Все это выглядело просто и убедительно, когда я излагал свой замысел Рагнару и Гутреду, но сейчас меня внезапно охватило чувство безнадежности. Я прикоснулся к своему молоту-амулету. — Молитесь своим богам, — сказал я. — Молитесь, чтобы нас никто не увидел. Молитесь, чтобы мы смогли добраться до стены. Это было с моей стороны ошибкой. Мне следовало говорить уверенно, но вместо этого я выдал свой страх, да и к тому же тогда было не время молиться богам. Мы уже находились в руках богов, и теперь их гнев или милость зависели от того, понравятся ли им наши деяния. Я вспомнил Равна, дедушку Рагнара. Старик говорил мне, что богам нравятся храбрость и способность рисковать, и они ненавидят трусость и нерешительность. «Мы приходим в этот мир, чтобы развлекать богов, — сказал Равн, — только и всего. И если мы хорошо справимся со своей задачей, то потом будем пировать с богами до конца времен». Сначала Равн был воином, а после того как ослеп, стал скальдом, сочинителем поэм. Он, помнится, всегда воспевал битвы и воинскую доблесть. «Если у нас сегодня все получится, — подумал я, — то мы обеспечим работой дюжину скальдов». Тут наверху прозвучал чей-то голос, и я поднял руку, призывая всех хранить молчание. Потом я услышал женские голоса и стук ведра о дерево. Голоса приближались. Судя по тону, одна из женщин жаловалась на что-то, но разобрать слов было нельзя. Потом другая женщина ответила, уже гораздо более четко: — Они не могут войти в крепость. Не могут, и все тут! Женщины говорили по-английски, а значит, были рабынями или женами воинов Кьяртана. Я услышал плеск, когда ведро упало в колодец. Я все еще держал руку поднятой, предупреждая одиннадцать своих людей, что они должны вести себя тихо. Женщинам требуется время, чтобы наполнить ведра, и чем дольше они будут это делать, тем лучше, потому что тогда стражникам наскучит за ними наблюдать. Я окинул взглядом чумазые лица своих воинов, выискивая малейший намек на нерешительность, который оскорбил бы богов, — и внезапно понял, что нас не двенадцать, а тринадцать. Тринадцатый человек стоял, низко опустив голову, так что я не мог разглядеть его лица, поэтому я ткнул в его ногу копьем — и тогда он посмотрел на меня. Вернее, она посмотрела на меня. Ибо то была Гизела. У нее был вызывающий и в то же время умоляющий вид. Я пришел в ужас. Как известно, нет другого такого же несчастливого числа, как тринадцать. Однажды в Валгалле пировали двенадцать богов, но Локи, бога-проказника, в тот раз пригласить забыли. И он сыграл злую шутку, уговорив слепого Хёда бросить побег омелы в своего брата Бальдра. Бальдр, любимец богов, и сам был хорошим богом, но его можно было убить омелой. И вот он погиб от руки родного брата, а Локи злорадно смеялся. С тех пор всем известно, что тринадцать — очень дурное число. Тринадцать птиц в небе предвещают несчастье, тринадцать камешков, положенные в горшок, отравят любую еду, а если за обеденным столом соберутся тринадцать человек — один из них вскоре непременно умрет. И сейчас тринадцать воинов в моем отряде могли означать лишь одно — наше поражение. Даже христиане согласны с тем, что тринадцать — несчастливое число. Отец Беокка рассказывал мне, будто бы на последней трапезе Христа присутствовали тринадцать человек, и тринадцатым был Иуда, который впоследствии предал своего учителя. Потому сейчас я в ужасе смотрел на Гизелу. Чтобы объяснить ей, что она натворила, я положил копье и поднял десять пальцев, затем два, а потом показал на нее и поднял еще один. Гизела в ответ покачала головой, словно возражая против того, что я пытался ей сказать, но я снова указал на нее, а после — на землю, веля ей не сходить с этого места. В Дунхолм отправятся двенадцать человек, а не тринадцать. — Если ребенок не хочет брать грудь, — говорила тем временем женщина за стеной, — натри ему губы соком первоцвета. Это всегда помогает. — И натри им также свои соски, — отозвалась другая женщина. — А еще можно смешать сажу с медом и помазать малышу спинку, — посоветовала третья. — Осталось наполнить два ведра, — сказала первая женщина, — и мы наконец сможем убраться из-под паршивого дождя и отправиться обратно. Нам пора было двигаться. Я снова показал на Гизелу, сердитыми жестами велев ей оставаться здесь, потом левой рукой подобрал копье и вытащил Вздох Змея. Поцеловал его клинок и встал. Мы так долго выжидали в темноте, что теперь, когда я начал идти вокруг стены колодца, мне казалось неестественным снова двигаться и видеть дневной свет. Под укреплениями Дунхолма я ощущал себя таким беспомощным, словно был голым, и все ждал, что сейчас раздастся крик бдительного часового, но этого не произошло. Впереди, совсем близко, я видел ворота, и в их открытом проеме не было стражи. Слева от меня, стараясь не отставать, шел Ситрик. Дорога была вымощена шершавыми камнями, ставшими от дождя скользкими и мокрыми. Я услышал, как позади нас коротко вскрикнула и замолчала женщина, но с укреплений по-прежнему не подавали сигнала тревоги. А потом я вошел в ворота, увидел справа воина Кьяртана и взмахнул Вздохом Змея. Клинок впился ему в горло, я рванул меч назад; в сером утреннем свете кровь показалась очень яркой. Враг упал спиной на палисад, и я вогнал копье в его изувеченное горло. Второй страж наблюдал за убийством своего товарища, стоя в дюжине ярдов от нас. Доспехами ему служил длинный кожаный фартук кузнеца, а оружием — топор дровосека, который он, казалось, не в силах был поднять. На лице его было написано изумление, и он даже не двинулся, когда к нему приблизился Финан. Лишь только шире распахнул глаза, но затем, сообразив наконец, что ему грозит, повернулся, чтобы убежать. Копье Финана повалило его на землю, и уже в следующее мгновение ирландец наклонился над ним и вонзил меч ему в спину. Я поднял руку, призывая всех вести себя тихо. Мы ждали, что последует дальше. Никто из врагов не закричал. Дождь капал с соломенных крыш построек. Я пересчитал своих людей и увидел, что их десять. Потом в ворота вошел Стеапа и закрыл их за собой. Нас снова было двенадцать, не тринадцать. — Женщины останутся у колодца, — сказал мне Стеапа. — Ты уверен? — Они останутся у колодца, — прорычал великан. Я велел Стеапе поговорить с женщинами, что пришли за водой, и, без сомнения, один его огромный рост помешал им поднять тревогу, если у них и имелись подобные намерения. — А Гизела? — Она тоже останется у колодца, — ответил он. Вот таким образом мы и очутились внутри Дунхолма. Мы нырнули в темный угол крепости, туда, где рядом с длинной низкой постройкой высились две большие навозные кучи. — Конюшни, — прошептал мне Ситрик, хотя вокруг не было никого, кто мог бы нас услышать. Дождь шел сильно и ровно. Я заглянул за угол конюшен и не увидел ничего, кроме все тех же деревянных стен, огромных поленниц дров и соломенных крыш, густо поросших мхом. Какая-то женщина гнала между двумя хижинами козу, лупя ее, чтобы заставить быстрее идти сквозь дождь. Я вытер Вздох Змея изношенным плащом человека, которого только что убил, отдал Стеапе свое копье и поднял щит, убитого. — Вложите мечи в ножны, — велел я всем. Если мы пойдем через крепость с обнаженными мечами, это привлечет к себе внимание. Мы должны выглядеть гарнизонными воинами, которые только что проснулись и нехотя вышли в холод и мокреть, чтобы приступить к выполнению своих обязанностей. — Куда идти? — спросил я Ситрика. Он повел нас вдоль палисада. Как только мы миновали конюшни, я заметил три больших здания, которые мешали увидеть северные укрепления. — Это дом Кьяртана, — прошептал Ситрик, показав направо. — Говори в полный голос, — велел я ему. Ситрик указал на самое большое здание, единственное, над дырой в крыше которого поднимался дымок. Окна его смотрели на восток и запад, а один торец вплотную примыкал к укреплениям, так что нам пришлось сильно углубиться в центр крепости, чтобы обогнуть этот большой дом. Теперь я видел здешних воинов, а они видели нас, но никто не принимал нас за чужаков. Мы были просто вооруженными мужчинами, топающими по грязи, а местные воины слишком промокли, замерзли и торопились поскорее оказаться в тепле, чтобы беспокоиться о том, кто мы такие и откуда взялись. Перед домом Кьяртана рос ясень. Одинокий часовой охранял дверь, скорчившись под голыми ветками дерева в тщетной попытке укрыться от дождя и ветра. Потом я услышал крики. Сперва они были слабыми, но, когда мы приблизились к проему между домами, я увидел на крепостной стене людей — они смотрели на север, причем некоторые вызывающе размахивали копьями. Значит, приближался Рагнар. Его людей можно было увидеть даже в полумраке, потому что они несли горящие факелы. Это было придумано специально, чтобы в крепости наблюдали за ними вместо того, чтобы охранять тылы Дунхолма. Итак, на Дунхолм надвигались огонь и сталь, но его защитники лишь насмехались над воинами Рагнара, пока те с трудом поднимались по скользкой тропе. Людям Кьяртана казалось, что опасаться нечего: стены крепости высоки, а нападающих мало. Но скедугенганы уже были позади них, и никто нас не заметил, так что постепенно мои дурные предчувствия развеялись. Я прикоснулся к амулету-молоту и молча поблагодарил Тора. Мы были уже недалеко от ясеня, который рос в нескольких шагах от двери дома Кьяртана. Его посадили здесь как символ Иггдрасиля, древа жизни, у подножия которого сидят три пряхи, что плетут нити наших судеб. Однако ясень выглядел болезненным и довольно чахлым. Часовой равнодушно взглянул на нас, не заметив в нашей внешности ничего странного, отвернулся и уставился туда, где по другую сторону плоской вершины холма высились ворота с караульным помещением над ними. Часть воинов сгрудились на укреплениях над воротами, другие стояли на бойцовых площадках стены слева и справа. Большая группа всадников ждала у ворот — без сомнения, приготовившись преследовать разбитых врагов, когда их отгонят от палисада. Я попытался сосчитать защитников Дунхолма, но их было слишком много. Тогда я посмотрел направо и увидел крепкую лестницу, прислоненную к бойцовой площадке на западном отрезке стены. «Вот что мы должны сделать, — подумал я. — Взобраться по лестнице, захватить западную стену — и тогда мы сможем впустить Рагнара внутрь, отомстить за его отца, освободить Тайру и удивить всю Нортумбрию». Я ухмыльнулся, и сердце мое возликовало: как-никак мы внутри Дунхолма. Я подумал о Хильде и представил, как она молится в своей простой часовне, а нищие уже сгрудились у ворот ее монастыря. Альфред, должно быть, вовсю работает, напрягая глаза за чтением манускриптов при скудном свете зари. Сейчас по всей Британии люди, зевая и потягиваясь, просыпаются и берутся за дела. На быков надевают упряжь. Гончие с нетерпением ждут предстоящей охоты. А мы уже здесь, внутри неприступной твердыни Кьяртана, и никто из врагов об этом даже не подозревает. Мы насквозь промокли и так замерзли, что буквально закоченели, врагов было в двадцать раз больше, но боги были с нами, и я не сомневался — мы победим. Я вновь почувствовал в своем сердце веселье битвы. Я знал: скальды будут воспевать наш великий подвиг. Хотя, может, скальды сложат о нас горестную песнь. Потому что совершенно внезапно все пошло не так. Глава десятая Часовой под ясенем повернулся и заговорил с нами. — Эти люди только зря тратят время, — сказал он, явно имея в виду отряд Рагнара.