Помимо названных категорий пострадали и слуги князя, исполняющие охранительно-полицейские функции. Летописец пишет: «детьцкые и мечникы избиша, а дома их пограбиша.» Как видим, и эта феодальная прослойка эксплуататоров обладала личным имуществом. Видимо, вообще в домене, в «волости» Андрея, основной гнев восставших был направлен против судейских и полицейских «чиновников», особенно против первых — жрецов Фемиды. Летописец даже приводит специальную сентенцию, хотя отлично понимает, что восстание направлено не только против судей, но и самого князя. Звучит это поучение весьма лицемерно. Летописец пишет, что восставшие в силу ограниченности и неосведомленности «не ведуче глаголемого, идеже закон ту и обид много, и пакы Павел апостол глаголеть, всяка душа властелем [властем — Р. А.] повинуется, власти бо от Бога учинени суть, естеством бо земных, подобен есть всякому человеку царь, властью же сана яко Бог веща бо великыи Златоустець темже противятся волости противятся закону Божью, князь бо не туне мечь носить, Божии бо слуга есть.».[349] Само по себе восстание, направленное против государственного, т. е. княжеского административного и хозяйственного, аппарата, весьма показательно, ибо совершенно четко указывает на усиление эксплуатации. Казне князя необходимо было больше средств для проведения активной политики, отсюда увеличение налогового пресса. Но классовое стихийное восстание было направлено и против местных землевладельцев. Не только боярину, но и дворянину, министериалу, служилому феодалу и мелкому держателю земли было в этот момент очень неуютно в своей усадьбе, когда он оставался один на один с крестьянским морем свободных и зависимых смердов. Новгородец-современник, оценивая масштабы восстания и резюмируя общее положение «Низовской земли», записал: «и велик мятеж бысть в земли той и велика беда, и множьство паде голов, яко и числа нету». Восстание в сельских районах Владимиро-Суздальской земли захлестнуло и районы городов. Отряды «мятежников» стали появляться даже во Владимире. Ипатьевская летопись сообщает, что «грабители» и «ись сел приходяче грябяху». Но во Владимире восстание приняло несколько иной характер. Заговор против Андрея непосредственно осуществлялся рядом княжеских слуг — министриалов и дворян. Следовательно, в Боголюбове и во Владимире эти социальные группировки возглавили «мятеж» против княжеской власти. Их поддерживали «горожане Боголюбьскыи». Это суммарное понятие могло, видимо, обозначать несколько социальных категорий древнерусского общества — от ремесленников и купцов до феодалов. Правда, отдельно летописец выделяет «дворян»: «горожане же Боголюбьскыи и дворане разграбиша, дом княжь и делатели иже бяху пришли к делу, злато и сребро порты и паволокы и именье емуже не бе числа.»[350]В грабеже княжеского имения приняли самое деятельное участие и феодалы, жившие во Владимире. Это также специально подчеркнуто в Ипатьевской летописи. Окончив переговоры с «боголюбским полком» по поводу убийства князя, владимирцы «и разиидошася и вьлегоша грабить, страшно зрети».[351] Итак, все это позволяет прийти к выводу, что классовое выступление во Владимиро-Суздальской земле в 1174–1175 гг. не было однородным, более того, в разных районах восстания принимали участие разные слои общества со своими специфическими целями. Но очень скоро феодальная прослойка населения Владимиро-Суздальской земли стала принимать все меры для подавления восстания и стабилизации обстановки. Ведь возмущение и «мятеж» против князя и его администрации приводили к восстанию против всех феодалов. Было необходимо срочно изыскать верховный символ, во имя которого можно было потушить классовые выступления. Нужен был новый «хороший» князь или князья. Появление преемника Андрея на столе автоматически означало присутствие княжеской дружины и администрации в городах и волостях, укрепление княжеской власти и власти феодалов на местах. В «порядке» были заинтересованы все феодалы Владимиро-Суздальской земли, а бояре в особенности. Уже сразу после убийства Андрея был собран собор, или съезд. На нем феодалы Владимиро-Суздальской земли решили вопрос о кандидатурах на местный стол. Вот как описывает летописец сбор всей дружины: «Уведевше же смерть княжю Ростовця, и Сужьдалци, и Переяславци, и вся дружина от мала до велика съехашася к Володимерю.»[352] На съезде была подчеркнута срочная необходимость приглашения князей не только из-за внутреннего положения, но и внешней безопасности. Феодалы «реша се ся уже тако створило князь нашь убьен, а детей у него нету, сынок его в Новегороде, а братья его в Руси, по кого хочем послати в своих князех, нам суть князи Муромьскые, и Рязаньскыи близь в суседех, боимся льсти их, еда пойду изънезапа ратью на нас, князю не сущю у нас.».[353] На съезде не было единодушия в выборе кандидатур. Часть местных феодалов и, видимо, прежде всего владимирских и переяславских, принадлежавших к «младшей» дружине, а также вече Владимира предпочитали Юрьевичей, сыновей Юрия Долгорукого, — Михаила и Всеволода, о которых был заключен ряд с их отцом. «Старшая» дружина, крупные ростовские, суздальские бояре и вече Ростова и Суздаля предпочитали молодых Ростиславичей, сыновей старшего сына Юрия Долгорукого — Ростислава. На кандидатуре последних особенно настаивали ростовские бояре и их предводители, такие как Борис Жидиславич. Их поддерживали и рязанские послы, присутствовавшие на съезде во Владимире. Ростовцы и суздальцы одержали верх в разыгравшейся дискуссии. Избранные на съезде послы должны были официально вручить послание о выборах Ростиславичам и князю рязанскому Глебу. Но ждали известий из Владимира не только племянники Андрея, но и его братья Михаил и Всеволод. Последние заключили соглашение с Ростиславичами о совместном выступлении на политической арене Владимиро-Суздальской земли. Вот как описывает этот эпизод местный летописец: «приехавше ели поведаша речь дружиньню, и сущю ту Михалку Гюргевичю с нима, у Святослава князя Чернигове, и рекоста Мстислав и Ярополк (Ростиславичи. — Ю. Л.) помози Бог дружине, оже не забывають любве отца нашего, и здумавше сами рекоша, любо лихо, любо добро всем нам пойдем вси 4 Гюргевича 2, а Ростиславича 2, [и поидоста преди два Михалк Гургевич] и Ярополк Ростиславичь, утвердившеся межи собою, давше стареишиньство Михалку.,»[354] Все четверо князей пришли на Москву, здесь они получили совершенно открытый приказ ростовских бояр об отдельном княжении: «и слышавше (о приезде Юрьевичей. — Ю. Л.) Ростовци негодоваша, рекоша Ярополку: „Ты поеди семо!" А Михалку рекоша: „Пожди мало на Москве". Ярополк же поеха отаи брата к дружине Переяславлю, Михалко же видев брата ехавша, и еха Володимерю».[355] К этому времени политическая ситуация изменилась. В Переяславле «старшая» дружина — ростовские и суздальские бояре — заключила договор — ряд с Ярополком, который получал во владение вместе со своим братом Мстиславом всю Владимиро-Суздальскую землю. Юрьевичи оказались на положении нежелательных «иностранцев». Но владимирцы со своим вече, состоявшим из феодалов, оставшихся в городе (часть была «мобилизована» ростовскими боярами), купцов и ремесленников, попытались совершить переворот и вместе с Михаилом Юрьевичем не подчиниться «старым» городам и «старой» дружине. Это сообщение летописи о коллективном «самовластии» владимирцев позволяет точно установить первую серьезную политическую акцию, определяющую совершенно точно полную самостоятельность будущей столицы земли от Ростова и Суздаля. Отныне Владимир (владимирское вече) и «младшая» дружина открыто декларируют свою независимость. Ни временная военная неудача, ни насильственное подписание ряда с победившими «старшими» городами, ни появление на столе неугодных местному вечу Ростиславичей, ни смерть Михаила, избранника владимирцев, — ничто фактически не могло повлиять на политическое развитие нового центра Владимиро-Суздальской земли. Владимир приобрел политическую свободу и превратился в основную силу крупнейшего княжества Древней Руси. Правда, нельзя думать, что ростовская «старшая» дружина, «Ростовская тысяча», оставила мысль о «своей свободе». Наоборот. Совместно с вечем своих городов ростовские и суздальские бояре на протяжении конца XII — начала XIII в. стремились к полной свободе, к политической независимости. Известный гегемонизм Владимира, его центральное положение в стране не только не потушили этих страстных стремлений, а, пожалуй, усилили их. Борьба между городами в 70-х гг. вылилась в ожесточенную войну. В результате междоусобицы, длившейся свыше года, на столе Владимиро-Суздальской земли оказался сын Юрия Долгорукого Всеволод (1177–1212 гг.). Князь очень внимательно, особенно в первые годы, «прислушивался» ко мнению владимирцев. И тем не менее они были, видимо, не всегда «довольны» Всеволодом. Во всяком случае даже сугубо осторожная официальная летопись вынуждена отметить, что желание и действия этих двух сторон (князя и города) часто не совпадали. Владимирцы — точнее, вече Владимира — поступали по-своему, часто вопреки мнению Всеволода. Весной 1178 г. ростовские бояре и поддержавшие их рязанские князья сделали очередную попытку разгромить Владимиро-Суздальскую землю, но потерпели поражение. Рязанцы попали в плен. Они были отведены во Владимир и посажены в тюрьму. Через три дня в городе стихийно (?) возник «мятеж». Владимирцы, видимо, с согласия веча потребовали на расправу пленных князей. Всеволод, не желавший участвовать в братоубийственной резне, еле отстоял Глеба и его сыновей. Но через несколько дней «мятеж», в котором участвовали не только бояре и купцы, но и «людие все» — низы города, повторился. Всеволод не сумел спасти пленных. И с ними владимирцы жестоко расправились.[356] Надо подчеркнуть, что этот факт не единичен. Большая самостоятельность, подчинение князя в ряде важнейших вопросов политики городу неоднократно отмечается (а иногда даже подчеркивается) летописцем. Ровно через год после инцидента с рязанскими князьями владимирцы вновь «поставили на место» своего князя, указав, что он должен их слушаться. В походе на Торжок Всеволод проявил некоторую «слабость» и, не желая войны, предложил горожанам откупиться. Торжок был богатейшим городом на Руси, там располагались таможенные заставы, через него проходили пути из Новгорода и в Новгород. Но владимирцы не желали получать выкупа, они требовали разгрома города. Князь был вынужден уступить. Владимирцы настояли на своем. Город был отдан на поток и разграбление.[357] Анализ летописных источников заставляет думать, что вообще вся «внешняя политика» Владимиро-Суздальского княжества в конце XII — начале XIII в. — энергичная, бескомпромиссная, подчас жестокая, но всегда активная — отражала интересы владимирцев, владимирского веча, мелких феодалов, купцов и, возможно, отчасти смердов — переселенцев, участвовавших во внутренней колонизации. Показательна политика в отношении Рязани. Большое, богатое княжество с хорошим войском, а подчас с союзниками — половцами было вынуждено почти постоянно вращаться в орбите политики своего северо-восточного соседа. Рязанские князья — всегда «младшие братья» и «дети», другими словами, «вассалы» у своего кузена, «старшего брата» и «отца» Всеволода. Малейшее нарушение подобной зависимости приводило к подавлению силой сопротивления и восстановлению прежнего положения. В 1180 г. владимиросуздальские войска неожиданно вторглись в пределы Рязанского княжества. Столица земли без боя сдалась Всеволоду.[358] Через семь лет, в 1187 г., поход был повторен, Рязанское княжество вновь потерпело поражение. Оно запомнилось надолго. Только через 20 лет рязанские князья решили сделать попытку освободиться от гегемонизма Владимира. Но Рязань была вновь захвачена и лишена даже призрачной самостоятельности, на столе оказался сын Всеволода Ярослав. Последовавший за тем «мятеж» не принес победы рязанцам.[359] Город был окружен. Всеволод велел выйти всем горожанам, а затем Рязань на глазах победителей и побежденных была сожжена. Ответный набег на Москву союзника рязанских князей пронского Кир Михаила ничего не изменил. Подобное действие, скорее, напоминало акт мести, нежели продуманную политику. Рязань продолжала находиться в подчинении Владимира. Владимиро-Суздальская земля проводила также и традиционную «восточную» политику. Она в основном повторяла тенденции Андрея Боголюбского. Между тем походы, судя по всему, отнюдь не преследовали захвата чужой территории. Ни большой поход 1184 г., ни походы 1186 и 1205 гг. не принесли новых территорий.[360]Судя по некоторым данным, они продолжали политику на востоке и, видимо, были связаны с вполне конкретными задачами владимирской торговли. «Южная» политика, включавшая отношения с «Русской землей» и Киевом, была одной из составных сторон внешнеполитической доктрины Владимиро-Суздальской земли конца XII — начала XIII в. Эти отношения начались со столкновения между великим князем киевским Святославом Всеволодовичем и владимирским князем Всеволодом Юрьевичем. Борьба Рязани и Владимира не прошла незамеченной. Некоторые группировки рязанских князей обрели себе покровителя в лице Святослава Всеволодовича. Последний, может быть, не очень старался быть полезным рязанским князьям, но то, что он приложил усилия, чтобы снова разжечь междоусобицу и тем самым ослабить Владимиро-Суздальское княжество, вне всякого сомнения. В 1181 г. Святослав Всеволодович даже вторгся на территорию «Суждальской земли» и сжег город Дмитров.[361] Но это был лишь набег. Не способствовала миру и борьба между противниками за новгородский стол. В 1182 г. на границе новгородских владений произошло столкновение нового новгородского князя Ярополка, сына Святослава Всеволодовича, с владимирским князем, который окружил Торжок и осадил его. Город сдался. Сидевший там Ярополк Ростиславич, заклятый враг Всеволода Юрьевича, оказался в плену. Однако, надо думать, что подобная враждебность в политике двух крупнейших государственных образований Древней Руси — Киевской земли и Владимиро-Суздальской земли — была невыгодна обеим сторонам. Как можно судить по записи от 1185 г., когда владимирского епископа Всеволод направляет для благословения на владимирский стол в Киев не только к митрополиту Никифору, но и к Святославу Всеволодовичу, уже к середине 80-х гг. XII в. отношения между «югом» и «севером» возобновились. Теперь владимирский летописец очень сочувственно относится к политике киевского князя.[362] Поход 1185 г. против половцев, возглавляемый Святославом, представлен как его забота о «Русской земле» в отличие от известия о походе Игоря Святославича.[363] (Хотя владимирский летописец сожалеет о жертвах). Всеволод матримониальными связями укрепляет свое положение на юге. Своих дочерей он выдает замуж за южных князей — черниговских и белгородских.[364] Эта дальновидная акция не замедлила сказаться. В 1195 г. умирает князь Святослав Всеволодович, и на столе оказывается сват Всеволода Юрьевича — Рюрик. Владимирский летописец прямо пишет: «посла великыи князь Всеволод муже свое в Киев и посади в Кыеве Рюрика Ростиславича».[365] Одновременно Всеволод укрепляет традиционную базу ростовских князей в «Русской земле». Под тем же 1195 г. читаем: «Посла благоверный и христолюбивый князь Всеволод Гюргевич, тивуна своего Гюрю, с людми в Русь, и созда град на Городци на Востри, обнови свою отчину».[366] Это на первый взгляд стереотипное известие приобретает важное значение, если учесть, что именно на эти годы Всеволод получает «стареишиньство вся братиа во Володимири племени».[367] Вскоре он воспользовался этим. Для своего зятя он испрашивает у Рюрика, нового киевского князя, те города, которые тот обещал дать своему зятю Роману. Последний оказался обиженным. Роман объединился с Ольговичами. Началась очередная кровавая междоусобица, в которую оказался вовлеченным непосредственно и Всеволод, выступивший на стороне Рюрика. Кончилась эта страшная война только со смертью участника — Романа в 1205 г. В 1202 г. Киев был захвачен и разграблен Рюриком и половцами. Такого разгрома историческая столица Руси еще не знала. Всеволод все время поддерживал Рюрика.[368] В 1199 г. он предпринял поход на половцев.[369] Его войска участвовали во время смуты на стороне Рюрика. Но Всеволод был вынужден заключить договор «докончальный» и с Ольговичами. Великий князь владимирский почти все время удерживал не только свой плацдарм в «Русской земле» — Остерский городок, но и Переяславль Русский как вассальное владение.[370] Обычно там княжил кто-нибудь из родственников Всеволода. К началу XIII в. Владимиро-Суздальское княжество в известной степени старалось уменьшить усобицу южных князей. Стало традицией вмешательство киевского митрополита в политические дела. Он нашел себе союзника в лице великого князя Всеволода. Это не преуменьшило, а, пожалуй, увеличило авторитет «Суждальской земли». К концу своего правления Всеволод сумел добиться мирного договора даже с постоянными противниками Ольговичами. Политическая позиция огромного и сильного княжества была такова, что его стремления во многом учитывались при решении важнейших вопросов. Становление на киевский стол во многом зависело от «Суждальской земли». То, что во время Андрея Боголюбского было исключительным явлением, стало почти традицией. Для осуществления своего плана Андрею понадобились сбор и организация похода, посылка на юг огромного войска. В начале XIII в. было достаточно дипломатической поддержки Всеволода Юрьевича, великого владимирского князя, чтобы получить киевский стол. Налицо политический фактор, в достаточной степени определяющий силу Северо-Восточной Руси. Весной 1212 г. умер великий князь Всеволод Юрьевич. На стол вступил его сын Юрий. Началу его правления предшествовали драматические события. Ровно за год до смерти Всеволод сделал попытку при жизни заключить ряд с городом. Договор должен был оформить и закрепить кандидатуру одного из сыновей великого князя на столе Владимира. Объяснить подобную предусмотрительность, возникшую у такого осторожного политика, каким был Всеволод, несложно. Князя беспокоили претенденты из других династийных линий, могущие претендовать на владимирский стол. К тому же, и это было самое главное, при жизни Всеволод мог рассчитывать на заключение договора с общиной Владимира. После его смерти, как он полагал, могли возникнуть всевозможные препятствия. И в этом, конечно, он был прав. Отметим, что коммунальные органы были также заинтересованы в ряде. Дальнейшие события показали, что они очень обоснованно беспокоились о статусе города как столице всего княжества. Ростов продолжал претендовать на первенство. Всеволод для заключения ряда с городом послал за своим старшим сыном Константином, «дая ему по своем животе Володимерь, а Ростов Юрью дая». Но Константин, у которого были очень прочные связи с «людьем» ростовским, отказался ехать. Он выдвинул собственные требования: «хотя взяти Володимерь к Ростову». Безусловно, эти требования не были приемлемы ни для его отца, ни для общины Владимира. Двукратное приглашение Всеволода было отвергнуто Константином, упорно стремившимся поставить Ростов, в котором он «сидел» уже несколько лет, над Владимиром. В результате Всеволод созвал собор, в котором участвовали представители имущих слоев населения всей земли, а также вече Владимира, на котором и был заключен ряд. По этому ряду Юрий был признан преемником великого князя.[371] С началом правления Юрия борьба между традиционными группировками Ростова и Владимира обострилась. Каждая из них выдвигала на стол великого князя своего претендента. Не прошло и месяца с начала княжения Юрия во Владимире, как летопись сообщает: «Святослав князь иде в Ростов к брату своему Костянтину. А Костянтин нача рать замышляти на Георгиа, хотя под ним взяти Володимерь. Георгии же не хотя его к собе пустити иде на нь с братьею с Ярославом, Володимером и Иоаном, и бывшим им у Ростова, и ту умирившеся крест целоваша межи собою, и раззидошяся кыиждо во свояси».[372] Но вскоре междоусобица вспыхнула вновь. Владимир Всеволодович перебежал на сторону Константина. Вновь князья собрались «на снем» близ Юрьева Польского. Переговоры дали лишь временную передышку, а также определили перераспределение сил. Святослав ушел от Константина к Юрию. Владимир переметнулся к Константину. Он за это получил Москву, которая, видимо, входила в юрисдикцию ростовского князя. Святослав сел в Юрьеве Польском. Его наделил владимирский князь. Не прошло и года, как междоусобица вспыхнула с новой силой. Инициатором, по мнению летописца, выступал Константин. Юрий, собрав свои войска и войска Ярослава, Святослава, Иоанна и Давыда Муромского, подошел к Ростову. Здесь вспыхнула ожесточенная битва, противники бились на р. Идше, разорили и сожгли в округе все села. Константин в долгу не остался. Ростовские войска напали на Кострому, владения Юрия, «пожже ю всю, а люди изъимаша». Противники с трудом умирились. Юрий затем подошел к Москве, где «сотворил» мир с Владимиром Всеволодовичем. Однако последний был вынужден покинуть пределы «Суждальской земли» и уехать в Переяславль Русский, где вскоре и попал в плен к половцам.[373] Полицентризм был тесно связан с идеологической «самостоятельностью». Во всяком случае на всем протяжении XIII в. в отдельных центрах Владимиро-Суздальской земли появляются владыки, тесно связанные со «своими» городскими общинами и князьями. Со времени правления Юрия Всеволодовича это явление становится типичным. Иногда летописец просто даже употребляет выражение «постави князь» для обозначения появления нового епископа. В статье 1214 г. Московского летописного свода 1480 г. читаем: «Постави Костянтин Ростову епископа Пахомиа, отца своего духовного».[374] Непрочный мир владимиро-суздальских князей нарушил в 1216 г. «возмутитель спокойствия» Ярослав Всеволодович. «Заратившись» с новгородцами и с собственным тестем Мстиславом Удалым и Владимиром псковским, он ухитрился втянуть в эту первоначально «домашнюю склоку» старшего брата Юрия. Естественно, против последнего выступил Константин с Ростовом. Насколько была серьезна эта междоусобица, можно судить хотя бы по тому, что летописец подчеркивает: «Князь же Юрьи Всеволодичь со Святославом и с прочею братьею вышли беху из Володимеря, и полци беху с ними сильни, Муромци и Бродници и Городчане, и вся сила Суздальской земли, погнано бо бяше ис поселен и до пешець».[375] Мало того что были взяты в войско крестьяне, поселяне, пришельцы из других земель, колонисты, некоторые выражения заставляют думать, что в войско были набраны и холопы, несвободные члены общества. На это указывает одно лирическое отступление при рассказе о Липицкой битве. «Страшно же чюдо и дивно, братье, поидоша бо сынове на отци, а отци на дети, брат на брата, раби на господу».[376] Последнее выражение «раби на господу», возможно, и указывает на несвободный контингент граждан в войсках. Несмотря на численность войск, Юрий и Ярослав потерпели поражение и при р. Липице, близ Юрьева Польского. Попытка Юрия Всеволодовича задержаться во Владимире и организовать оборону натолкнулась на нежелание коммунальных органов власти. Исключительно интересна и характерна речь Юрия, произнесенная перед вечем: «князь Юрьи созва люди и рече: „Братие Володимерци, затворимся во граде, негли отбьемся их". Людие же молвяхуть ему:,Княже Юрьи, с ким ся затворити, братия наша избита, а инии изъимани, а кои прибежали, а ти без оружиа, то с ким станем?" Князь же Юрьи рече: "Аз то все ведаю, толико не выдайте мя брату князю Костянтину, ни Володимеру, ни Мъстиславу, да бых вышел по своей воли из града". Они же тако обещашяся ему». Итак, великий князь едва упросил своих «братьев» — вечников не выдавать его без всяких условий его противникам. Но, возможно, и это обещание было дано весьма «условно». По крайней мере как только противник обложил город, в нем начались пожары. Показательно, что летописец конкретно указывает, что именно горело. Был подожжен княжеский двор. А это заставляет думать, что либо у Константина были сторонники, либо Юрия владимирцы больше не хотели. «Князи же день той весь стояша на побоищи, и на утреи поидоша к Володимерю, и приидоша к нему в неделю рано, и объехавше его сташа, и тое ночи загореся в городе княж двор. Во вторник же в 2 час нощи опять загореся град, и горе и до света».[377] В результате Юрий сдался на милость победителей, а Константин сел на столе во Владимире. Владимирцы, несмотря на поражение, все-таки по ряду сохранили свое главенствующее значение во Владимиро-Суздальской земле. Ростов так и не стал столицей. Липицкая битва была самым крупным, но не единственным столкновением на территории Владимиро-Суздальской земли. Здесь ширился процесс полицентризма и возникали новые центры, подобно тому как это происходило в «Русской земле». С новой и новой силой на северо-востоке вспыхивала междоусобица. Общее динамичное развитие Владимиро-Суздальской земли в XII–XIII вв. рождало аналоги политического развития на юге страны со всеми тенденциями автономизма и стремлением собственной государственности отдельных областей, тенденциями, которые были типичны для Киевщины, Переяславщины, Черниговщины и Галицко-Волынской земли в XI — ХIІІ вв.[378] Столкновение 1216 г. и появление на столе Владимира Константина ничего не изменило в расстановке политических сил на северо-востоке. Несмотря на выигранную битву, Константин не отличался политической силой и во многом (если не во всем) зависел от своих противников — братьев. Уже через год после «восшествия на престол» во Владимире Константин был вынужден вернуть своего брата Юрия из ссылки и заключить с ним новый договор. «Того же лета посла Костянтин Всеволодичь по брата своего Георгиа на Городець, зова его к собе во Володимерь; он же прииде к нему с епископом своим Симоном и с боляры своими. Костянтин же урядися с ним на том:,По моем животе Володимерь тобе, а ныне поиди в Суздаль". И води его ко кресту и одарив его дары многыми отпусти его в Суздаль.»[379] Очень скоро явился от половцев брат Константина Владимир. Он пришел со своими союзниками — степняками. Константин был вынужден дать ему «Стародуб и ину властьцу».[380] Итак, в период правления Константина практиковалось получение владений. Государственная территория продолжала дробиться. Более того, лучшие и наиболее крупные «уделы» Константин попытался закрепить за своими сыновьями. В 1218 г. «великии князь Костянтин посла сына своего старейшего Василька на стол Ростову, а Всеволода на Ярославль».[381] Смерть Константина мало что изменила в политике его наследника великого князя Юрия. Последний, так же как и его предшественник, лавирует между различными (подчас противоположными) интересами своих соперников — братьев и племянников. В 1227 г. он посылает в Переяславль Русский (из Ярославля?) сына Константина Василька.[382] А ровно через год его там сменил брат Юрия Святослав.[383] Но подобная перестановка не всегда помогала. Умный и беспокойный Ярослав возглавил в 1229 г. оппозиционный блок, включавший кроме него самого Константиновичей. Великий князь был вынужден во избежание кровавой междоусобицы пойти на уступки.[384] Полным ходом шла и церковная автономия. В 1229 г. в Суздале возглавляет кафедру епископ Митрофан, а через год собственную кафедру получает в Ростове епископ Кирилл. Последний был прямой креатурой ростовских Константиновичей. В 1232 г. все же возникла усобица, вылившаяся уже в военные действия. Инициатором был, конечно, вновь Ярослав.[385]Как видим, развитие Владимиро-Суздальской земли вело к политической самостоятельности отдельных центров, и княжеская усобица в большинстве случаев выражала эту тенденцию. Без помощи города, округи, местных феодалов, без материальных и людских резервов князь не может начать войну против своего сюзерена или соседа. Политическая особенность развития Владимиро-Суздальской земли превосходно подтверждает это положение. Несмотря на междоусобицу, «Суждальская земля» продолжала проводить активную внешнюю политику в отношении своих южных соседей — Рязани, Смоленска и Киева, а также северо-западного соседа — Новгорода. Последний в начале XIII в., несмотря на свою обычную весьма самостоятельную позицию, очень часто был вынужден считаться с «Низовской землей», которая систематически сажала своих ставленников на местный стол. Страшная междоусобица в Рязани в конце 10-х гг. только ухудшила ее положение, уже совершенно превратив местных князей во владимирских вассалов. По традиции Константин и Юрий Всеволодовичи активно вмешивались в южные дела, стараясь посадить на киевский стол и в Переяславское княжество своих ставленников. Район все более и более испытывал влияние Владимира. Правда, ему активно противостояли Чернигов и Галич. Именно на этих трех китах и держалась в 20—30-е гг. XIII в. вся политика киевских князей. Наиболее важное место во внешней политике Владимиро-Суздальской земли в этот период занимали взаимоотношения с восточными соседями. Эта политика отличалась активностью и, надо признать, известной дальновидностью. Характерно, что она принимала весьма разнообразные формы: от торговли и союзнических отношений до военных действий. Вряд ли можно представлять русско-мордовские отношения только как набеги с обеих сторон. Уже в начале XIII в. существовали определенные союзы, вассально-даннические отношения между великим владимирским князем и мордовской знатью. Причем эти отношения носили весьма развитой характер. Из летописного сообщения узнаем, что владимиро-суздальские князья оказались втянутыми в междоусобицу мордовской феодально-племенной верхушки. Пуреш, «ротник» Юрия Всеволодовича, его вассал, пригласил на помощь войска своего сюзерена для борьбы против другого мордовского князя Пургаса. Последний искал помощи у болгар. Через год сын Пуреша привел в помощь половцев и «изби Мордву всю и Русь Пургасову, а Пургас едва вмале утече».[386] Выражение «Русь Пургасова», обозначавшее русских, живших на территории Мордовии, показывает на то, что народная колонизация очень интенсивно развивалась в районе Поволжья. Существование к 20-м гг. XIII в. «Руси Пургасовой» указывает на заселение свободных земель русскими земледельцами, что и приводило к этнической чересполосице поселений. Усобица в районе Мордовии продолжалась почти вплоть до татарского нашествия. В 1232 г. Юрий Всеволодович вновь посылал свои войска в этот район.[387] Освоению свободных земель способствовали и монастыри. В XII–XIII вв. на территории Владимиро-Суздальской земли было основано 48 монастырей. Некоторые располагались на периферии, другие в центрах — в Ростове, Ярославле, Костроме, Нижнем Новгороде, Устюге и др. Шло деятельное распространение христианства на окраинах «Суждальской земли». Уже в «Вопрошании Кирика» — памятнике XII в. — находится текст, показывающий на то, что крещение нерусских народов — соседей Руси было обычным явлением и имело свою традицию.[388] Распространение христианства во многом способствовало развитию угро-финских народов, ибо не только несло им начатки культуры (письменность прежде всего), но и знакомило их с навыками земледелия и ремесел, что способствовало втягиванию их в сферу производительных сил и производственных отношений феодального общества. Если русские, селившиеся на территории Мордовии, в районах слабозаселенных или вообще ненаселенных, были преимущественно земледельцами, то в Волжской Болгарии проживали в основном русские купцы (и ремесленники?). Они постоянно жили в столице болгар — Великом городе. Видимо, контингент русских, проживавших здесь, был весьма велик, а также и постоянен. На это указывает существование в Великом городе православного кладбища и церкви.[389] Более того, видимо, «православные» оказывали сопротивление «насильству» местных властей. Когда в 1228 г. болгары убили неповинного купца, в городе начались пожары. Надо думать, что подобное совпадение не случайно. «И створи Бог милость вскоре за кровь его (убитого купца. — Ю. Л.), погоре у него болшая половина города Великого, а потом оставшая часть загарашется днем дваждыи и триждыи, такоже и бысть по мьного дни, мало остася города, а все погоре, и товара погоре множество бещислено, за кровь мученика Христова».[390] Характерно, что во Владимире новый мученик, купец, был канонизирован и признан святым. Подобный факт довольно определенно показывает на отношение Владимиро-Суздальской земли к торговле. Именно она являлась главным стимулом дружеских или, наоборот, враждебных отношений между двумя соседями. Не надо забывать, что Болгария держала в своих руках весь путь по Волге, которая являлась одной из важнейших в мире транспортных артерий, соединяющих Восток с Западом. Малейшая задержка транзита, торговых сделок грозила колоссальными убытками, «кризисом» финансовых операций не только во Владимире, но и в Киеве, Галиче, Новгороде, Риге, Смоленске. Вот почему так болезненно относились владимирские купцы и князья Владимира к малейшему нарушению договоров, заключенных еще в XII в. и по традиции возобновлявшихся при смене «властителей». В 1220 г. поход Святослава Всеволодовича преследовал именно возобновление торгового договора с болгарами и защиту традиционных торговых сделок.[391] Летописец и подчеркивает это в заключении своего рассказа, где говорится о переговорах Юрия Всеволодовича и болгар: «и управишяся по прежнему миру, яко же было при отци его Всеволоде и при деде его Георгии Володимеричи, и посла с ними (послами. — Ю. Л.) мужи свои водити в роту князей их и земли их по их закону».[392] Заключение подобных мирных договоров, огромный масштаб торговли способствовали дружеским практическим отношениям двух государств. В 1223 г. на Русь обрушилась первая волна страшной угрозы всей мировой цивилизации. Русские потерпели поражение от татар на Калке. Политическая раздробленность, полицентризм, разобщенность сыграли свою роль и в военном деле. Без объединенного командования, без общего руководства войска потерпели поражение. Летописец с ужасом описывает сцены битвы, в которой каждый воевал индивидуально, без поддержки союзников, без взаимодействия с соседом. Эта «индивидуальность», даже по мнению современников, не имела прецедента в истории. «И бысть победа на вси князи Русстии, ака же не бывала от начала Русськои земли никогдаже, сам бо великий князь Мьстиславь Киевьскии видя се зло не движеся никакоже с места, стал бо бе на горе, над рекою Калкою.»[393] Вспомогательные войска, посланные Юрием Всеволодовичем во главе с Васильком Константиновичем, не успели примкнуть к основным силам русских князей. Они были еще в Чернигове, когда пришла весть о страшном разгроме. Войска ростовского князя вернулись обратно.[394] Как страшное предостережение приходили на северо-восток Руси известия о разгроме и захвате татарами крупнейших государств Азии, физическом уничтожении целых народов, превращении в пустыню обширных областей с прекрасными городами и многолюдными селениями. Вероятно, Владимир и Владимиро-Суздальская земля были одними из наиболее информированных районов Европы. Близость и постоянная связь с Волгой давали возможность получать достоверную и обширную информацию о Востоке, Азии и татарах. В 1229 г. в летопись было занесено сообщение, которое приобрело исключительную важность: оно прямо предвещало удар по народам, жившим в Поволжье: «Того ж лета Саксини и Половци возбегоша из низу к Болгаром перед Татары, и сторожеве Болгарьскыи прибегоша бьени от Татар, близь рекы еиже имя Яик».[395] А через три года летописец сообщает о появлении агрессора на пороге Владимиро-Суздальской земли: «Придоша Татарове, и зимоваша, не дошедше Великого града Болгарьского».[396] Под 1236 г. летописец сообщает о покорении Волжской Болгарии. Нет даже намека на осуждение иноверцев, с которыми столь долго и часто сталкивались интересы Владимиро-Суздальской земли. С ужасом, с глубоким сожалением летописец описывает разгром столицы Болгарии — Великого города, крупнейшего перевалочного центра торговли Восточной Европы. «Тое же осени. Придоша от восточные страны в Болгарьскую землю безбожнии Татари, и взяша славный Великыи город Болгарьскыи, и избиша оружьем от старца до уного, и до сущего младенца, и взяша товара множество, а город их пожгоша огнем и всю землю их плениша».[397] Это сообщение, принадлежащее владимирскому летописцу, проникнуто откровенным предупреждением о грозящей катастрофе. Через год она разразилась. Нельзя сказать, чтобы владимиро-суздальские рубежи не были готовы к обороне. Как показали археологические раскопки, в ряде пограничных городов имелись укрепления.[398] Но этого было недостаточно. Зимой 1237 г. татары вторглись в пределы Владимиро-Суздальской земли. Огромное войско, состоявшее из хорошо вооруженных и мобильных, собственно татаро-монгольских, корпусов и ряда воинских соединений подневольных народов, ударило с юго-востока на Рязань. В ходе встречных сражений рязанские города были разгромлены. Характерно, что ни о каких предварительных дипломатических переговорах речь даже не шла, хотя татарами была сделана попытка их начать. Они послали «жену чародеицю и два мужа с нею» якобы для получения «десятины во всем, во кнезех и в людех и в конех». Но это никто всерьез не воспринял. Видимо, совершенно правильно поняв, что перед ними соглядатаи, рязанцы не пустили их даже в город. Ответ рязанских князей был предельно краток: «коли нас не будет, то все ваше будет».[399] Одновременно были посланы татарские «послы» во Владимир Залесский. Туда же помчались гонцы за помощью к великому князю Юрию Всеволодовичу. Но «властитель» Владимиро-Суздальской земли и верховный сюзерен рязанских князей не прислал помощи. Трудно даже предположить, чтобы Юрий Всеволодович хотел разгрома своих вассалов, не в его интересах было лишаться буфера между степью и границами собственного княжества. Буквальный разгром Болгарии, тотальное уничтожение населения, о котором великий князь хорошо был осведомлен, не оставляли никакого сомнения в том, что предстоит борьба не на жизнь, а на смерть. И тем не менее помощь не была послана. Конечно, это можно было объяснить тем, что она не успела дойти. Но вот летописец прямо пишет: «Князь же Юрьи и сам не иде, ни послуша князей Рязаньских молбы, но хоте сам особь створити брань.»[400] Как и в битве на Калке, возникла сходная ситуация. Каждый князь хотел сражаться один, без союзников. Вряд ли это случайно. Видимо, сталкиваемся с чем-то большим, чем простое стремление к индивидуальному действию. Возможно, здесь проявляется одна из черт социальной психологии, характерной для рыцарства периода феодальной раздробленности, когда каждый рыцарь, каждый полководец, каждое феодальное воинство стремились к собственному, личному участию в сражении, зачастую абсолютно не считаясь с общими действиями, в результате чего страдали все, и исход битвы был предрешен подобной тактикой. Так было и на Западе, так было и в Древней Руси.[401] После разгрома Рязани татары ударили по Владимиро-Суздальской земле с юго-востока. Была захвачена и сожжена Коломна. Юрий Всеволодович бросил навстречу противнику часть войска во главе со своим сыном Всеволодом, авангард возглавил воевода великого князя Еремей Глебович. Вместе с владимиросуздальскими войсками отправился и чудом оставшийся в живых Роман Ингваревич, рязанский князь, со своей дружиной («вой»), Всеволод с Романом и их войска соединились с Еремеем Глебовичем у Коломны. Но вскоре их окружили татары. Русские были прижаты к надолбам, к городским укреплениям. «И ту оступиша их Татарове, и бишася крепко, и бысть сечя велика, и пригнаша их к надолобом, и ту убиша князя Романа, а у Всеволода воеводу его Еремея, и иных много мужей побиша, а Всеволод в мале дружине прибеже в Володимерь».[402] Татары продолжали продвигаться на север. Они окружили и взяли Москву. Погибли все защитники во главе с воеводой Филиппом Нянькой. Жители были вырезаны поголовно, «люди избиша от старець и до младенець».[403] Князь Владимир, сын Юрия, возглавлявший оборону Москвы, был захвачен в плен. «А град и церкви святыя огневи предаша, и манастыри вси и села пожгоша».[404] Страшная весть быстро дошла до Владимира. Великий князь решил дать бой в районе р. Сити, притока Мологи. Здесь он думал соединиться с войсками своих братьев Ярослава и Святослава. Владимир был хорошо укреплен, и в нем остался большой гарнизон. Судя по сообщению Лаврентьевской летописи, можно полагать, что Юрий оставил в городе свои основные войска, ибо «выеха Юрьи из Володимеря в мале дружине, урядив сыны своя в собе место, Всево[ло]да и Мстислава». Его сопровождали племянники Константиновичи — Василько, Всеволод и Владимир. На Сити, где возник стан Юрия Всеволодовича, стали собираться войска. Между тем татары подошли к Владимиру и 2 февраля 1238 г. осадили его. Ровно через неделю он был взят, жителей перебили до «сущего младенца».[405] Был взят также и Суздаль. Захватив Владимир «оканнии ти кровопиици, и ови идоша к Ростову, а ини к Ярославлю, а ини на Волгу на Городець, и ти плениша все по Волзе, доже и до Галича Мерьского, а ини идоша на Переяславль, и то взяша, и оттоле всю ту страну.,».[406]В конце февраля произошла кровопролитная битва на Сити. Татары вновь применили обходной маневр, и, несмотря на ожесточенное сопротивление, русские войска были перебиты. О том, насколько ожесточенным было сражение, можно судить по следующему факту: командующие войсками, владимиро-суздальские князья, были либо перебиты, либо захвачены в плен. Спасся только один Святослав. Погибли великий князь Юрий, его племянники Всеволод и Владимир. Василько попал в плен. Ярослав не успел подойти к Сити со своими войсками. Летописец кратко и скорбно подвел итоги заключительного боя: «бысть сеча зла». Битва на Сити вписала последнюю страницу в историю Владимиро-Суздальской земли. Отныне история северо-востока Руси развивалась во взаимодействии с внешним фактором — политикой Золотой Орды. Страшная сила татаро-монгольского ига надолго вторглась в жизнь русского народа. Она не остановила развития и поступательного движения общества, но во многом их тормозила и деформировала. Татаро-монгольское иго было постоянным тормозом политического, экономического и культурного прогресса. По своей природе оно было материализованным символом регресса для всех народов Европы и Азии, от Балтики до берегов Тихого океана.[407] И все же разгром Владимиро-Суздальской земли, массовое убийство жителей, почти полное уничтожение народного хозяйства не остановили поступательного движения русской истории. Государственность была сохранена. Значение этого фактора трудно переоценить. Сохранение статуса государства, несмотря на его классовый характер, во многом способствовало процессам, связанным с базисом и надстройкой общества, а следовательно, развитию общественного строя и политическим и экономическим отношениям. Роль государства в этот критический период русской истории была исключительно важной. Значение сохранения государственности, видимо, в известной степени понимали и современники. Пример Волжской Болгарии, буквально развалившейся под ударом монголов за полтора года, был перед глазами. Вот почему летописная запись о восшествии Ярослава звучит необычайно торжественно и подразумевает определенный контекст: «Ярослав сын Всеволода великого седе на столе в Володимери. И бысть радость велика хрестьяном ихже избави Бог рукою своею крепкою, от безбожных Татар, и поча ряды рядити, яко пророк глаголет Богове суд твои церкви дажь, и правду твою сынови царстви, судити людем твоим в правду, и нищим твоим в суд, и потом утвердися в своем честном княжении».[408] Летописец подчеркивает, что обычный порядок, традиция государственного устройства сохранены. Князь рядит ряд с вечем, заключает договор, садится на стол великого княжения во Владимире, управляет и судит. Другими словами, подчеркнуты обычность, возвращение к нормальной практике жизни общества, к повседневному функционированию государственных институтов. В Лаврентьевской летописи в статье под 1238 г., где помещено сообщение о начале княжения Ярослава, читаем: «Тогож лета было мирно».[409] Эта запись даже выделена киноварью. Еще, пожалуй, более определенно сказано в своде 1480 г. В памятнике также сообщается о начале правления внука Юрия Долгорукого: «Ярослав же, сын великого князя Всеволода Юрьевича, пришед седе на столи в Володимери и обнови землю Суждальскую и церкви очистив от трупия мертвых и кости их сохранив и пришелци утеши и люди многи собра. И бысть радость велика християном, их же избави Бог рукою своею крепкою от безбожных Татар».[410] Как видим, здесь также акцентируется внимание на том, что государственная власть сохранилась, восстановились ее традиции, одновременно началось «обновление» земли, «сбор» населения, реконструкция разрушенного и уничтоженного. Продолжалась жизнь, правда, уже в новых условиях развития. Начался ее новый этап. Летописец превосходно это понимает и подчеркивает в тексте. С ним трудно не согласиться. Действительно, начался новый период истории русского народа. На смену Владимиро-Суздальской Руси шла Русь Московская. Раздел II ВЕЧЕ В ГОРОДАХ ВЛАДИМИРО-СУЗДАЛЬСКОЙ РУСИ Проблема веча городов Северо-Восточной Руси представляется одной из важнейших. Она связана со становлением и эволюцией феодального строя на территории Владимиро-Суздальской земли, с возникновением городских центров, развитием политических и государственных институтов в этом регионе. Тем не менее трудов, в которых рассматриваются эти вопросы, немного. В общем потоке дореволюционной историографии, посвященной истории веча, нет специальных работ по генезису северо-восточного веча.[411] Одной из наиболее ранних специальных работ, вышедших в советское время, была работа А. Н. Насонова. Он поставил вопрос о генезисе веча в «Суждальской земле». А. Н. Насонов указал на взаимодействие княжеской власти и веча.[412] В дальнейшем его выводы почти не пересматривались и вошли во многие обобщающие работы.[413] В работе Ю. А. Лимонова, посвященной летописанию Владимиро-Суздальской Руси, было высказано несколько замечаний по социальной структуре веча во Владимире.[414]В 1976 г. вышла статья Н. Н. Воронина, где также поставлен вопрос о владимирском «самоуправлении». По его мнению, основа всего политического и вечевого развития Владимира и Владимирской земли — горожане. Этот термин им не раскрывается. Горожане, по Н. Н. Воронину, действуют как какая-то особая социальная группа.[415] Обобщающие работы советских историков по истории древнерусского общества и классобразования затрагивали вопросы истории веча в Северо-Восточной Руси. М. Н. Покровский отметил два этапа истории развития веча, причем позднейший этап он называет «городским».[416] С. В. Юшков также делил историю веча на два периода. Он указывал, что на вече XII, XIII вв. главенствовали феодалы.[417] Он же пытался доказать, основываясь на статье 1176 г., традиционный патронаж «старых» городов над пригородами, «младшими» городами.[418] Б. Д. Греков также коснулся известия 1176 г. Он отмечал, что из этого известия «с полной очевидностью вытекает, что, по мнению летописи, собрания в Ростове и Суздале были издавна, что в этих собраниях решающая роль принадлежала старой знати, ростовскому и суздальскому боярству, что знать через эти собрания старшего города до сих пор всегда держала в повиновении пригороды».[419] О северо-восточном вече упоминается и в обобщающих работах последних лет. В. Т. Пашуто пишет: «Летописец, довольный, что Владимир, будучи новым городом, устоял и защитил епископские владения от ростовского боярства, выступил с обоснованием того, что в местном краю сломан издревле бывший порядок вассального соподчинения городов».[420] Он же отмечает борьбу на вече свободных людей с феодалами и различных феодальных группировок между собой.[421] Касается веча на северо-востоке и И. Я. Фроянов. Он приходит к выводу, что цель известия 1176 г. в том, чтобы «оправдать частный случай неповиновения пригорода старшим городам, а не в стремлении подвести „теоретическую базу“ под ликвидацию отжившей системы».[422] Его общий вывод о генезисе рассматриваемого института заключается в том, что вече «в Киевской Руси встречалось во всех землях-волостях. С помощью веча, бывшего верховным органом власти городов-государств на Руси второй половины XI — начала XIII в., народ влиял на ход политической жизни в желательном для себя направлении».[423] Наконец, М. Б. Свердлов, рассматривая общие вопросы истории веча, анализирует статью 1176 г. Он пишет: «…утверждение владимирского летописца (под 1176 г.), согласно которому „новгородця бо изначала, и смолняне, и кыяне, и полочане, и вся власти, якож на думу, на веча сходятся“, являлось следствием неправомерного распространения новгородской вечевой практики на известные ему случаи городского веча».[424] Он также указывает, что в этом известии «заключалось одно из обоснований ростовских бояр в их стремлении подчинить Владимир, но это была политическая конструкция, а не обобщение реально существовавших межгородских отношений.,».[425] Общий вывод, к которому он приходит, заключается в том, что племенное вече с образованием государства исчезло, «а в наиболее крупных территориальных центрах — городах (правда, не во всех русских землях) вече как форма политической активности городского населения появилось в XII–XIII вв. вследствие растущей социально-политической самостоятельности городов».[426] Настоящее исследование ставит перед собой целью рассмотреть непосредственно ряд вопросов коммунального устройства городов северо-востока Руси. Это прежде всего вопрос о существовании веча в данном регионе, времени его создания во Владимире, Суздале, Ростове, Переяславле и других городах. И, наконец, проблема социальной структуры веча и политическое значение его отдельных групп. В 1176 г. владимирцы вопреки мнению «старых» городов земли, Ростова и Суздаля, а также всей «Ростовской тысячи», куда входила и часть владимирских бояр, постановили пригласить на стол «собственного» князя. Тем самым они совершили настоящий «государственный» общеземский переворот. Это событие чрезвычайно важно. Оно знаменует создание и официальное провозглашение нового самостоятельного политического образования. Во Владимиро-Суздальской земле появился новый центр. Город Владимир добивается политической самостоятельности. Местный летописец не только не игнорирует, а всячески подчеркивает обособленность города, его независимость, зрелость его политических акций. Рассказывая о том, что владимирцы сумели выстоять семь недель в осаде без внешней помощи и без князя — военного руководителя, клирик Успенского собора, автор летописной статьи, дал великолепную политическую сентенцию по поводу того, что произошло во Владимире: «Безо князя будуще в Володимери граде, толико возложьше всю свою надежю и упованье к святей Богородице [надежю на бога и на пречистую его матерь — Р. А.] и на свою правду. Новгородця бо изначала и Смолняне, и Кыяне, [и Полочане — Р. А.] и вся власти, якож на дому [думу — Р.] на веча [на вечье — Р; на вече — А.] сходятся, на что же старейшин сдумають, на томь же пригороди [и пригороди — Р. А.] стануть, а зде город старый Ростов и Суждаль, и вси боляре хотяще свою правду поставити, не хотяху створити [а не хотяху творити — Р. А.] правды Божья но [божьеа но — Р., божия ино — А.].,Како нам любо, рекоша, також створим! Володимерь е пригород нашь!“[427] Противящеся Богу и святей Богородице и правде Божье, слушающе злых человек развратников, не хотящих нам добра, завистью граду сему и живущим [живущих — Р. А.] в нем, постави бо преже градось [град си — Р., град сей — А.] великим Володимер, и потом князь Андреи..»[428] Так что же летописец подразумевает под словом «добро», которого не хотят городу Владимиру и его жителям Ростов и Суздаль? Прежде чем ответить на этот вопрос, столь важный для современников автора рассматриваемого сообщения, необходимо выяснить некоторые понятия. Что, например, подразумевать под такими понятиями, как «ростовци», «суздалци» и даже «владимирци»? Что такое «старейшие» города? Какое соотношение между ними и Владимиром? Как вообще относился в 70-е гг. XII в. горожанин (а клирик Успенского собора — тот же член городской общины) к коммунальным органам власти? Итак, по сути все эти вопросы дублируют вопросы, поставленные для выяснения того, что же понимал современник летописца-владимирца XII в. под понятием «добро». Необходимо прежде всего рассмотреть понятия «ростовци», «суздалци», «владимирци». Они встречаются очень часто в летописных источниках. Их значение не всегда одинаково. Они могут обозначать разные смысловые категории. В некоторых случаях они определяют даже разные социальные контингенты: обозначают воинские подразделения, воинов, местных бояр, мужей-дворян, феодальное ополчение. Но в большинстве случаев эти понятия имеют в виду жителей города. Более того, при рассмотрении летописного контекста указанные понятия можно дифференцировать. Они могут обозначать вече, вечников, коммунальные органы власти, выборных от них и даже городское ополчение. Следовательно, в каждом отдельном случае летописные определения «суздалци», «владимирци», «ростовци» требуют отдельного рассмотрения, ибо их содержание различно. В сообщении о владимирском «перевороте» 1176 г. летописец совершенно четко отмечает (и даже акцентирует внимание читателя), что Ростов и Суздаль — города «старые». Это говорит, видимо, не только о том, что они основаны и существуют давно, «старый» обозначает «главный», центр округи, земли. Летописец иллюстрирует свою мысль о центрах интересным сравнением: он упоминает такие города, как Новгород, Смоленск, Киев (Радзивиловская летопись добавляет — Полоцк), наконец, Ростов и Суздаль. В них находятся хорошо развитые коммунальные органы власти. Постановления и решения веча «старших» городов обязательны не только для членов городской общины, но и для «пригородов». Что же это за поселения? «Пригороды» — это «молодые» города, у которых нет веча, законодательного коммунального органа. Они управляются при помощи посадников (наместников), назначаемых вечем «старого» города. Хорошо известна борьба, носившая подчас ожесточенный характер, между такими крупными экономическими и культурными центрами Европы, как Новгород и Псков. Последний выступал в роли зависимого члена содружества этих центров. Псков был «новым» городом, «младшим», «пригородом» Новгорода. И вот почему «ростовци» заявляют, что Владимир — «пригород» и обязан подчиниться их требованиям. Когда и как возникло владимирское вече? Оно оформилось окончательно и заявило о своем существовании как высшем органе управления в грозный 1176 г., во время осады Владимира. Но полагать, что оно возникло спонтанно за те семь недель, пока длился приступ города, невозможно. Создание такого института, важнейшего в Древней Руси, — процесс более длительный и сложный. Так заставляет думать практика новгородского и киевского веча. Целый комплекс совершенно конкретных сведений подводит нас к предположению, что процесс образования подобного государственного института также сложился во Владимире не сразу, а постепенно. Уже через несколько дней после смерти Андрея Боголюбского были приглашены князья по требованию всей дружины «от мала до велика», которая съехалась во Владимир на съезд. Естественно, в этом «представительном форуме» принимали участие и владимирцы. На стол Ростовской земли были призваны Ростиславичи, но кроме них поехали и Юрьевичи. Лаврентьевская летопись так описывает приглашение: «и приехавше ели поведаша речь дружиньню, и сущю ту Михалку Гюргевичю с нима (т. е. с Ростиславичами. — Ю. Л.). и здумавше сами рекоша: „Любо лихо, любо добро всем нам пойдем вси 4, Гюргевича 2, а Ростиславича 2. “»[429] Приехавших князей по-разному вcтретили на северо-востоке. Ростовцы были очень недовольны приездом Юрьевичей: «и слышавше Ростовци негодоваша». Ростиславичи уехали в Переяславль, а Михалко отправился во Владимир, видимо, по приглашению владимирцев (местного веча?). Приглашенный князь сел во Владимир. Но, как подчеркивает сам летописец, вся дружина (и «большая», и «малая», другими словами, представители Ростова, Суздаля и Владимира) присягнула Ярополку Ростиславичу: «а дружина вся видевше князя Ярополка целоваша и утвердившеся крестным целованьем с ним».[430] В результате Владимир со своим приглашенным князем оказался осажденным «всею силою Ростовьская земля»: «ехаша к Володимерю на Михалка, Михалко же затворися в городе не сущим Володимирцем Володимери [в Володимири — РА], ехали бо бяху по повеленью Ростовець противу князема, с полторы тысяче, и ти тако целоваша крест, приехаша же со всею силою Ростовьская земля, на Михалка к Володимерю, и много зла створиша Муромце, и Рязанце приведоша, и пожгоша около города.»[431] Осаждавшие принадлежали к корпорации феодалов всей Ростовской земли (это неоднократно подчеркивает сам летописец — «вся сила Ростовской земли») — к «Ростовской тысяче». Ею руководили знатнейшие бояре страны, такие как Борис Жидиславич, которые пригласили Ростиславичей. Осажденные владимирцы принадлежали, видимо, к другой какой-то организации. Но к какой? Если город, блокированный превосходящим противником, выдерживает семинедельную осаду, надо полагать, что его защитников сплачивали воинская дисциплина, единство и общность политических взглядов. В какой форме происходил обмен мнениями, находились единые цели, устанавливались единые взгляды и принимались конкретные решения в период, когда политический кризис затрагивал всех жителей города? Ответ может быть лишь один. Подобной формой организации в Древней Руси в 70-х гг. XII в. было только вече. Следовательно, надо допустить, что в этот период в городе действовал такой коммунальный институт, который объединял большинство свободных жителей города. Итак, во Владимире уже сразу после убийства Андрея существовало вече, которое решило пригласить совершенно самостоятельно от Ростова и в противовес ему «своего» князя — Юрьевича. Был сделан вызов всей политической структуре Ростовской земли. Чем этот опыт закончился, известно. Существование веча в середине 70-х гг. XII в. подтверждается конкретными фактами. В летописи сохранилось прямое указание на действие веча именно во Владимире, причем это свидетельство исходит от соперников — Ростова и Суздаля. Сообщая об ожесточенной борьбе, разгоревшейся в конце 70-х гг. XII в., летописец пишет, что владимирцы «не хотяше покоритися Ростовцем [и Суждалцем и Муромцем — РА] зане молвяхуть: „Пожьжем и, пакы ли [а — РА] посадника в немь посадим, то суть наши холопи каменьници[432]».[433]Оказывается, во Владимире был когда-то посадник, и крайней мерой наказания, которой ростовцы угрожали владимирцам, было восстановление института посадников. Но что такое посадник? Как известно, само понятие «посадник» эволюционировало на протяжении периода феодальной раздробленности от обозначения администратора, назначаемого непосредственно князем для управления, суда, обороны и сбора налогов в небольшие города, до выборного должностного лица, получившего юридически свою власть от веча (как это было в Новгороде). Естественно, ростовцы, угрожая, имели в виду посадника, назначенного непосредственно князем. Метод подчинения той или иной территории при помощи посадников вообще был не нов. Более того, типичный для всей Древней Руси, он применялся неоднократно и на северо-востоке. В 90-х гг. XI в., захватывая территорию «Суждальской земли», Олег Святославич сажал по городам своих посадников. Захватив Владимирскую землю, Ростиславичи в 1176 г., как сообщает летописец, «роздаяла бяста по городом посадничьство Русьскым дедьцким, они же многу тяготу людем сим створиша продажами и вирами».[434] Итак, полное подчинение собственной администрации — вот что сулили ростовцы Владимиру. Интересны и другие наблюдения. Само сообщение совершенно конкретно показывает на то, что управление во Владимире во время политического кризиса и междоусобицы 70-х гг. XII в. было не посадническое, а вечевое. Добавим, что во Владимире князь (тот же Михаил Юрьевич) сидел недолго, да и его правление было лишь номинальным. Летописец прямо указывает: «Безо князя будуще в Володимери граде, толико возложьше всю свою надежю и упованье к святей Богородице и на свою правду».[435] Таким образом, ни посадник, ни князь не были во Владимире и не исполняли роль административного органа. Тогда что же могло управлять городом? Только вече. Именно заменить его посадником угрожали ростовцы. Ведь это обозначало полную потерю политической свободы, изменение статуса «вольного», самостоятельного города. Именно вече приглашало Михаила Юрьевича на стол, против которого была вынуждена выступить часть владимирцев — «младшая» дружина. Совершенно недвусмысленно на существование и юридическую правомочность владимирского веча показывают и следующие факты. Под влиянием голода и стихийных бедствий после семинедельной осады Владимир вынужден был пойти на уступки «старейшим» городам. Осажденные «показали путь» князю Михаилу Юрьевичу. На столе оказался Ярополк Ростиславич. Летописец, сообщая об этом, очень четко указывает на деятельность выборного органа, хотя термин «вече» не употребляет, а оперирует суммарно словом «владимирцы»: «И святая Богородица избави град свои, Володимерци же не терпяче глада, реша Михалку: „Мирися! А любо княже промышляй о собе“».[436] Формула изгнания такая же, как и при описании удаления князя после решения веча в Новгороде или Киеве. И далее. Новый князь садится на владимирский стол только после того, как жители города заключат договор со своими противниками — ростовцами, и после того, как он заключит ряд с теми же «владимирцами», т. е. представителями городского самоуправления — веча. «Володимерци утвердившеся с Ростиславичема крестным целованьем, яко не створити има в городе никакого зла, выдоша с кресты противу Мстиславу и Ярополку из города, и вшедшим в город утешиста Володимерце, и розделивше волость Ростовьскую седоста княжить, а Ярополка князя посадиша Володимерци с радостью, в городе Володимери на столе, в святей Богородице весь поряд положше».[437] Приведенное известие показывает на существование веча, деятельность выборной вечевой администрации, ибо другой договаривающейся стороны, с которой мог бы заключить «поряд» Ярополк Ростиславич, в городе просто не было. Местная летопись весьма образно описывает взрыв возмущения, направленный против Ростиславичей, их бояр и детских, которые грабили город и волость и даже посягнули на имущество главного храма Владимира. Этот взрыв, видимо, привел к созыву веча, на котором бурно обсуждалось создавшееся положение. Характерно, что летопись прямо указывает на подобные обсуждения. Причем ораторы исходили из преамбулы «вольности», т. е. свободы выбора князя, чье поведение, нарушившее ряд с городом, освобождало горожан от присяги на верность: «И почаша Володимерци молвити: „Мы есмы водная (разрядка наша. — Ю. Л.) князя прияли к собе, и крест целовали на всемь, а си яко не свою волость творита, яко не творящися седети у нас, грабита не токмо [волость — РА] всю, но и церкви, [а — РА] промышляйте братья!»[438] Концовка цитаты превосходно иллюстрирует весь накал страстей, царивших на вечевом собрании. Она буквально передает грозный призыв новгородской вольницы в момент наибольшего негодования против неугодного князя и княжеской администрации. Вторичное появление Михаила Юрьевича во Владимире также связано с городским самоуправлением, с вече, с заключением ряда между князем и городом.[439] А его брат Всеволод прямо указывал своему противнику, Мстиславу Ростиславичу, видимо, намеренно подчеркивая свое положение и гордясь им: «Тобе Ростовци привели и боляре, а мене был с братом Бог привел и Володимерци». Таким образом, по мнению Всеволода (точнее летописца), единственная законная возможность получения стола— это приглашение самого города, его самоуправления, веча «владимирцев». В критический момент князь во всем зависел от решений городского веча. После неудачной Липицкой битвы в 1216 г. великий князь Юрий Всеволодович прибежал во Владимир, потеряв все свои полки. Прежде всего он собрал вече и стал у него просить помощи. «На утреи же князь Юрьи созва люди и рече: „Братие Володимерци, затворимся во граде, негли отбьемся их (т. е. противников Юрия. — Ю. Л.)“. Людие же молвяхуть ему: „Княже Юрьи, с ким ся затворити, братия наша избита, а инии изъимани, а кои прибежали, а ти без оружиа, то с ким станем?[440]»[441] Летописец превосходно рисует картину полнейшей зависимости князя от «братьев» горожан, от веча, воля которого — закон не только для жителей, но и для правителя. Лучшую иллюстрацию зависимости князя от коммунального строя города трудно представить. Дальнейшее изложение статьи также интересно, ибо еще раз подтверждает существование договорного начала между вечем, городом и князем. «Князь Костянтин поиде в Володимерь, и сретоша и за градом весь священьничскыи чин и людие вси, и седе в Володимери на столе отчи, и в той день князь Костянтин одари князи и боляре многими дары, а Володимерци води ко кресту».[442] Интересно, как вообще относился к вечу житель города Владимира в 70-е гг. XII в. Реакция на действия этого органа власти коренного владимирца — клирика Успенского собора, автора летописных известий, — зафиксирована в местном своде 1177 г. Приведенная выше цитата о борьбе Владимира с Ростовом и Суздалем показывает, что владимирцы относились к этому институту с должным уважением, рассматривая его как символический и фактический показатель территориального и государственно-земского суверенитета. Но не только чрезвычайно интересная и характерная сентенция, помещенная в летописной статье 1176 г., отражает отношение владимирцев к вечу. Есть и другие. Под 1169 г. в рассказе о неудачном походе «низовских» ратей против Новгорода находим сентенцию, направленную против «гордых», «независимых» и «свободных» новгородцев, которые из-за своего строптивого характера совершили страшный грех, переступили крестное целование, которое скрепляло их договоры и узаконения со «старыми князями», и так жестого обошлись с потомками этих князей. В известии читаем: «сия люди Новгородьскыя наказа Бог, и смери я дозела [РА бог и (А нет и) смири (А смиря) я до земли; в Р. было сначала написано: до конца земли] за преступленье крестное, и за гордость их наведе на ня, и милостью своею избави град их, не глаголем же прави суть Новгородци, яко [зане — Р.] издавна суть свобожени Новгородця, прадеды князь наших, но аще бы тако было то велели ли им преднии князи крест преступити [преступити — РА] или внукы, или правнукы соромляти, а крест честный целовавше, ко внуком их, и к правнуком то преступити, то доколе Богови [бог — Р., богу — А.] терпети нид ними, за грехы навел и наказал по достоянью рукою благоверного князя Андрея».[443] Сентенция полна критики в адрес Новгорода. То, что владимирский летописец осуждает «новгородскую гордыню», совершенно естественно. Интересно другое. Автор сообщения вполне понимает и приемлет как должное вечевое правление Новгорода и его свободу. Тема осуждения идет по линии констатации неблагодарности новгородцев, которые были «свобожени» «старыми князями», получили от них «уставы» и льготы, но не стали относиться с должным уважением и благодарностью к потомкам этих князей (к тому же Андрею Боголюбскому). Летописец превосходно понимает, что такое вечевое «устроение», что такое политическая свобода. Он с полным пониманием и уважением относится к «свободным» новгородцам. За это он их не осуждает. Итак, жалоба, упрек, предсказание всех кар за неблагодарность, не за вече, за политическую свободу. Может быть, это еще более отчетливо прозвучало в Лаврентьевско-Троицком источнике Московского летописного свода 1480 г.: «И не глаголем: „Прави суть Новогородци, яко издавна свобожени суть от прадед князь нашых“».[444] Когда же возникло владимирское вече? Из вышеупомянутого летописного известия конца 70-х гг. XII в., передающего угрозу ростовцев владимирцам, видно, что во Владимире долгое время существовала система посадников. Город был основан в 1108 г. Естественно предположить, что вече тогда не существовало. В городе находился посадник, собиравший налоги, таможенные пошлины, исполнявший роль судьи и воеводы. Рост поселений в пригородной округе, колонизация всего Залесского края и ряд других факторов постепенно привели к тому, что появились два диалектически связанных между собой класса-антагониста: крестьяне и феодалы. Последние в силу своих корпоративных и социальных интересов влились в «Ростовскую тысячу», объединившую всех феодалов на северо-востоке Руси. При выборе Андрея летом 1157 г. на стол в качестве совещательных членов присутствовали владимирская и переяславская «младшие» дружины. Были ли в этот период какие-либо зачатки коммунального управления Владимира, сказать трудно. Во всяком случае во время первых лет правления Андрея Боголюбского город рос исключительно интенсивно. Этому способствовали оживленное строительство городских зданий, интенсивная торговля, как внутренняя, так и внешняя (межземская и международная), развитие ремесел. Фактическое перенесение центра Ростовской земли во Владимир еще более увеличивало население города. Рост численности жителей безусловно вел к изменению их социальной психологии, к росту самосознания, к стремлению к коммунальным свободам. Возник наглядный пример действия диалектического закона о единстве и борьбе противоположностей. Чем больше Андрей Боголюбский, проводивший политику самовластия, укреплял и населял Владимир, тем сильнее жители стремились к городским вольностям. Неизбежно эти взаимосвязанные силы должны были прийти к столкновению. Пожалуй, первым таким случаем было отношение к епископу Феодору. Летопись чрезвычайно осторожно трактует события. Но сквозь осуждение «лживого Феодорца» можно уловить осуждение и политики Андрея, поддерживавшего его. Церковник, кому принадлежит авторство рассматриваемого сообщения, концентрирует внимание читателей на бедах, постигших храм Богородицы, тем не менее некоторые факты о положении города в этот момент попали в статью 1169 г. Так, чудо, которое «створи Бог и святая Богородица», заключалось в изгнании Феодора из Владимира, а только уж потом из «всея земля Ростовьская». Осуждение владыки строится также по аналогичному плану: на первом месте находится перечисление его вины перед городом. Феодор «церкви все в Володимери повеле («повеле» вставлено издателями летописи. — Ю. Л.) затворити и ключе церковные взя, и не бысть ни звоненья ни пенья по всему граду».[445] Если в приведенных выше фрагментах нет и намека на существование веча или какого-либо городского самоуправления, то отрицать наличие самосознания горожан (а летописец был клириком, жившим во Владимире), четкую формулировку интересов города и обид, нанесенных ему, не представляется возможным. Свои выгоды, значение и, может быть, уже какие-то коммунальные гражданские права (?) горожанин, сделавший запись о событиях 1169 г., знал превосходно. Перечисляя злодеяния алчного владыки, летописец с пафосом описывает мучения, которым подверглись жители города и волости: «Много бо пострадаша человеци от него, в держаньи его (т. е. Феодора. — Ю. Л.), и сел изнебывши и оружья, и конь, друзии же и роботы добыша, заточенья же и грабленья, не токмо простьцем, но и мнихом, игуменом и ереем, безмилостив сый мучитель, другым человеком головы порезывая и бороды, иным же очи выжигая и язык урезая, а иныя распиная по стене, и муча немилоствне, хотя исхитити от всех именье, именья бо бе не сыт акы ад».[446] Подобное перечисление с абсолютной точностью указывает, кто же подвергся репрессиям корыстолюбивого владыки: представители церкви (об этом прямо говорит летописец), а также вассалы владыки, бывшие «в держаньи его», т. е. местные феодалы Владимира и округи. Ио, кроме того, были и другие категории. Летописец указывает, что люди лишались «именья», другими словами, имущества. Кроме феодалов и церкви во Владимире была другая имущая прослойка, обладавшая немалым достатком и весьма ясно сознававшая свои сословно-классовые интересы (которые ровно через 10 лет с оружием в руках она стала защищать). Речь идет о купечестве. Именно оно, несмотря на благоприятное отношение Андрея Боголюбского, видимо, подверглось нападению владыки. Наконец, летописец прямо пишет о «простецах», т. е. о людях низкого звания, которых пытал епископ. Трудно представить, чтобы с целью обогащения владыка репрессировал нищих или неимущих смердов. Видимо, летописец имеет в виду людей состоятельных, но не знатных. Недаром они упоминаются в перечислении после феодалов и в то же время противопоставляются церковникам: «заточенья же и грабленья не токмо простьцем, но и мнихом, игуменом и ереем». Вне всякого сомнения, летописец пишет о богатых, но не знатных людях: купцах, состоятельных ремесленниках, живших во Владимире. Только их (а не феодалов и служителей церкви) Феодор мог лишать личной свободы, кабалить, другими словами, насильно превращать в своих холопов. Именно об этом и пишет летописец: «друзии же и роботы добыша». Как видим, все прослойки городского населения натерпелись от лихого владыки. Поэтому не случайно столь враждебная запись помещена в летописи. Интересно и другое. Тенденциозность направлена не столько персонально против Феодора, сколько против него как носителя самоуправства, абсолютной и бесконтрольной власти, самовластия. Итак, возникает весьма симптоматичная ситуация: летописец (как горожанин, член коммунального общества) выступает против самовластия своего епископа, которого поддерживал (и, видимо, почти до конца) князь, властитель этого города, также претендующий на собственную самовластную политику и осуществлявший ее не только во Владимире, но и во всей Руси. С полным правом можно утверждать, что, осуждая епископа Феодора, летописец осуждает и князя Андрея.[447] Летописец против самовластия. Но тогда за что же он? Видимо, этот горожанин за иной какой-то порядок, противоположный деспотии и самовластию своего духовного сеньора и светского. Картина отношений между горожанами и сеньорами города Владимира, нарисованная летописцем, в достаточной степени отразила весьма высокую степень самосознания рядового свободного владимирца (мелкого феодала, рядового купца, обыкновенного священника или монаха, самостоятельного ремесленника). Но об организации самоуправления, веча сведений нет. Правда, у летописца как будто есть намек на общие политические стремления всех жителей края, направленные против Феодора. (Бог, «видя бо виде озлобленье людии своих сих кроткых Ростовьскыя земля от звероядивого Феодорца», удалил епископа). Как видим, общность цели у «кротких людей» налицо, они добились, что Феодору в Киеве отрезали язык, выкололи глаза, отрубили правую руку. Просвещенный византиец митрополит Константин казнил опального владыку по обычаю своей родины. Финал всей этой трагедии, пожалуй, показывает на возросшую мощь горожан. Они вкупе с другими городами (Ростовом и Суздалем) выступили против своего князя (Андрей, несмотря на все попытки летописца завуалировать его позицию, видимо, почти до конца выступал в поддержку Феодора). Надо думать, что такая акция, рассчитанная на прямое противоборство, предполагает организованное сопротивление. И тем не менее подобная логическая конструкция оставалась бы предположением, если бы не одно сообщение владимирской летописи. Речь идет об убийстве Андрея Боголюбского. В нем участвовали княжеские слуги — дворяне и милостники. Заговор был организован ростовскими боярами. Его поддержала и часть «младшей» дружины — боголюбский полк, например. Но в «думе той», т. е. в заговоре, участвовала и какая-то часть владимирцев. На это прямо указывает Ипатьевская летопись. Причем основная часть владимирцев держалась дружественного нейтралитета: «и рекоша Володимерьци: „Да кто с вами в думе, то буди вам, а нам не надобе“». Кого имели в виду «володимерьци», понятно. Это были все те же военные слуги князя — дворяне и бояре. Феодалы владимирские были связаны корпоративной дисциплиной, общностью целей со всей «Ростовской дружиной». Но кто были эти «володимерьци»? Безусловно, это были не частные лица. Боголюбскому полку надо было отвечать также от имени всего города. И если эти «володимерьци» столь авторитетно советовали найти себе союзников среди жителей Владимира, которые участвовали в заговоре, а сами гарантировали дружественный нейтралитет, то, следовательно, они были правомочны на подобное заявление и выступали от организованной силы — городского самоуправления. Но подобное учреждение вряд ли могло возникнуть без веча. А следовательно, оно существовало во Владимире. Насколько городское самоуправление было авторитетно, можно судить хотя бы потому, что «володимерьци» (этим обобщенным понятием летописец обозначает местную выборную городскую администрацию) велят церковникам похоронить труп князя. Без этого постановления Андрей лежал непогребенным несколько дней, а местное владимирское духовенство совсем не было обеспокоено тем, что тело их щедрого благодетеля и патрона едва не стало добычей псов. В той же Ипатьевской летописи читаем об этом приказе: «рекоша Володимерце игумену Феодулови».[448] И далее в Лаврентьевской: «Феодул же Игумен святое Богородици Володимерьское с клирошаны с Луциною чадью и с Володимерци, ехаша по князя в Боголюбое, и вземше тело его в 5 день, в четверк».[449] Все это заставляет прийти к выводу о существовании в этот период (июнь 1174 г.) местного городского самоуправления, местной администрации, а следовательно, и выборности их, которая не могла проистекать в иной форме, кроме веча. Никакая другая форма власти в этот момент во Владимире просто не существовала. Вся администрация Андрея («мечники, детские, посадники») была перебита, их имущество разграблено не только местными жителями (теми же владимирцами), но и крестьянами («и ись сел приходяче грябяху», «и разиидошася и вьлегоша грабить, страшно зрети»),[450] А Новгородская первая летопись прямо сообщает о разгроме княжеской администрации и мятеже: «И велик мятеж бысть в земли той, и велика беда, и много паде голов, яко и числа нету».[451] Все это позволяет сделать вывод о времени возникновения веча во Владимире. Видимо, оно появилось не позднее 60-х гг. XII в. К 1174 г., к моменту смерти Андрея Боголюбского, оно не только существовало, но и уже имело, судя по той роли, которую играло в последующей междоусобице, определенные традиции управления городом. На это указывает и общность цели, стремлений владимирцев в известии о владыке Феодоре в 1169 г. Возникновение веча падает на период интенсивного роста города, усиления его значения и превращения в столицу Ростовской земли. Как ни парадоксально, переезд князя во Владимир привел к возникновению в городе коммунальных органов власти и к уничтожению института посадничества. Летописные источники показывают, что вече и городское самоуправление во Владимире существовали многие десятилетия. Наиболее рельефно их роль выступает в период общеземских кризисов — междоусобиц, военных действий, осад города, смены князей. Так, после разгрома Владимиро-Суздальской Руси и гибели Юрия Всеволодовича на Сити на стол сел его брат Ярослав, заключивший в 1238 г. ряд с городом. В Лаврентьевской летописи читаем: «Ярослав сын Всеволода великого седе на столе в Володимери. И бысть радость велика хрестьяном ихже избави Бог рукою своею крепкою от безбожных Татар, и поча ряды рядити, якож пророк глаголет Богове суд твои церкви дажь, и правду твою сынови царстви, судити людем твоим в правду, и нищим твоим в суд, и потом утвердися в своем честнемь княжении».[452] Как видим, порядок, традиция — князь заключает договор с городом, несмотря на страшный разгром, — не были нарушены. Ровно через сто лет после зарождения веча во Владимире, в 1262 г., оно призвало горожан к восстанию против иноземных захватчиков — татаро-монгол.[453] На северо-востоке Руси, во Владимиро-Суздальской земле, институт веча существовал не только во Владимире. Несмотря на скудость источников (а также их тенденциозность: вторая половина XII — начало XIII в. — почти сплошь владимирские известия), можно с полным правом утверждать, что города Ростовской земли не только знали вече, но и имели давнюю традицию его деятельности, уходившей корнями едва ли не в первую половину XI в. Прямое указание на существование веча «старых» городов — Ростова и Суздаля находим в знаменитой сентенции владимирского сводчика по поводу вечевых традиций. В концовке этого фрагмента читаем: «город старый Ростов и Суждаль, и вси боляре хотяще свою правду поставити, не хотяху створити правды Божья, но, како нам любо, рекоша, також створим! Володимерь е пригород нашь!“»[454] Как видим, угроза вернуть Владимир в старое правовое состояние, низвести его в положение чуть ли не частновладельческого города исходила помимо бояр, членов «Ростовской тысячи», и от «старых» городов — Ростова и Суздаля. Речь идет о вече этих центров княжества. Что летописец имеет в виду именно этот правовой институт, вполне определенно показывает противопоставление выражения «город старый Ростов и Суждаль» словам «все бояре». Автор сообщения подчеркивает их различие. Город — это не бояре. Абсолютно тождественные формулировки, подтверждающие, что летописец превосходно различает бояр и городское самоуправление — вече Ростова, находим в статье 1177 г., повествующей о попытке бывшего центра княжества получить собственного князя. «В то же лето приведоша Ростовци и боляре Мстислава Ростиславича из Новагорода рекуще: [ему — РА] поиди княже к нам.»[455] Совершенно четко расшифровывает эти понятия сам Всеволод Юрьевич, обращаясь к своему сопернику Мстиславу: «Брате! Оже [аже — РА] тя привели старейшая дружина, а поеди Ростову, а оттоле мир возмеве. Тобе Ростовци привели и боляре, а мене был с братом Бог привел и Володимерци.»[456] Итак, бояре и город Ростов (точнее, ростовские горожане) и его орган управления — не тождественные политические силы. В междоусобице середины 70-х гг. XII в. чрезвычайно активно, так же как «Ростовская тысяча», действует вече «старых» городов. Оно приглашает на стол Ростиславичей два раза, борется с кандидатурами владимирцев — Михаилом и Всеволодом Юрьевичами. Тем не менее необходимо отметить, что политические концепции горожан не всегда совпадали с целями феодалов. Нужды городов были далеки от требований бояр. Ростовские горожане, например, подобно владимирским, через некоторое время стали недовольны правлением Ростиславичей. Более того, возможно, Ростов и выступил бы против неумной и корыстолюбивой политики этих князей, если бы не собственные феодалы. Летописец указывает, что владимирское вече «послашася к Ростовцем, и к Суждалцем являюще им свою обиду, они же словом суще по них, а делом далече суще, а боляре князю тою держахутся крепко».[457] Иногда мнения и политика ростовского веча не совпадали с мнением суздальского веча. Оно занимало собственную позицию, менее жесткую, чем позиция веча в Ростове. Так, после победы владимирцев и их кандидата на стол Михаила в 1176 г. суздальское вече выступило в роли инициатора переговоров, как бы сыграв роль посредника между Владимиром и Ростовом. «Потом же прислашася к Михалкови князю Суждалци рекуще: „Мы, княже, на полку (т. е. на поле брани. — Ю. Л.) томь со Мстиславом не были, но были с ним боляре, а на нас лиха сердца не держи, но поеди к нам". Михалко же еха в Суждаль [с братом Всеволодом — РА] ии — Суждаля Ростову и створи людем весь наряд, утвердився крестным целованье с ними и честь возма у них, и дары многы у Ростовець.»[458] Из этого отрывка видны основные функции ростовского и суздальского веча, их традиционная роль контрагента при заключении ряда («наряда», как упорно его называет владимирский летописец) между князем и «людьем» города. Вече — равноправный член двустороннего заключения ряда, если вообще не присваивает себе роль главного арбитра в отношении князя (как это было в тот момент с тем же Михаилом Юрьевичем во Владимире). Суздальское и ростовское вече играло определенную роль в выборе князя на ростовский стол до середины XII в. Приглашение самого Андрея Боголюбского зафиксировано владимирским летописцем таким образом, что можно предположить вполне равноправную роль веча городов Ростова и Суздаля наряду с «Ростовской тысячью», т. е. местными боярами, в выборе и утверждении кандидатуры на княжеский стол. «Того же лета Ростовци и Суждалци здумавше вси, пояша Аньдрея… и посадиша и в Ростове на отни столе и Суждали.»[459] Подобную же формулу, говорящую о решении, принятом всеми горожанами Ростова и Суздаля, находим в известии об изгнании епископа Леона в 1159 г.: «Того ж лета выгнаша Ростовци и Суждальци Леона епископа.»[460] Вече и коммунальные органы власти «старых» городов действовали на всем протяжении ХП — начала XIII в. Они продолжали функционировать, несмотря на поражение, нанесенное им Владимиром. В этой связи интересно известие 1216 г. о Липицкой битве. В ней против великого князя владимирского Юрия сражался его старший брат Константин. Претендент на великокняжеский стол выступил с городским ополчением Ростова. Видимо, оно было довольно значительным, если один из передовых отрядов во главе с ростовским воеводой Еремеем насчитывал «5 сот мужей рати». То, что это было ополчение, состоявшее из горожан, призванных по установлению своей коммунальной администрации, сообщает сама летопись. Опасаясь удара в тыл, Константин заявил своим союзникам — Мстиславу Удалому и Владимиру псковскому: «Аще пойдем мимо их, возмятуть ны в тыл, а другое, мои люди к боеви не дерзи, тамо, тамо и раззидутся в городы».[461] Именно стремлением к самостоятельности и сильной оппозицией центру Владимиро-Суздальского княжества — Владимиру объясняется ожесточенная борьба Ростова и Суздаля почти на протяжении нескольких десятков лет (с 70-х гг. XII в. до начала XIII в.) за свою политическую автономию. Несмотря на свои поражения, надо признать, что в конце концов Ростов добился статуса самостоятельного города, столицы княжества. С 1206 г. у него свой князь Константин Всеволодович, получивший «удел» при жизни отца. После разгрома земли татарами и усиления обособленности отдельных регионов на северо-востоке Руси в Ростове почти постоянно сидят на столе потомки Василька Константиновича. Таким образом, в городе и одноименном княжестве возникает собственная «династия» (если можно употребить подобный термин для XIII в.). Время возникновения веча в Ростове и Суздале можно установить довольно точно. Этот институт возник в городах задолго до владимирского веча, т. е. до 60-х гг. XII в. Само понятие «старые» города, появившееся в сообщениях владимирского летописца, — отнюдь не преувеличение и не гипербола. Ростов и Суздаль — действительно очень старые центры, и их самоуправление появилось тоже очень рано. На какую-то собственную администрацию и организацию власти, сплотившей горожан, указывают те скудные источники, в которых упоминаются северо-восточные города, за XI — первую половину XII в. Известие о сокрушительном разгроме новгородцев на Ждане горе, пожалуй, дает право предположить, что жители Ростова и Суздаля были объединены чем-то иным, нежели приказами князя. Кстати, последний вообще не упоминается в рассказе. «А тое же зимы иде Всеволод Мстиславичь на Суздаль и на Ростов с Новоградци и Псковичи и Ладожаны и со всею областию Новоградскою. И сретоша их Суждалци и Ростовци на Ждане горе, и бысть им брань крепка зело, и одолеша Ростовци и избиша множество много Новоградец, и убиша ту посадника Иванка, мужа храбра зело, и Петра Микулича, и иных мужей добрых много погыбе, а Суждалци и Ростовци возвратишася с победою великою».[462] Обращает на себя внимание, что здесь употреблена та форма названия — «суждалци и ростовци», — которая в более поздних статьях традиционно обозначает либо вече, либо городские власти, либо коллективное действие, продиктованное общим решением горожан (того же веча!). Интересно и другое сообщение, более раннее. В 1107 г. летописи сообщают о нападении волжских болгар на Суздаль. Город был осажден. Только коллективные действия спасли Суздаль. Все горожане «из града изшедше, всех избиша».[463] И здесь — все «суждалци», все жители города, действовавшие заодно.