– Еще он изучает окрестности. Он всегда это любил. Питер бесстрастно слушал их беседу. Именно изучая окрестности, он наткнулся на голого Фила. До сих пор перед глазами стояло его бледное безволосое тело. Естественно, матери он об этом не рассказывал, да и Фил, что-то Питеру подсказывало, едва ли стал бы распространяться. Между ним с Филом ощущалась некая связь – ненависть, возможно, однако, пользу можно извлечь не только из любви. В другой раз на прогулку по холму Питер отправился с матерью. В прохладных зарослях полыни они отыскали колокольчики, побеги левизии и будто навощенные цветки кактуса с их обманчивым жемчужным блеском. – Я часто сюда выбираюсь, – сказала тогда его мама. – В Биче ты особо не гуляла. – Разве? Я уже не помню. – Все из-за старшего брата, так ведь? Ты поэтому нервничаешь? Замявшись, Роуз наклонилась поднять с земли камешек. Удивительно, как всех корежит от правды. – В смысле? – Он ничего не говорит, заходя в комнату, держится холодно. – О, Питер, он ни с кем не говорит. С крыльца вновь раздался голос Джорджа: – …Иди-ка сюда. Не помню, чтобы я так чудесно проводил день, ничего не делая. – Почему бы не насладиться днем? Впрочем, ты перенес саженцы, я бы не назвала это «ничего не делать». Еще бы раздобыть немного удобрения. – Дай-ка подумать. Все-таки Джордж – неплохой человек. Вскоре, спустившись вниз, мальчик оказался на крыльце. Появление его стало неожиданностью: так бесшумно он ступал, так мягко открывались и закрывались за ним двери. Питер думал было рассказать, как ясно он слышал их беседу, однако вовремя отогнал от себя эти мысли – в мире должны оставаться секреты. – Питер, как ты тихо ходишь. Это все те спортивные туфли? Посмотри, какие Джордж принес саженцы. Поможешь посадить? Боюсь, здесь не обойтись без удобрения. – Кровь. Кровь – превосходное удобрение. – Ужас какой! – воскликнула Роуз. – Думаю, мальчик прав, – согласился Джордж. – Глянь хотя бы на сорняки у загона для убоя. Выше человеческого роста вымахали. – Если вы не возражаете, сэр, я взял бы тачку и перенес сюда землю из загона. Там должно быть много крови. – Конечно, бери. Спасибо тебе. В чистейших брюках и белоснежной рубашке Питер направился к загону. Подходящий наряд для того, чтобы таскать грязь, пропитанную кровью, сырую от свежей смерти, тяжелую и зловонную. За холодными влажными тучами скрылось солнце. – Надеюсь, когда-нибудь он перестанет называть меня «сэром». – Так говорил его отец. – Вот тебе и чистоплотный мальчик… Без всякой задней мысли отправился в загон копать удобрение. Забавно, что он знает про кровь. – Он же хочет стать врачом. В нем есть… – Что? – Какая-то холодность, что ли. Я люблю его, понимаешь, но я совсем не знаю, как его любить. Я хотела бы сделать что-нибудь для него, но ему как будто ничего не нужно. Будь Джон хоть немного похож на сына, он, наверное, добился бы большего. Они стояли и смотрели на то, как по небу проносятся тучи. – Не передашь мне свитер? – попросила Роуз. – Спасибо. Наверное, я неправильно сказала: не холодность. Может, отчужденность? Я не имела в виду ничего плохого. И в случае Джона тоже. Он был хорошим человеком. – Я слышал о нем. Говорят, мог не брать плату и все такое. Это прекрасно. Вдалеке послышались раскаты грома. – Вот и дождь, кажется, – заметил Джордж. – Когда молния ударяет близко, даже пахнет по-особому. Снова прогремел гром. – Вон, опять повозка индейцев! – воскликнула Роуз, когда утихло эхо. – Какая еще повозка? – Я видела ее утром. Было так интересно: я заметила их там, где дорога огибает скалы. Они шли, беседовали и вели старенькую лошадь под уздцы, но, увидев, что я смотрю, остановились, пересели в повозку и, не оглядываясь, проехали мимо. А на вершине, представляешь, снова пошли пешком. – Для них это что-то вроде вопроса чести. – Куда они направлялись, как ты думаешь? Утром, я имею в виду. Во всяком случае, надолго они не задержались. Да и откуда они ехали? – Полагаю, из резервации. Погоди-ка, я схожу за биноклем. – Она в милях двухстах отсюда. – Наверняка собирались добраться до гор. Ты же знаешь, индейцам нельзя покидать резервацию. – Почему? – Чтобы глаза не мозолили. Разреши одному тут болтаться, так они все сюда придут. Под шепот ветра в листве Джордж стоял на крыльце, увитом хмелем, и следил за индейцами. Затем сел и продолжил смотреть. А после передал бинокль Роуз. – Я и не знала, что один из них – мальчик! – Серьезно? Лет одиннадцать или двенадцать на вид. Получается, он еще не родился, когда индейцы жили здесь, и никогда не видел этих мест. – А в черной шляпе его отец? Привез показать мальчику их старые земли? – Похоже на то. – Ненадолго же они остались в горах. – Боюсь, до гор они и не дошли, – откашлялся Джордж. – Почему? Лошадь старая? Тем временем индейцы миновали дом Бёрбанков и скоро должны были скрыться за скалами. – Фил с утра ездил проверить одного погонщика. Думаю, он их и развернул. – Развернул?! Но почему? Ведь они две сотни миль проделали! – Что ж, я уже сказал, что будет, если они начнут покидать резервацию. Что до Фила, то он никогда не питал любви к индейцам, кем бы они ни были. – В смысле «кем бы они ни были»? – Если я не ошибаюсь… Дай-ка мне бинокль. Да. Старый индеец – сын вождя. – Сын вождя! – Он умер незадолго до того, как индейцев отослали в резервацию. Вон там его похоронили, под скалой. Можно будет как-нибудь подняться к его могиле, устроить пикник. – Они и хотели увидеть могилу, наверное! – вдруг поднялась Роуз. – Джордж, ты представляешь, что чувствует сейчас этот мальчик? – Что? – Вот так запросто белый человек может развернуть его отца, сына вождя. Ты только представь. Он никогда этого не забудет. – Может, ты и права. Впрочем, строго говоря… Но Роуз его уже не слышала – она тотчас рванула с крыльца. Один из работников видел, как она мчалась с невнятными воплями, словно умалишенная. Туфли девушки не слишком подходили для ходьбы. Спотыкаясь на высоких каблуках, оно падала и тут же принималась бежать вновь. «Стойте! Пожалуйста, стойте!» – кричала Роуз индейцам и, наконец нагнав их, припала к повозке, с трудом переводя дух. – Я видела вас утром, – улыбнулась она старому индейцу, и тот снял с головы шляпу. Мальчик сидел, выглядывая из-за ушей старой лошади.