ни в деле Матусалема, ни в деле Тасио нет ни намека, ни подозрения, что кто-то из них имеет отношение к жертвам или местам преступлений. — Не совсем так. Сценарии имеют четко выраженное историческое значение. А Тасио был археологом, да и сейчас им остается. — Может, хватит? — не выдержал я и написал: — «Из-за этого он уже был один раз несправедливо осужден; неужели мы ничему не научились?» Прочитав мою запись, Пенья покорно вздохнул. — Честно говоря, я и сам в это не верю. Он был козлом отпущения. Нам в полицейском участке в Доности случалось сталкиваться с подобным. Извините, если я слишком категоричен, но, на мой взгляд, это тупиковый путь. Мы должны сосредоточиться на других подозреваемых, которым есть что нам рассказать. На Сауле Товаре, например. Эстибалис снова взяла слово: — Как раз хотела об этом поговорить. Здесь нам точно есть чем заняться. В девяносто третьем году Сауль потерял Ребекку, а всего несколько месяцев назад — приемную дочь Химену. У нас имеются подозрения, что удочерение не было законным, поскольку ребенка разрешали усыновить ему и его жене, которая скончалась в девяносто первом году, и Сауль не обновлял данные в свидетельстве о дееспособности. Мы вновь обратились в полицейский участок Сантандера с просьбой о помощи и сотрудничестве в обоих делах — Ребекки и Химены. Я поговорила с инспектором Ланеро; он не связывает старое дело Ребекки Товар с самоубийством Химены, несмотря на то, что у девочек один и тот же отец. В полиции Сантандера не осталось никого из тех, кто когда-то расследовал убийство в Фонтибре, а потому они не слишком заинтересовались смертью Химены: для них это всего лишь еще одно самоубийство. Кстати, нам предстоит выяснить причину смерти жены Сауля, о которой нам ничего не известно. — Хорошо, тогда за дело, — согласилась Альба. — Вы считаете Сауля Товара подозреваемым? — Рано говорить об этом, — откликнулась Эсти. — Нельзя судить человека за то, что вокруг него слишком много смертей, а у нас пока больше ничего нет. Но продолжать расследование в этом направлении нужно. — Хорошо, а что делать с «Твиттером»? — вмешалась Милан с зеленым стикером в руке. — Стоит ли как-то учитывать «Игру в повешенного»? — Чушь собачья… — Эстибалис вздохнула. — Людям скучно, вот они и пишут всякую ерунду. Давайте все-таки рассуждать как взрослые. — Согласна, — поддержала ее Альба. — Мы — профессионалы, а это игра, спекуляция. Возвращаясь к нашей работе, напоминаю, что подразделение отслеживает все сообщения. Мы попросили судью Олано продлить секретность следствия еще на месяц; до тех пор все средства массовой информации обязаны соблюдать молчание, к которому мы их призвали. Это все, что в наших силах. Пресса, радио и телевидение не участвуют. Поскольку число жертв до сих пор неясно, дело не привлекало внимания международной прессы. Ни одно иностранное агентство или СМИ с нами не связались. Это хорошо… на данный момент. Все кивнули. — С другой стороны, нам до сих пор не известен источник слухов, циркулирующих в социальных сетях. В таких условиях сложно избежать всеобщего психоза и давления на одного из наших коллег, а именно — инспектора Айялу, который является наиболее медийным персонажем из-за шума, поднятого во время расследования дела о двойных преступлениях. Все фанаты Аннабель Ли, угрожавшие инспектору, были опознаны и объявлены в розыск. Это несколько разрядило обстановку. Инспектор, если вы считаете, что сетевое давление влияет на вашу повседневную жизнь, и предпочитаете держаться подальше от расследования, самое время заявить об этом, — сказала заместитель комиссара, не сводя с меня глаз. — Ни за что, — ответил я. Этим встреча и завершилась. Время перевалило уже за восемь, улицы Вильяверде освещали лишь редкие фонари, а впереди нас ожидало почти часовое возвращение назад в Виторию. Мы спускались по лестнице, ведущей по склону вниз, когда дедушка нагнал пятерых участников нашей команды и раздал им банки с жареными перцами, маринованным чили и терном, из которого можно было приготовить пачаран — баскский терновый ликер. — Дед, ты уничтожишь все наши запасы, — шепотом предупредил я его, но заранее знал, что он меня не послушает. Я воспользовался моментом, чтобы всучить Эсти несколько банок груш в красном вине, и она посмотрела на них, как на редчайший деликатес. Мы уже выходили на улицу, а Пенья и Милан исчезли впереди у подножия горы, когда я услышал разговор деда с Альбой. Он вел ее под руку так бережно, словно она могла рассыпаться от дуновения ветерка. Они еще не были знакомы; тем не менее дед сказал ей несколько слов… — Я знаю, что вы его начальница и заботитесь о нем, но все равно: не отправляйте его туда, где его могут убить. Вы сделаете это для меня? — Постараюсь, дедушка. Правда, я постараюсь. У меня мурашки по коже пробежали, когда я услышал, как Альба произнесла слово «дедушка». Я знал, что для нее это слово было табу. Как было бы здорово, если б все изменилось и Альба получила в подарок настоящего дедушку, которого заслуживала… Дед покашлял, покосился на растущий живот Альбы и протянул ей еще одну бутылку. — Это медовая солянка, отсюда, из нашей сьерры. Возьмите ее; она придаст вам сил, а они вам еще понадобятся. Что бы ни случилось, вы знаете, где меня найти. 36. Каток 20 декабря 2016 года, вторник По дороге в Виторию, где-то в районе Сан-Висентехо, ночью начался снегопад. Тонкий, опасный слой невесомых снежинок покрыл асфальт, и все пять машин сбавили скорость, вытянувшись караваном, который не спеша продвигался до самой Аречабалеты. На первом же красном светофоре у старых корпусов фабрики Урсса я отправил Альбе сообщение с нового мобильного телефона. «Ты домой?» «Вроде собиралась», — ответила она. «В Витории сейчас пусто, последний снегопад в эту осень, завтра зима. Пойдем погуляем», — предложил я. Ожидание далось мне непросто. Альба не отвечала до следующего красного светофора у поворота на Батан. «Давай». Это «давай» принесло мне райское блаженство. «Припаркуемся у Нового собора. Встретимся у пруда, где крокодил с человеческими руками», — написал я. Альба не ответила. Я решил, что она согласна. Сидя внутри «Аутлендера», я срывающимся голосом пел «Chasing cars»[39]. Я всего лишь следовал указаниям логопеда — возможно, моей будущей невестки, — и тексты песен, которые я знал наизусть, помогали мне более бегло выражать мысли и слитно произносить готовые фразы. Если я лягу здесь, если я просто лягу здесь, на земле, ляжешь ли ты со мной, чтобы забыть обо всем на свете? Альба стояла рядом с бронзовым крокодилом, укутанным тонким покрывалом снега. Тихий, легкий снегопад выбелил кусты и верхушки сосен в саду позади Нового собора. — Пойдем, на улицах ни души, — предложил я: эту фразу я предварительно отрепетировал на лестнице возле парковки. Альба молча взяла меня под руку, и мы двинулись к парку Флорида. — Ну что, теперь мы родители уже официально. — Да, мы родители официально, — подтвердила она с улыбкой. — Давай я куплю тебе кулечек каштанов. Я видела, как ты на них смотришь. Альба подошла к киоску, похожему на черный вагончик, и протянула мне горсть огромных, дымящихся и невероятно вкусных каштанов, которые оказались как нельзя более кстати. Мы сами не заметили, как оказались у площади Белой Богородицы. Снег сделал ее еще величественнее и белее, чем когда-либо прежде. Ни единого следа, пятнавшего белизну. Обильный, тихий снег падал на притихший город, и его белая мантия росла сантиметр за сантиметром. Временный каток, который каждое Рождество заливали на площади, молча ждал какого-нибудь отчаянного конькобежца, скользящего под памятником Битвы при Витории. У меня в голове все еще звучала песня. Я потащил Альбу за руку на середину площади, куда выходили мои окна, и мы оказались позади стоящего на пьедестале ангела с мечом, сраженного тяжестью снега. — «Если я лягу здесь, если я просто лягу здесь, ляжешь ли ты со мной, чтобы забыть обо всем на свете?» — спросил я, вторя «Сноу патрол». Альба надела перчатку, и мы улеглись на белую площадь, как беззаботные ангелы. Взялись за руки и уставились в черно-белое небо. Даже Персеиды не были нам нужны. Мы подвигали руками и ногами, оставляя силуэты двух ангелов, как меня, четырехлетнего, научили в детском саду на бульваре Сенда когда-то зимой в другой жизни, и рассмеялись, заметив, что след, оставленный в центре площади нашими телами, больше напоминает какое-то диковинное божество со множеством рук и ног, чем классического ангела. — По-моему, у нас получился Кракен, — прошептала Альба восторженно и смущенно. — Пойдем домой сушиться; не хочу, чтобы вы с девочкой застыли, — заметил я. Кажется, у меня самую малость съехала крыша, но Альба не сопротивлялась. Мы вошли в подъезд, где однажды жарким летним утром все началось — и, может быть, именно там зародилась маленькая жизнь, — и поднялись по лестнице, хихикая и краснея в предчувствии того, что должно было вот-вот произойти. Я поднялся чуть выше, чтобы открыть дверь квартиры, а Альба отстала, и ее дыхание щекотало мне затылок. «Обними меня сзади, прикрой мне спину, чтобы я повернулся и не терял тебя из виду больше никогда в жизни», — хотел сказать я, но это была слишком длинная фраза, а нейроны в моем мозгу вели себя в этот миг не лучшим образом. Я повернулся и подхватил ее на руки; ее ноги обхватили мою талию, и так мы вошли в квартиру, и зимы вокруг больше не было, потому что в доме пылали даже стены. — Я думал, ты больше меня не хочешь, — пробормотала Альба мне на ухо.