— Здесь ты спас жизнь моему ребенку, — пробормотала Альба, глядя на раскинувшуюся перед нами сьерру. «Твоего ребенка защищают древние боги этих гор», — написал я. Взглядом она попросила у меня объяснений. «У нас, местных, есть обычай называть эти горы Сьерра-де-Кантабрия, но их древнее название — Сьерра-де-Толоньо, оно произошло от вардулийского[28] бога Туллония. Для кельтов это Бог-Отец, Тевтат. Сохранились даже развалины средневекового монастыря Санта-Мария-де-Толоньо. Говорят, монахам пришлось покинуть его из-за сурового климата. Я бы с удовольствием отвез тебя туда. Может быть, в тот день боги Толоньо защитили твоего ребенка. Хотелось бы верить, что хоть кто-то на нашей стороне». — Я тоже предпочитаю в это верить. Это единственный стимул двигаться вперед. Я знаю, что у тебя сегодня скверный день, и хотела бы что-то изменить или, по крайней мере, облегчить… Позволь мне сообщить тебе хорошую новость. — Го… говори, — с усилием выдавил я. — На этой неделе я была у врача, мне сделали УЗИ и другие анализы. Несовершенный остеогенез второго типа исключен полностью, у ребенка его нет, — произнесла Альба с улыбкой, смакуя каждое слово. Я с облегчением посмотрел на сьерру древнего бога — и с моих плеч будто свалилась тяжесть. Страх, что наш малыш унаследует ту же болезнь, которая убила первого ребенка Альбы, был еще одной тучей в моей голове с тех пор, как Альба сообщила мне о беременности. «Спасибо, Тулоний. За заботу о моих близких», — мысленно взмолился я. Объятия, в которые я заключил Альбу, поцелуи, последовавшие почти сразу, — таковы воспоминания, навсегда оставшиеся о том дне. Это был мой собственный выбор. Немного придя в себя и не желая возвращаться к мыслям о своей поредевшей компании, я принялся расспрашивать Альбу. «Расскажи мне о матери. Ты не имеешь права скрывать от меня фигуру такого масштаба». — Знаю… — она вздохнула. — Не буду рассказывать тебе о ее светской жизни. Все знают легенду о бедной девочке из провинции: ее обнаружил один из мадридских художников, старый лис, когда она появилась на конкурсе юных дарований; девочка замечательно пела и танцевала, и родители, которые почти не выезжали за пределы Лагуардии, отважились отправить ее в Мадрид к родственникам, жившим в столице. Эту часть я знал — кроме того, что касалось Лагуардии. — Остальное — история. Своими голубыми глазами и светлыми волосами моя мама влюбила в себя целое поколение и год за годом выпекала фильмы, как пирожки, а когда наступил первый серьезный кризис в кино, переметнулась в театр. Она была уже взрослой, но импресарио управлял ее карьерой железной рукой. Триумфом стал «Дом Бернарды Альбы». Зато я видела ее с тех пор все реже. Это были уже не три месяца съемок, которые позволяли проводить вместе хотя бы выходные. Начались гастроли по всем театрам национальной географии, длившиеся годами. Это было несовместимо с моей школьной жизнью в Мадриде. «А твой… — Я осекся, задав такой личный вопрос, но в конце концов знала же она обо мне почти все. — А твой отец?» — Мой отец был шофером, работавшим у мамы с незапамятных времен. Простой парень, сын ее импресарио. Всю жизнь жил в тени своего отца. «Так значит, импресарио твоей матери был твоим дедом?» — Я никогда его так не называла. Он открыл мамин талант, когда она еще была ребенком. Он воспитывал ее, оплачивал уроки танцев, дикции и пения, но потом принялся швыряться мамиными деньгами направо и налево. Отправлялся в казино с четырьмя шлюхами и за один вечер тратил все, что мама зарабатывала на сцене за неделю. Я ненавидела этих баб. Вечно расфуфыренные, с сумочками из лучших бутиков, в туфлях на каблуках, в то время как мы с родителями жили от зарплаты до зарплаты и не могли позволить себе ни единой прихоти или незапланированного подарка. Я выросла в абсолютной строгости. К тому времени бабушка и дедушка по материнской линии скончались. Мать была уже совершеннолетней и осталась в Мадриде одна. У нее никого не было, кроме театральной труппы. Я молча смотрел на Альбу; мне хотелось, чтобы она продолжала. — У отца профессии не было. Сегодня мы сказали бы, что у него был низкий социальный статус. Думаю, мама начала с ним встречаться, потому что они много времени проводили вместе в поездках, в дороге. Были ровесниками, к тому же он не был льстецом, как остальные актеры, и ему не приходилось соперничать с ее эго. Коротко говоря, отношения с отцом были для нее как глоток свежего воздуха. Мой отец был единственным нормальным человеком среди американских горок, громоздящихся вокруг нее. Потом появилась я. Наверное, поначалу дед обрадовался, увидев в дочери своей протеже еще одну золотую жилу. Но я не унаследовала маминых синих глазищ. Ко всеобщему разочарованию, я была толстенькой девочкой, не обладавшей актерскими способностями. «Не представляю тебя такой», — подумал я и подождал, пока она продолжит. Мне было приятно хотя бы ненадолго отключиться от настоящего. — Спустя годы разразился скандал: отца обвинили в уклонении от уплаты налогов — якобы он сокрыл что-то около шестисот миллионов старых песет. В финансовом плане родители были невеждами: дед отдавал им десятую часть денег, которые они зарабатывали, и мы едва сводили концы с концами. Остальное он удерживал. Во время суда дед сбежал; несколько лет назад я провела расследование и выяснила, что он уехал в какую-то латиноамериканскую страну под другим именем. Нам достался отравленный подарок: все дела дед вел от имени мамы, поэтому мы разорились. У нас конфисковали почти все имущество: мадридскую квартиру, помещения для репетиций, гараж. Мама не хотела возвращаться на сцену — она уже давно от всего устала, к тому же не выносила прессу. «Твой муж ей нравился?» Я знаю, что Альба обещала больше о нем не упоминать, но она так откровенно рассказывала о своей жизни, что мне хотелось знать о ней все. Понять до конца, кто она и что привело ее в эту башню, в этот город, к мужу-психопату. — Она не была в восторге от того, что я с ним встречаюсь. Сначала думала, что он сошелся со мной из-за нее, чтобы с моей помощью сделать увлекательное журналистское расследование типа «Как на самом деле живут звезды?». А может, предполагал, что она что-то знает о местонахождении своего импресарио. Нанчо воспринял ее антипатию без лишних эмоций. Шероховатости в отношениях с тещей он сглаживал на свой манер: неторопливо, последовательно. Ты же знаешь его стиль. Я впервые улыбнулся, вспомнив спокойного парня, который заслужил мое доверие выдержкой и хорошими манерами. — Когда я вышла за Нанчо, мы с мамой отдалились друг от друга, — продолжала Альба. — Рядом с ним мама никогда не чувствовала себя комфортно. У нее аллергия на журналистов; она не хочет, чтобы кто-то связывал ее со сценическим именем, хотя Лагуардия — городок маленький, и практически все ее знают. Но люди здесь сдержанные, и она заслужила уважение как хозяйка отеля. Кроме того, мама сотрудничает в благотворительных делах с «Ротари-клубом» в Витории и Логроньо. Что касается наших отношений, то теперь мы с ней снова близки. Я уже говорила тебе, что она первая пришла в больницу, как только узнала, что он… сделал с нами. Взяла на себя все хлопоты в течение первых нескольких недель, когда я была не в состоянии реагировать из-за шока, а ты был в коме. Привезла меня сюда. Панорама сьерры и виноградников исцелила меня. Теперь я приезжаю сюда по выходным, иногда привожу Эстибалис и ночую в замке. Думаю, жизнь у меня сейчас гораздо спокойнее, и мне легче понять мою мать. «Расскажи, как твоя мама ушла из кино и театра». — Я была подростком, толстым и застенчивым. В течение нескольких лет жизнь шла очень непросто. Отец в основном занимался хозяйством. У него не было знакомств, связей, работы. Когда дед исчез, он оказался без средств к существованию. Мама взяла бразды правления в свои руки — она была намного более зрелой, чем отец. Увезла нас в Лагуардию, подальше от Мадрида, к родителям, куда мы приезжали летом. Мать сделала все возможное, чтобы спасти от краха особняк в Лагуардии, который все еще числился как ее собственность. Она превратила его в отель. Спроси меня цену каждого цветочного горшка, и я отвечу: мы сами бережно скупали все это на протяжении многих лет. По вечерам после школы я подрабатывала репетитором, а по выходным подавала напитки, чтобы хоть как-то помочь матери. Я выросла буквально за два дня. До тех пор я училась чудовищно, но стоило мне взять себя в руки, как я подтянулась в учебе и сама заплатила за образование. Стала ответственным человеком в одночасье. «Ты поменяла фамилию? Твоя мама сказала, что ее зовут Ньевес Диас де Сальватьерра. Кстати, я думал, ее имя Аурора Мистраль». — Нет, это был сценический псевдоним. Что же касается моей первой фамилии, не хочу ничего о ней знать. Я сменила ее с разрешения родителей, когда мы приехали жить в Лагуардию, на курсах предуниверситетской подготовки. Я все еще была замкнутым подростком и скрывала, кто моя мать, чтобы меня не воспринимали как-то по-особенному, а главное, чтобы поскорее забыть тот ужас, который мы пережили из-за финансового скандала. А еще потому, что мы не хотели, чтобы его связывали с отелем. «Тебя назвали в честь «Дома Бернарды Альбы»?» — написал я. — У всех нас имеется свое прошлое, — ответила она с некоторой иронией. «Твоя мать вела себя как героиня пьесы — все контролировала и всех подавляла?» — Нет; она становилась такой, только когда выходила на сцену. Думаю, мама подражала моему деду — вот он-то точно был таков: не ставил ее в пару с актерами, игравшими роль первых любовников, заботился о добродетели, ненавидел скандалы… Просто смех, учитывая, какую жизнь вел сам дед и чем она закончилась. Думаю, он мечтал сохранить ее невинность и помешать замужеству: сделать из нее эдакую королеву-девственницу, подобную Елизавете Первой. Да, в этой пьесе мама тоже играла… Впервые она взбунтовалась, забеременев еще до свадьбы с отцом. Деду пришлось согласиться на женитьбу по залету. Как религиозный фанатик, он был против абортов, и ему ничего не оставалось, кроме как согласиться. «Значит, ты родилась по залету, — написал я и улыбнулся. У меня всегда была слабость к незаконнорожденным детям — их зачатие более естественное, чем у тех, кто родился после официальной церемонии. — Как твоему деду удалось в то время избежать скандала?» — Это было в семидесятые. Мама исчезла со сцены и из прессы на два года. Никто не мог подсчитать срок, дата свадьбы не была объявлена. У деда было много друзей среди директоров тогдашних журналов. Когда мама снова появилась на сцене, известно было лишь то, что она замужем и у нее маленькая дочь. Я никогда не появлялась в журналах. Отчасти из-за деда, отчасти потому, что мама хотела защитить меня от вредоносного воздействия средств массовой информации и не желала портить мне жизнь. С другой стороны, отец моего отца не испытывал особой радости, показывая меня своим друзьям; он никогда не относился ко мне как к внучке, скорее как к досадному недоразумению. А я не понимала значения слова «дедушка», пока не увидела дедушек школьных подруг. Сначала меня поразила любовь, которую дедушки и внучки испытывают друг к другу; она казалась мне почти противоестественной. Я этого не понимала; в моем представлении семья — это только папа и мама, а дедушки — не близкие родственники, а чужаки. «Мой дед дал бы тебе хороший подзатыльник, если б ты заявила такое в его присутствии». В этот момент на телефон пришло сообщение, и я вернулся в реальный мир. Альба сделала все возможное, чтобы я хотя бы на несколько минут отвлекся от того, что только что произошло у пруда Барбакана. Это был «Ватсап»-чат нашей тусовки, и я очнулся. «Кто-нибудь знает, где Хота? Мы договорились на 10.00, чтобы прогуляться до Арментии. Хота, ты дрыхнешь?» — писала Нерея. Хота и Нерея познакомились в начале средней школы. Между ними полностью отсутствовало неразрешенное сексуальное напряжение, и их дружба длилась три десятилетия без каких-либо подводных камней — они были просто двумя людьми, которые очень ценили друг друга. Но Нерея, хозяйка киоска, стоявшего рядом с моим домом, была ходячим рупором, и я должен был остановить ее, прежде чем она перевернет всю Виторию с ног на голову. «Унаи, вы, случайно, не договаривались где-то посидеть?» «Нет, я же говорил, что в выходные я в Вильяверде. Нерея, я тебе позвоню…» Затем я понял, что до сих пор не способен произнести четыре слога, составлявших простейшую фразу: «Хота умер». Мне пришлось с ненавистью к себе самому написать: «Хота умер». Секунду спустя позвонила Нерея — вероятно, она была так потрясена, что забыла о моей неспособности говорить. Я нажал кнопку; что еще я мог сделать? — Скажи мне, что это был редактор «Ватсапа», Унаи! Скажи, что ты ошибся, написав то, что написал, и твой палец нажал не на ту кнопку, — кричала она вне себя. — Нерея, я… я… — Я даже не мог утешить подругу. Спасибо Нанчо, гори он в аду. Альба пришла на помощь и вырвала мобильник у меня из рук. — Добрый день, Нерея. Я — заместитель комиссара Альба Диас де Сальватьерра, старший помощник вашего друга Унаи. Мне очень жаль, но я подтверждаю: Хосе Хавьер Уэто действительно был найден без признаков жизни. Очень сожалею о вашей утрате, примите соболезнования от меня лично и от всего нашего подразделения. — Эти слова Альба произнесла спокойным, ровным голосом, как нас учили. Она мастерски владела искусством тактично сообщать плохие новости. — Мы говорили с его семьей, и, полагаю, скоро они оповестят вас относительно похорон. Будьте терпеливы, для них это трудные времена; иногда требуется несколько часов, чтобы среагировать и сделать хоть что-то. Следствие проходит в секретном режиме, поэтому прошу вас не распространять эту новость и не разглашать публично подробности, связанные с кончиной вашего друга. Нерея что-то ответила, но я не расслышал. — Поддержите друг друга — Унаи тоже потрясен. Большое спасибо, что выслушали меня в это трудное время. Альба попрощалась с Нереей с бесконечным терпением и вернула мне мобильник. Я поблагодарил ее взглядом. Подошел, обнял и сжал ее голову в ладонях. Я хотел, чтобы она была рядом, — я устал от расставаний. Ей предстояло разрушить заклятие, что-то терзало ее, и ей нужно было выговориться. — Нам нужно поговорить о том, что я видела у пруда Барбакана, Унаи. — Гов… говори, — выдавил я, и Альба сделала вид, что не замечает, как я покраснел. — Я говорила с доктором Геварой. Твой друг Хосе Хавьер… — Хо… Хота, — поправил я. Хота ненавидел, когда его называли именем, которое он делил со своим отцом; это желание следовало уважать хотя бы в день его смерти. — У Хоты был синяк под глазом, вокруг все опухло. Эстибалис предположила, что его ударил ваш общий друг Асьер, а не таинственный наркоман, не оставивший ни единой улики. Ты общался с Хотой после инцидента в аптеке? «Нет, у нас не получилось», — с трудом напечатал я. «Как это не пришло мне в голову?» — ужаснулся я. Не видел я с тех пор и Лучо. Как мог я быть настолько беспечным, чтобы не контролировать окружение Асьера, потенциальных участников драки? Я лишь расстроился, что Арасели медлит с нашей с ней встречей. — Ты говорил, что четверо друзей из твоей компании были с Аной Белен Лианьо пару десятилетий назад. А теперь получается, что как минимум один из них продолжал с ней общаться, причем настолько близко, что она поделилась с ним тремя миллионами евро. И вот этот друг избит и обвиняет какого-то человека-невидимку… «Куда ты клонишь, Альба?» — написал я. — Эстибалис рассматривает новый поворот дела с точки зрения эксперта по виктимологии. Как ты наверняка заметил, характеристики жертвы изменились.