— Если бы мы, простые люди, ожидали благодарности от королей, мой господин, — проговорил я с самым серьезным выражением лица, — то пребывали бы в вечном разочаровании. Он сурово посмотрел на меня, а потом разразился смехом, что с ним случалось чрезвычайно редко. — Я скучал по тебе, Утред, — сказал Альфред. — Ты единственный человек, который осмеливается быть дерзким со мной. — Он не хотел дерзить, мой господин, — обеспокоенно произнес Беокка. — Разумеется, хотел, — возразил Альфред. Он подвинул несколько пергаментов на подоконнике и сел. — Что ты думаешь о моих свечах? — спросил меня король. — Я считаю, мой господин, что от свечей больше толку ночью. — Я пытаюсь создать часы. — Часы? Зачем? — Чтобы отмечать ход времени. — Смотри на солнце, мой господин, — посоветовал я, — а ночью — на звезды. — Не все умеют видеть сквозь облака, — ядовито заметил Альфред. — Каждая отметка на свече должна означать один час. Если я смогу найти свечу, которая сгорает ровно за двадцать четыре часа, что проходят между полуднем и полуночью, тогда я всегда буду знать, который сейчас час, верно? — Да, мой господин, — ответил я. — Следует тратить свое время с толком, — продолжал король, — а для этого сперва нужно выяснить, сколько именно его у нас в запасе. Так? — Да, мой господин, — ответил я с нескрываемой скукой. Альфред вздохнул, просмотрел пергаменты и нашел среди них один с огромной печатью из тошнотворно-зеленого воска. — Это послание от короля Гутреда, — сказал он. — Он просит моего совета, и я не против дать ему совет. Для чего и отправляю в Эофервик посольство. Отец Беокка согласился стать моим голосом. — Это честь для меня, мой господин, — со счастливым видом проговорил Беокка. — Огромная честь. — И отец Беокка доставит королю Гутреду драгоценные дары, — продолжал Альфред, — дары, которые следует защищать. А стало быть, необходим эскорт из воинов. Я подумал, что, может быть, ты позаботишься о такой защите, господин Утред? Вместе со Стеапой? — Да, мой господин, — ответил я, на сей раз с энтузиазмом, потому что только и грезил, что о Гизеле, а она находилась в Эофервике. — Но ты понимаешь, — сказал Альфред, — что главным будет отец Беокка. Он мой посол, и тебе придется во всем подчиняться его приказам. Это понятно? — Еще как, мой господин, — ответил я. По правде говоря, я теперь вовсе не был обязан исполнять поручения Альфреда. Я больше не был связан с ним клятвой, я не был восточным саксом, но он посылал меня туда, куда я и сам хотел отправиться, поэтому не стал ничего говорить королю про обет верности. Однако он и сам об этом вспомнил. — Вы — все трое — вернетесь до Рождества, чтобы доложить о результатах вашего посольства, — сказал король. — И если вы не поклянетесь в этом, — теперь он смотрел на меня, — не поклянетесь быть моими людьми, я не позволю вам туда отправиться. — Тебе нужна моя клятва? — спросил я. — Я настаиваю на этом, господин Утред, — ответил он. Я заколебался, очень уж мне не хотелось снова становиться человеком Альфреда. Однако я чувствовал, что за этим так называемым посольством стоит нечто большее, вряд ли дело ограничится одним только советом. Если Альфред хочет дать Гутреду совет, почему он не напишет письмо? Или не пошлет полдюжины священников, от болтовни которых у Гутреда устанут уши? Однако Альфред отправлял Стеапу и меня, а мы с ним, по правде говоря, годились для единственной цели — драки. Да и Беокка, хотя он, без сомнения, и был хорошим человеком, едва ли подходил на роль посла. Невольно напрашивался вывод: раз Альфред хочет отправить меня и Стеапу на Север, значит, он задумал насилие. Так как же все-таки поступить? Мои колебания привели короля в раздражение. — Должен ли я напомнить тебе, Утред, — резковато спросил Альфред, — что я пошел на некоторые жертвы, чтобы освободить тебя из рабства? — А почему ты это сделал, мой господин? — ответил я вопросом на вопрос. Беокка зашипел: его возмущало, что я не уступил немедленно желанию короля. Альфред казался обиженным, но потом, видимо, все-таки рассудил, что мой вопрос заслуживает ответа. Он знаком велел Беокке замолчать, потом потеребил печать на письме к Гутреду, рассыпав кусочки зеленого воска. — Аббатиса Хильдегит убедила меня это сделать, — наконец сказал он. Я ждал. Альфред взглянул на меня, и я понял, что дело тут не только в отчаянных мольбах Хильды. — И еще мне казалось, — неловко добавил он, пожав плечами, — что за службу, которую ты сослужил мне при Этандуне, я отблагодарил тебя недостаточно. Это едва ли могло послужить извинением, но было признанием того, что поместье «Пять Шкур» и впрямь не являлось достойной наградой за отвоеванное назад королевство. — Благодарю, мой господин, — сказал я. — Я принесу тебе клятву верности. Как я уже говорил, мне страшно не хотелось давать такую клятву — но был ли у меня выбор? Да уж, от судьбы не уйдешь. Пять лет продолжались мои колебания между любовью к датчанам и верностью саксам, и вот теперь, в этой комнатушке с оплывающими свечами-часами, я поклялся служить королю, которого не любил. — Но могу я спросить, мой господин, в связи с чем Гутреду понадобился совет? — Дело в том, что Ивар Иварсон устал от Гутреда, — ответил Альфред, — и хочет видеть на троне Нортумбрии другого, более уступчивого человека. — Или хочет сам сесть на этот трон? — предположил я. — Ивар, думаю, не желает нести тяжелые королевские обязанности, — сказал Альфред. — Ему нужны власть, деньги, воины, а еще ему нужен другой человек, который будет проделывать за него тяжелую работу: проводить в жизнь касающиеся саксов законы и повышать взимаемые с них налоги. И он наверняка выберет сакса. Это имело смысл. Именно так датчане обычно управляли побежденными саксами. — И Ивару, — продолжал Альфред, — больше не нужен Гутред. — Почему, мой господин? — Потому что король Гутред пытается сделать равными перед законом и датчан, и саксов. Я вспомнил, что Гутред и впрямь этого хотел, и спросил: — А разве это плохо? — Это глупо, — ответил Альфред, — издавать указ, что каждый человек, будь он христианин или язычник, должен отдавать десятину Церкви. Оффа упоминал об этом церковном налоге — да уж, и впрямь глупо. Десятина представляла собой десятую часть всего, что человек выращивал, сооружал или мастерил, и язычники датчане никогда не примут такого закона. — А я думал, что ты одобришь такой закон, мой господин, — лукаво проговорил я. — Разумеется, я одобряю десятину, — устало отозвался Альфред, — но десятина должна даваться от чистого сердца, добровольно. — «Hilarem datorem diligit Deus», — вставил Беокка бесполезное замечание. — Так говорится в Евангелии. — «Доброхотно дающего любит Бог»[6],— перевел Альфред. — Но когда среди твоих подданных половина язычников и половина христиан, нельзя добиться их единства, оскорбляя более могущественную половину. Гутред должен быть датчанином с датчанами и христианином с христианами. Таков мой совет ему. — Если датчане восстанут, хватит ли у Гутреда сил, чтобы их разбить? — спросил я. — У него есть фирд саксов — то, что осталось от этого фирда, — и кое-какие датские христиане, но последних, увы, слишком мало. По моим подсчетам, он может собрать шестьсот копейщиков, но меньше половины из них заслуживают доверия, если дело дойдет до битвы. — А сколько воинов соберет Ивар? — спросил я. — Около тысячи. И если к нему присоединится Кьяртан, у него будет куда больше людей. А Кьяртан поддерживает Ивара. — Кьяртан ни за что не покинет Дунхолм. — Ему и не нужно покидать Дунхолм, — ответил Альфред. — Вполне достаточно только послать двести человек на помощь Ивару. И Кьяртан, как мне сказали, питает особую ненависть к Гутреду. Уж не знаю почему. — Это потому, что Гутред основательно помочился на его сына, — пояснил я. — Что он сделал? — изумленно уставился на меня король. — Вымыл ему голову своей мочой, — ответил я. — Я сам это видел. — Великий Боже! — воскликнул Альфред, явно думая, что к северу от Хамбера живут одни сплошные варвары. — Итак, теперь Гутред должен уничтожить Ивара и Кьяртана? — спросил я. — Это не мои дела, а Гутреда, — сдержанно ответил Альфред. — Он должен заключить с ними мир, — сказал Беокка и, нахмурившись, посмотрел на меня. — Мир всегда желателен, — отозвался Альфред, но без особого энтузиазма. — Если мы пошлем миссионеров к нортумберлендским датчанам, мой господин, — настойчиво проговорил Беокка, — то обязательно добьемся мира. — Как я уже сказал, мир всегда желателен, — повторил Альфред.