Капитана судна, моего хозяина, звали Сверри Равнсон. Он был в числе тех четверых работорговцев, что жестоко избили меня. Вот как он выглядел: ростом ниже меня, на десять лет старше и вдвое шире; лицо плоское, как лопасть весла, основательно сломанный нос и короткая черная бородка, в которой виднелись седые пряди. А еще у него имелось лишь три зуба и совсем не было шеи. Я никогда еще не встречал настолько сильного человека. Сверри не отличался разговорчивостью. Корабль свой он назвал без затей «Торговец». Это было крепкое судно, добротно построенное и хорошо оснащенное, со скамьями для шестидесяти гребцов. Хотя, когда я присоединился к команде Сверри, у него их имелось только одиннадцать, поэтому он рад был заполучить меня, в том числе и потому, что гребцов получилось четное число. Пятеро свободных членов команды никогда не выступали в роли гребцов, хотя и подменяли Сверри у рулевого весла. Еще они следили, чтобы рабы хорошенько работали и не сбежали, а когда мы умирали, швыряли наши тела за борт. Двое из них, как и сам Сверри, были норвежцами, еще двое — датчанами, а пятый — фризом по имени Хакка. Именно он надел мне на ноги рабские кандалы. Когда я оказался на корабле, первым делом с меня сорвали одежду, оставив только рубашку, и швырнули мне пару просторных штанов. Закрепив кандалы, Хакка разорвал рубашку на моем левом плече и коротким ножом вырезал выше локтя громадную S — первую букву слова «slave» — раб. Кровь полилась к локтю, смешавшись с первыми каплями дождя, который ветер принес с запада. — Мне полагалось бы тебя заклеймить, — сказал Хакка, — но у нас на судне негде развести огонь. Он зачерпнул с днища грязь и втер ее в свежий порез. Рана нагноилась, отчего у меня начался жар, но когда все зажило, на руке моей осталась метка Сверри. Я ношу ее и по сей день. Кстати, в ту самую первую ночь мы едва не погибли. Ветер внезапно начал дуть очень сильно, вся река наполнилась маленькими быстрыми волнами — барашками, и канат, удерживавший якорь, задергался. Ветер все крепчал, косой дождь хлестал вовсю. Судно подпрыгивало и содрогалось, да еще вдобавок начался отлив: ветер и течение пытались вынести корабль на берег, а якорь — скорее всего, большой камень, удерживавший судно лишь силой своего веса, — медленно пополз по дну. — На весла! — закричал Сверри и рассек дрожащий канат, к которому был привязан якорь. «Торговец» резко дернулся и метнулся прочь. — Гребите, вы, ублюдки! — закричал Сверри. — Быстрее! — Гребите! — эхом отозвался Хакка и начал хлестать нас бичом. — Ну же, гребите! — Хотите жить? — взревел Сверри, перекрывая вой ветра. — Тогда гребите! Он вывел нас в море. Хотя на реке нас выкинуло бы на берег, но зато мы были бы в безопасности во время отлива, а следующий прилив снял бы корабль с суши. Но Сверри вез много груза и боялся, что, если мы окажемся на берегу, его ограбят угрюмые местные жители, обитающие в лачугах Гируума. Он рассудил, что уж лучше пойти на риск погибнуть в море, чем быть убитым на берегу, поэтому и повел нас навстречу серому хаосу из ветра, тьмы и воды. Он хотел повернуть на север возле устья реки и укрыться у берега. Вообще-то задумано было неплохо: мы могли бы остаться под защитой земли и переждать шторм, но Сверри не рассчитал силы отлива, и хотя мы гребли вовсю, да и бич постоянно опускался на наши плечи, однако мы не сумели пригнать судно обратно к устью. Вместо этого нас вынесло в море, и спустя несколько биений сердца нам уже пришлось прекратить грести, закрыть весельные порты и начать вычерпывать из судна воду. Всю ночь мы выливали воду за борт, и я помню ту страшную усталость — проникавшую до костей усталость и еще страх перед безбрежным невидимым морем, которое высоко вздымало нас на своих волнах и ревело где-то внизу. Иногда мы разворачивали судно перпендикулярно волнам, и тогда мне казалось, что мы сейчас опрокинемся. Помню, как я цеплялся за скамью, а весла стучали по корпусу корабля, и вода перехлестывала через мои бедра. Но каким-то образом «Торговец» выправлялся, и мы вновь выплескивали воду через борт. До сих пор удивляюсь, почему судно не потонуло в ту страшную ночь. Сверри хорошо умел управляться с рабами. В первые дни мне очень хотелось ввязаться в драку, но подходящей возможности так и не подвернулось. Кандалы с нас никогда не снимали. Когда мы заходили в порт, нас загоняли в помещение под рулевой площадкой и заколачивали выход досками. Там мы могли, по крайней мере, разговаривать, и именно тогда я узнал кое-что о других рабах. Четырех саксов, бывших фермеров, продал в рабство Кьяртан. Они вовсю проклинали своего христианского бога за беды, которые он им послал. Норвежцы и датчане оказались ворами, приговоренными к рабству своими же соотечественниками, — все они выглядели угрюмыми животными. Я почти ничего не узнал об ирландце Финане, потому что тот держал рот на замке и вообще оказался человеком молчаливым и осторожным. Финан был самым низкорослым из нас, но сильным, с острыми чертами лица, наполовину скрытого черной бородой. Как и саксы, он был христианином, по крайней мере, на шее у него на длинном кожаном ремешке болтались расщепленные остатки деревянного креста. Иногда он целовал эти деревяшки и прикладывал их к губам, молча молясь. Хотя сам Финан и говорил мало, однако он внимательно слушал, когда другие рабы болтали о женщинах, еде и той жизни, которую оставили позади. Осмелюсь предположить, что при этом они лгали самым бессовестным образом. Я предпочитал помалкивать, как и Финан, правда, иногда, если другие спали, он пел печальные песни на своем языке. Затем нас выпускали из темной тюрьмы, заставляя грузить товары в глубокую клеть, что находилась в центре корабля прямо перед мачтой. Случалось, что команда напивалась в порту, но двое из членов экипажа всегда оставались трезвыми и бдительно сторожили нас. Иногда, если мы вставали на якорь у берега, Сверри позволял нам остаться на палубе, но при этом сковывал вместе наши цепи, чтобы никто не попытался сбежать. Свое первое путешествие на «Торговце» я проделал от сотрясаемого штормом берега Нортумбрии до Фризии, где увидел весьма странный пейзаж: низкие острова, песчаные отмели и поблескивающие во время отливов берега, которые скрывались под водой, когда начинался прилив. «Торговец» зашел в какую-то захудалую гавань, где еще четыре корабля загружали товары; кстати, на всех этих судах гребцами были тоже рабы. Набив судно кожей угрей, копченой рыбой и шкурками выдры, мы двинулись из Фризии на юг, в один из франкийских портов. Я понял, что это именно Франкия, потому что Сверри сошел на берег и вернулся в плохом настроении. — Если франк — ваш друг, — прорычал он команде, — можете не сомневаться: он не ваш сосед! Заметив, что я смотрю на него, он ударил меня серебряным кольцом с янтарем, до крови разбив мне лоб. — Ублюдки франки! — проговорил Сверри. — Вот уж ублюдки так ублюдки! Скупцы, ничтожества и негодяи! Тем вечером, стоя на рулевой площадке, он решил погадать. Как и все моряки, Сверри был суеверен и хранил в кожаном мешке связку черных палочек с рунами. Запертый внизу, под площадкой, я слышал, как они застучали по настилу над моей головой. Сверри, должно быть, всмотрелся в узор, образованный упавшими палочками, и это его обнадежило, ибо наш хозяин решил: нам следует остаться у скупых, презренных франков. К концу третьего дня он заключил удачную сделку, и мы погрузили на корабль клинки мечей, наконечники копий, косы, кольчуги, тисовые бревна и тюки овечьей шерсти. Мы взяли курс далеко на север, направляясь к землям датчан и свеев, где Сверри выгодно продал товар. Франкские клинки ценились очень высоко, а из тисового дерева вырезали лемехи плугов. На вырученные деньги Сверри закупил железной руды, и, нагрузив судно, мы снова отправились на юг. Сверри не только ловко управлялся с рабами, но и еще превосходно умел делать деньги. Монеты просто рекой текли на корабль, и наш хозяин хранил их в просторном деревянном сундуке, который стоял в клети для груза. — Вам бы небось хотелось прибрать мое богатство к рукам? — глумливо ухмыляясь, спросил нас однажды Сверри, когда мы шли под парусом вдоль какого-то безымянного берега. — Вы, морское дерьмо! Мысль о том, что мы можем его ограбить, сделала Сверри красноречивым. — Думаете, вам удастся меня одурачить? Как бы не так! Сперва я вас убью. Я утоплю вас. Я буду заталкивать тюленье дерьмо вам в глотки, пока вы не задохнетесь. Мы слушали молча. А что еще нам оставалось делать? Постепенно наступила зима. Я не знал, где мы находимся, знал только, что мы где-то на севере, в море, омывающем Данию. Доставив очередной груз, мы вновь сели на весла, ведя порожний корабль вдоль безлюдного песчаного берега. Мы шли вдоль него до тех пор, пока Сверри наконец не направил судно, воспользовавшись приливом, вверх по речушке, окаймленной тростником, и не повел «Торговца» к грязевому берегу. Ну а когда начался отлив, корабль очутился на суше. Возле речушки мы не увидели деревни. Там стоял только одинокий дом: длинный и низкий, крытый поросшим мхом тростником. Из дыры в крыше поднимался дымок. Кричали чайки. Из дома вышла женщина и, едва завидев спрыгнувшего с корабля Сверри, бросилась ему навстречу с радостным криком, а он обхватил ее, приподнял и покружил в воздухе. Потом выбежали трое детишек, и он вручил каждому пригоршню серебра, и любовно пощекотал их, и подбросил каждого в воздух, и обнял их. Было ясно, где Сверри собирается оставить «Торговца» на зимовку. Он заставил нас разгрузить судно, снять балласт из камней, парус, мачту и такелаж, а потом вытащить корабль на катки из бревен, чтобы вода не касалась корпуса даже в самый высокий прилив. Судно было тяжелым, и Сверри позвал соседей, живших по другую сторону болота, чтобы те помогли вытащить корабль при помощи пары волов. Помню, как его старший сын, мальчик лет десяти, тыкал в нас воловьим стрекалом. За домом стояла хижина для рабов, сделанная из тяжелых бревен (даже крыша ее была бревенчатой), и мы спали там прямо в кандалах. Днем мы работали, очищая корпус «Торговца», соскабливая грязь, водоросли и ракушки. Мы счистили грязь с днища, расстелили парус, чтобы его вымыло дождем, и теперь голодными глазами наблюдали за женщиной Сверри, чинившей ткань с помощью костяной иглы и жилы. Она была приземистой, коротконогой, со слишком толстыми бедрами, круглым, испещренным оспинками лицом и красными, обветренными руками и ногами. Словом, ее никак нельзя было назвать красивой, но мы изголодались по женщинам, поэтому исступленно пялились на нее. Это забавляло Сверри. Один раз он приспустил с плеч ее платье, чтобы показать пухлые белые груди, а потом рассмеялся, увидев, как округлились у нас глаза. Мне снилась Гизела. Однако я почему-то никак не мог увидеть ее лицо, и потому сны не служили мне утешением. Люди Сверри кормили нас кашей и супом из угрей, давали лепешки и уху, а когда выпал снег, нам в качестве подстилок бросили грязные овчины. Сгрудившись в хижине для рабов, мы слушали, как завывает ветер, и смотрели на снег сквозь щели между бревнами. Было холодно, так холодно, что один из саксов не смог пережить зиму. У него началась лихорадка, и спустя пять дней он просто умер, и два человека Сверри, отнеся тело к ручью, швырнули его на лед, чтобы труп смыло следующим приливом. Недалеко от дома находились леса, и каждые несколько дней нас отводили туда, чтобы заготавливать дрова. Цепи кандалов нарочно делали слишком короткими, чтобы нельзя было шагнуть широко, и, пока у нас в руках были топоры, нас постоянно охраняли люди с копьями и луками. Я знал, что моментально распрощаюсь с жизнью, если только попробую достать одного из охранников топором, но все равно испытывал сильное искушение попытаться это сделать. Один из датчан предпринял такую попытку раньше меня. Он повернулся и с воплем неуклюже побежал, и стрела попала ему в живот. Он согнулся, и люди Сверри медленно прикончили его. Несчастный громко вопил, умирая. Смерть его была мучительной, а кровь запятнала снег на несколько ярдов вокруг. Датчанина специально убили так медленно, чтобы это послужило уроком для остальных. Поэтому я просто рубил деревья, отсекал ветви, расщеплял стволы с помощью кувалды и клиньев, затем снова рубил и вечером возвращался в хижину для рабов. — Если бы только эти маленькие ублюдки, дети Сверри, подошли поближе, — на следующий день сказал Финан, — с каким удовольствием я бы задушил этих вонючих недомерков. Я удивился, потому что это была самая длинная фраза, которую я когда-либо от него слышал. — Лучше взять ребятишек в заложники, — предложил я. — Но они слишком умны, чтобы подойти ближе, — проговорил Финан, оставив мои слова без внимания. Он говорил на датском со странным акцентом. — Ты был воином, — сказал вдруг Финан. — Я и сейчас воин, — возразил я. Мы сидели вдвоем у хижины на клочке травы, где растаял снег, и потрошили сельдь тупыми ножами. Вокруг кричали чайки. Один из людей Сверри, сидевший у длинного дома, наблюдал за нами. Он держал на коленях лук, а на поясе у него висел меч. Интересно, как Финан догадался, что я был воином. Я ведь никогда не рассказывал о своей жизни. И никогда не называл своего настоящего имени: пусть все думают, будто я Осберт. Когда-то меня и вправду звали Осбертом, это имя мне дали при рождении, но затем, когда мой старший брат погиб, переименовали в Утреда: по традиции самого старшего сына в нашей семье должны были звать Утредом. Но я предпочитал помалкивать, оказавшись на борту «Торговца». Утред — это гордое имя воина, и я собирался держать его в секрете до тех пор, пока не спасусь из рабства. — Как ты догадался, что я воин? — спросил я Финана. — Дело в том, что ты никогда не перестаешь наблюдать за этими ублюдками, — пояснил он. — И никогда не перестаешь думать о том, как бы их убить. — Ты и сам такой же, — заметил я. — Финан Быстрый, так меня зовут, — представился он. — Потому что я обычно танцую танцы с врагами. Смертельные танцы. Танцую и убиваю их. Танцую и убиваю. Он вспорол живот еще одной рыбе и смахнул требуху в снег, где из-за нее подрались две чайки. — Было время, — продолжал Финан сердито, — когда у меня имелись пять копий, два меча, блестящая кольчуга, щит и шлем, сияющий как огонь. У меня была женщина с волосами до пояса и с улыбкой, перед которой меркло полуденное солнце. А теперь я потрошу селедку. — Он вновь полоснул ножом. — Но, клянусь, когда-нибудь я вернусь сюда и убью Сверри, умыкну его женщину, задушу его ублюдков и украду его деньги. — Он хрипло засмеялся. — Этот негодяй хранит здесь свое богатство. Закопал тут все свои деньги. — Ты это знаешь наверняка? — А что еще он мог с ними сделать? Не мог же Сверри их сожрать, потому что он не срет серебром, верно? Нет, богатство закопано здесь. — А кстати, где мы сейчас находимся? — В Ютландии, — ответил он. — Эта женщина — датчанка. Мы приходим сюда каждую зиму. — И сколько же зим подряд? — Это моя третья зима, — сказал Финан.