— Смотрите, вот Зеленый электрический автомобильчик! Мисс Ферн! Мисс Роберта! — сказал Том. — Би-ип! Би-ип! Хлоп! Все рассмеялись. — А вот твои линии жизни, Дуг, они все в узлах. Слишком много кислых яблок! И соленые огурцы перед сном! — Которые? Где? — закричал Дуглас, всматриваясь в узор ковра. — Вот эта — через год, эта — через два, а эта — через три, четыре и пять лет. Хлоп! Проволочная выбивалка зашипела, точно змея. — А вот эта — на всю остальную жизнь, — сказал Том. Он ударил по ковру с такой силой, что вся пыль пяти тысяч столетий рванулась из потрясенной ткани, на мгновенье замерла в воздухе, — и пока Дуглас стоял, зажмурясь, и старался хоть что-нибудь разглядеть в переплетающихся нитях и пестрых разводах ковра, лавина армянской пыли беззвучно обрушилась на него и навеки погребла его на глазах у всех родных… Старая миссис Бентли и сама не могла бы сказать, как все это началось. Она часто видела детей в бакалейной лавке — точно мошки или обезьянки, мелькали они среди кочанов капусты и связок бананов, и она улыбалась им, и они улыбались в ответ. Миссис Бентли видела, как они бегают зимой по снегу, оставляя на нем следы, как вдыхают осенний дым на улицах, а когда цветут яблони — стряхивают с плеч облака душистых лепестков, но она никогда их не боялась. Дом у нее в образцовом порядке, каждая мелочь на своем привычном месте, полы всегда чисто выметены, провизия аккуратно заготовлена впрок, шляпные булавки воткнуты в подушечки, а ящики комода в спальне доверху набиты всякой всячиной, что накопилась за долгие годы. Миссис Бентли была женщина бережливая. У нее хранились старые билеты, театральные программы, обрывки кружев, шарфики, железнодорожные пересадочные билеты — словом, все приметы и свидетельства ее долгой жизни. — У меня куча пластинок, — говорила она. — Вот Карузо: это было в Нью-Йорке, в девятьсот шестнадцатом; мне тогда было шестьдесят, и Джон был еще жив… А вот Джун Мун — это, кажется, девятьсот двадцать четвертый год, Джон только что умер… Вот это было, пожалуй, самым большим огорчением в ее жизни: то, что она больше всего любила слушать, видеть и ощущать, ей сохранить не удалось. Джон остался далеко в лугах, он лежит там в ящике, а ящик надежно спрятан под травами, а над ним написано число… и теперь ей ничего от него не осталось, только высокий шелковый цилиндр, трость да выходной костюм, что висит в гардеробе. А все остальное пожрала моль. Но миссис Бентли сохранила все, что могла. Пять лет назад, когда она переехала в этот город, она привезла с собой огромные черные сундуки — там, пересыпанные шариками нафталина, лежали смятые платья в розовых цветочках и хрустальные вазочки ее детства. Покойный муж владел всякого рода недвижимым имуществом в разных городах, и она передвигалась из одного города в другой, словно пожелтевшая от времени шахматная фигура из слоновой кости, продавая все подряд, пока не очутилась здесь, в чужом, незнакомом городишке, окруженная своими сундуками и темными уродливыми шкафами и креслами, застывшими по углам, будто давно вымершие звери в допотопном зоологическом саду. Происшествие с детьми случилось в середине лета. Миссис Бентли вышла из дому полить дикий виноград у себя на парадном крыльце и увидела, что на лужайке преспокойно разлеглись две девочки и мальчик, — свежескошенная трава покалывала их голые руки и ноги, и это им явно нравилось. Миссис Бентли благодушно улыбнулась всем своим желтым морщинистым лицом, и в эту минуту из-за угла появилась тележка с мороженым. Точно оркестр крошечных эльфов, она вызванивала ледяные мелодии, острые и колючие, как звон хрустальных бокалов в умелых руках, созывая и маня к себе всех вокруг. Дети тотчас же сели и все разом, словно подсолнухи к солнцу, повернули головы в сторону тележки. — Хотите мороженого? — спросила миссис Бентли и окликнула: — Эй, сюда! Тележка остановилась, звякнули монетки, и в руках у миссис Бентли очутились бруски душистого льда. Дети с полным ртом поблагодарили ее и принялись с любопытством разглядывать — от башмаков на пуговицах до седых волос. — Дать вам немножко? — спросил мальчик. — Нет, детка. Я уже старая, и мне ничуть не жарко. Я, наверно, не растаю даже в самый жаркий день, — засмеялась миссис Бентли. Со сладкими сосульками в руках дети поднялись на тенистое крыльцо и уселись рядышком на ступеньку. — Меня зовут Элис, это Джейн, а это — Том Сполдинг. — Очень приятно. А я — миссис Бентли. Когда-то меня звали Элен. Дети в изумлении уставились на нее. — Вы не верите, что меня звали Элен? — спросила миссис Бентли. — А я не знал, что у старух бывает имя, — жмурясь от солнца, ответил Том. Миссис Бентли сухо засмеялась. — Он хочет сказать, старух не называют по имени, — пояснила Джейн. — Когда тебе будет столько лет, сколько мне сейчас, дружок, тебя тоже никто не станет называть Джейн. Стариков всегда величают очень торжественно — только «мистер» или «миссис», не иначе. Люди помоложе не хотят называть старуху Элен. Это звучит очень легкомысленно. — А сколько вам лет? — спросила Элис. — Ну, я помню даже птеродактиля, — улыбнулась миссис Бентли. — Нет, правда, сколько? — Семьдесят два. Дети задумчиво пососали свои ледяные лакомства. — Да-а, уж это старая так старая, — сказал Том. — А ведь я чувствую себя так же, как тогда, когда была в вашем возрасте, — сказала миссис Бентли. — В нашем? — Конечно. Когда-то я была такой же хорошенькой девчуркой, как ты, Джейн, и ты, Элис. Дети молчали. — В чем дело? — Ни в чем. Джейн поднялась на ноги. — Как, неужели вы уже уходите? Даже не доели мороженое… Что-нибудь случилось? — Мама всегда говорит, что врать нехорошо, — заметила Джейн. — Конечно, нехорошо. Очень плохо, — подтвердила миссис Бентли. — И слушать, когда врут, — тоже нехорошо. — Кто же тебе соврал, Джейн? Джейн взглянула на миссис Бентли и смущенно отвела глаза. — Вы. — Я? — Миссис Бентли засмеялась и приложила сморщенную руку к тощей груди. — Про что же? — Про себя. Что вы были девочкой. Миссис Бентли выпрямилась и застыла. — Но я и правда была девочкой, такой же, как ты, только много лет назад. — Пойдем, Элис. Том, пошли. — Постойте, — сказала миссис Бентли. — Вы что, не верите мне? — Не знаю, — сказала Джейн. — Нет, не верим. — Но это просто смешно! Ведь ясно же: все когда-то были молодыми! — Только не вы, — потупив глаза, чуть слышно шепнула Джейн, словно про себя. Ее палочка от мороженого упала в лужицу ванили на крыльце. — Ну, конечно, мне было и восемь, и девять, и десять лет, так же, как всем вам. Девочки хихикнули, но, спохватившись, тотчас умолкли. Глаза миссис Бентли сверкнули. — Ладно, не могу я целое утро спорить без толку с маленькими глупышами. Ясное дело, мне тоже когда-то было десять лет, и я была такая же глупая. Девочки засмеялись. Том смущенно поежился. — Вы просто шутите, — все еще смеясь, сказала Джейн. — По правде, вам никогда не было десяти лет, да? — Ступайте домой! — вдруг крикнула миссис Бентли, ей стало невтерпеж под их взглядами. — Нечего тут смеяться! — И вас вовсе не зовут Элен? — Разумеется, меня зовут Элен! — До свиданья! — сквозь смех крикнули девочки, убегая по лужайке; Том поплелся за ними. — Спасибо за мороженое! — Я и в классы играла! — крикнула им вдогонку миссис Бентли, но их уже не было. Весь день после этого миссис Бентли яростно громыхала чайниками и кастрюлями, с шумом готовила свой скудный обед и то и дело подходила к двери в надежде поймать этих дерзких дьяволят — уж наверно они бродят где-нибудь поблизости и смеются. Впрочем… если она и увидит их снова, что им сказать? Да и с какой стати они занимают ее мысли? — Подумать только, — сказала миссис Бентли, обращаясь к изящной фарфоровой чашечке, расписанной букетиками роз. — В жизни еще никто не сомневался, что и я когда-то была девочкой. Это глупо и жестоко. Я ничуть не горюю, что я уже старая… почти не горюю. Но отнять у меня детство — ну уж нет! Ей казалось — дети бегут прочь под дуплистыми деревьями, унося в холодных пальцах ее юность, незримую как воздух.