Естественно, для Пугачева план звучал немного в укороченном или измененном варианте, например про управляемое минное поле ему сказали, что там пороховые фугасы заложены и бойцы из запалят через нить, пропитанную горючим маслом, а ДОТах буду бойцы с ружьями, но и такая версия ему пришлась по душе. Бывалый солдат сразу понимал, что на такой позиции успех нам обеспечен. Единственным слабым местом плана обороны оставалась неизвестность по срокам нападения, но с учетом того, что началась распутица, кочевникам не оставалось ничего другого, как ждать, когда землю приморозит. Значит будем смотреть по погоде. Следующие два месяца, мы до автоматизма отрабатывали реализацию различных сценариев боя и управление в бою, а также проводили пристрелку ориентиров и учебные стрельбы. Мои бойцы раньше уже оценили преимущества бездымного пороха, в этот раз пришел черед удивляться и восхищаться казакам, особенно пушкарям, ведь при стрельбе дымным порохом, можно сказать, только первый выстрел в бою был прицельным, остальные летели куда-то туда. Для стрельбы Гнома с закрытой огневой позиции, колышками разметили ему аналог циферблата, где цифре на нем соответствовал ориентир на поле, который, я видел в бинокль с крыши ДОТа и мог флагами указать Гному по какому ориентиру пускать ракету, проведенная пристрелка показала, что система работает отлично. Приближалось Рождество Христово и напряжение нарастало. Зима в этом году обещала быть суровой, и уже к середине декабря намело немало снега, что позволило нам замаскировать и ежи и ДОТы. Закупка зимней одежды обошлась нам еще в 80 рублей, но жалеть деньги не приходилось, с отмороженными пальцами много не навоюешь. Смотря на все, что мы делаем, Пугачев очень быстро учился, очень он хорошо воспринимал все новое, как должное, и, только хитро улыбался себе в бороду, будто что-то знает тайного. Я замечал это его выражение лица, но ничего не предпринимал, победим, потом поговорим, коли захочет. И вот второго января 1769 года от полковника Кутейникова прибыл посыльный с депешей, в которой говорилось, что есть подтвержденная разведывательная информация, что орда Крым-Гирея, численностью до 80 тысяч всадников собрана в Балте и готова к походу, но будет ждать окончания рамазана и байрама, то есть поста и праздника, по мусульманскому закону, а байрам в 1769 году выпадал на 10 января. Дождались наконец-то — точного плана действий Крым-Гирея мы, естественно, не знали, но для достижения успеха, все отряды должны напасть примерно в одно время, при этом расстояние от Балты до Елисаветграда чуть более двухсот километров, а до Бахмута более шестисот по прямой. Наиболее вероятно, что отряды калги и нуреддина будут дожидаться окончания праздника в Крыму, откуда можно спокойно дойти до Бахмута за четверо-пятеро суток, и выйдя на день-два раньше основной орды, добиться синхронности нападений. Уф… полегчало. Самое тяжелое — это неизвестность, а сейчас можно сказать «туман войны» частично просветлел, уже не было в нем такой пугающей непроглядности. Сразу после Рождества Христова, девяносто процентов личного состава вышло на позиции, в ДОТах загодя сделали печки, так что дожидались почти с комфортом, десять процентов людей, каждые сутки, проводили ротацию, одновременно отводя лошадей на обогрев. Мороз и ветер крепчали, чтобы лошади у передовых разъездов не померзли, пришлось, сократить время дежурства до четырех часов, и вот часов в 10 утра 15 января 1769 года часовой на крыше пушечного дота заметил дежурный разъезд, несущийся так, будто за ними черти гонятся. Орда!!! Отправил приехавших гусар в село поднять всех в ружье, а самим велел отогреваться. Из пояснений дозорных, я понял, что орда идет медленно, видимо мороз и ветер их сильно утомили, значит запас времени у нас есть, а потом мы их согреем, со всем нашим горячим русским гостеприимством. Через тридцать минут «комитет по торжественной встрече» был на местах и полностью готов, и еще минут через пятнадцать впереди показалось темное, медленно двигающееся пятно, похожее на мерзкую амебу, выкидывающую в разные стороны от тела ложноножки, в виде небольших групп всадников, то отрывающихся от пятна, то возвращающихся назад. Началось! Проведя на войне всю свою сознательную жизнь, я четко уяснил одну истину — правильно спланированные и грамотно подготовленные, с учетом мер по обману противника и соблюдением внезапности, боевые действия похожи на монотонную работу мясорубки, перемалывающей с тупым безразличием, все что попадет в ее жерло, а героизм солдата на поле боя чаще всего синоним «долбо….изма» кого-то из верхних начальников, когда для того, что выполнить задачу и при этом еще умудриться выжить, приходится вытворять различные чудеса. Наш бой с кочевниками прошел так, до неприличия, буднично и без шансов с их стороны, что для его описания подошло только одно выражение «избиение младенцев». Так, в принципе и было, превосходство в огневой мощи, было не просто подавляющим, а всеобъемлющим, а шок от внезапного нападения превратил орду в обезумевшую от страха толпу на лошадях. Двухмесячные тренировки даром не прошли, все знали свои партии назубок. Головной дозор, как только он вышел из поля зрения орды, отработал из L96 Добрый, казачки быстренько зацепили трупы за лошадей и утащили их в сторону, а лошадей, оставшихся без седоков, поймали. Позволив втянуться орде в воронку на две трети ее длины, я скомандовал, через дырку в потолке, 'Огонь! Беглым, пять зарядов! — и начался хаос, когда разорванные тела передних всадников и коней уже валялись в лужах крови, задние по инерции еще напирали, невозможно сразу остановить такую большую группу, бредущих как сомнамбулы, всадников. Одновременно, с пушкой, под прикрытием ее звука, Добрый отработал половину короба из «Браунинга», на дистанции в триста метров 12,7 миллиметровые пули пробивали по нескольку человек, промазать было невозможно, даже с учетом того, что Добрый работал повыше, лошадки нам еще пригодятся. Орда начала разворачиваться, и тут сработал первый блок «Клейморов», разделяя орду на две части, одновременно Гном начал запуск ракет по ориентирам от первого до пятого и обратно, чтобы накрыть хвост колонны, классика! Через тридцать секунд, охладив пушку, парни продолжили фейерверк, еще пять, беглым, и Добрый доработал короб «12,7», и снова по кругу — второй блок «Клейморов» и пяток ракет. Часть всадников попыталась уйти вправо и влево, кто-то напоролся на запорошенные снегом ежи, часть подорвалась на минах, что сразу поумерило их энтузиазм. Самые дальние всадники, кто не попал под ракетный удар, уже улепетывали в степь, пленные нам без надобности, пусть бегут. Еще один заход, уже дальнобойной картечью, одиночных всадников, видимо потерявших ориентацию в пространстве, и настырно пытающихся прорваться в наш тыл, мы с Добрым, тоже вылезшим на крышу ДОТа, методично отстреливали одиночными из «Калашей». Крикнув пушкарям прекратить огонь, охладить пушку, зарядить и быть готовыми к открытию огня, я окинул взглядом поле боя — нет, скорее «побоища». Да, пожалуй хватит, я не стремился уничтожить всех кочевников, трофеи, конечно, дело хорошее, но и боеприпасы денег стоят, да и износ канала ствола пушки. Ненависти к степнякам я не испытывал, это было, как хлопать тапком надоедливых тараканов, вылезших из-под плинтуса, никто же специально плинтус не отрывает чтобы на тараканов поохотиться, если вылезли — получите, кто успел убежать, живи, нам не жалко. Кроме этого, был и другой немаловажный фактор, нужно было дать казачкам и сербам поработать. Содержание казачьих полков, в целом, было аналогично содержанию поселенных гусарских. На снаряжение казакам выдавали из казны деньги, например, хорунжему — 18 рублей, а рядовому казаку –12 рублей в год, а в остальном казаки были на подножном корму и в походе кормились «с клинка», то есть за счет трофеев. Кони и другие материальные средства, добытые в бою, были собственностью казаков, а пушки и другое оружие подлежали сдаче в казну. Получив пять минут передышки, степняки немного очухались и начали бегство. Увидев, что плотность всадников в воронке уменьшилась, позволяя осуществить кавалерийскую атаку без опасности врезаться в плотный строй, я взмахнул красным флагом и «лава»[2] пошла. Конечно, их было не так много, но шли красиво, при выезде на дорогу и уже перейдя в галоп, казаки одновременно опустили пики и чуть наклонив корпуса вперед, с гиканьем, пошли в атаку. Да, не хотел бы я оказаться на месте степняков, наверное, это как оказаться под ударом «Крокодила»[3]. Гусары тоже не отставали, кричали, что-то на сербском и махали, блестящими на тусклом зимнем солнце, саблями. Через пару минут «лава», как косой, прошла по отступающим кочевникам, сопротивления они, практически, не оказывали. Зрелище было завораживающим, как историческое кино смотришь, только попкорна не хватает. Закончилось все минут через двадцать, я, заранее, проинструктировал кавалерию, чтобы далеко не уезжали, а в округе объектов атаки не осталось. Дальше была обычная, грязная работа. Собрав всю роту и хуторских мужиков, добивали раненых, всех и людей и лошадей — такой век, хотя и в двадцать первом веке мало, что поменялось, собирали трофеи, ловили лошадей. [1] Когда снаряд и метательный заряд скомпонованы в единую конструкцию. [2] Здесь, кавалерийская атака. [3] Вертолет Ми-24. Глава 14 Серьезный разговор На следующее утро, с двумя гусарами, отправил полковнику Кутейникову депешу, написанную «высоким штилем»[1], ну или подделкой под него — «Господин полковник! Утром 15 января 1769 года под Луганским шанцем произошла баталия с ордой нуреддина-паши, силой в пять тысяч всадников. Милостию божиею и Вашим вспоможением, Виктория одержана полнейшая!!! Орда рассеяна! Нуреддин-паша убит! (на него показал один из легко раненых кочевников, с которым, перед отправкой его к Аллаху, мы немного поговорили, оказалось, что Пугачев и один из урядников немного изъясняются на ногайском) Супостата изничтожено более тысячи, остальные бежали! С нашей стороны пять легко раненых гусар. Особо отличились в бою вахмистр Емельянов, младший урядник Ершов, казак Спиридонов (расчет орудия) и гусары Бурлов и Кудряшов (подрывали мины)! Поручик фон Штоффельн.». Депешу похожего содержания, указав в ней, что полковником Кутейниковым мне оказана помощь, в виде десятка казаков с пушкой, отправил также полковнику Депрерадовичу, только указал, что ранены пять казаков, каждый ведь за своих переживает, да и поймать нас на лжи сложнее будет, когда все разъедутся в свои стороны. Написать, что вообще нет раненых подозрительно, и так все звучит как ненаучная фантастика. Что касается численности кочевников, то ее всегда завышали по одной простой причине, каждый всадник вел двух-трех заводных лошадей, да еще и сажал на заводную лошадь соломенное чучело, мол бойтесь нас — нас «орда». Без проблем — а нас «рать». В реальности убито было чуть более шестисот кочевников, а всего в отряде нуреддин-паши было, по словам языка, около трех тысяч, и все они были, как я и думал, из Крыма. Нашими трофеями стали около восьмисот лошадей и гора оружия, а также небольшая, килограмм на пять дрянного серебра, походная казна нуреддина. Огнестрельного оружия конечно было мизерное количество и его я сдавать в казну не собирался, сдам пяток пистолетов, из сабель выберем себе получше десятка три, остальное оружие сдадим. Еще до боя, переговорив с Пугачевым, я решил раздел добычи провести по казачьему обычаю, с некоторыми уточнениями. По их традиции добыча взятая полком — принадлежит всему полку. Отличившиеся в бою получают двойную долю, а те кто в бою не участвовал не получаю ничего, у полкового командира пять долей, а лошади являются собственностью полка и идут казакам на замену, непригодных или убитых в бою, лошадей. Я решил, что одну долю получат все гусары и казаки, а непосредственно участвовавшие в бою — две доли, мне естественно пять долей. Что касается лошадей, то нужно было укомплектовать всех гусар из молодого пополнения заводными лошадьми, а вот, что делать с остальными непонятно. Корма, что взяли с убитых лошадей хватит на неделю, а зима нынче суровая. Вообще лошади степняков ценились не сильно, они выносливые, но небольшие, с тяжелым ездоком плохо идут. Цена на таких лошадок была от десяти до пятнадцати рублей. Только кому их продать, барышники в Бахмуте хорошую цену не дадут, им самим заработать нужно, да и денег таких у них не будет. Может попробовать через Степана Тимофеевича из Лисичьей балки? Оставив Пугачева с Милошевичем заниматься сдачей оружия и продажей трофеев, я написал еще одно письмо полковнику Кутейникову, в котором просил его, пока не забирать казаков, обосновав это возможностью повторной атаки степняков, да он и сам, думаю, не захочет в ближайшее время возвращать Пугачева, дабы он казачкам головы не мутил, мы с Добрым и Архипом рванули в Лисичью балку. Гном сидел за чертежами новой ракеты. Степан Тимофеевич, узнав количество лошадей был очень удивлен, но помочь взялся. Не теряя времени, мы выехали в станицу Старобельскую, где проживал его торговый партнер, богатый казак, который занимался всем, что приносило доход: торговал, разводил лошадей и скотину, держал мельницы. Сговорились быстро, по восемь рублей за лошадку, при условии покупки всех семьсот пятидесяти лошадей, без разбора. Какие не понравятся, пустит на колбасу, наверное. Степан Тимофеевич получил свои, честно заработанные, пятьдесят рублей, а мы с доверенным лицом покупателя, везущим с собой плату за лошадей, и командой, вооруженных до зубов, табунщиков поехали в Луганское. По приезду быстро произвели обмен лошадей на деньги и разошлись «как в море корабли». Сумма, вырученная за лошадей, была космической — шесть тысяч рублей. С такими деньгами можно подумать и о серьезных делах. Пугачев с Милошевичем тоже справились и со сбытом трофеев, и со сдачей оружия — дело привычное. Одна доля вышла в тринадцать с полтиной рублей, больше годового содержания рядового гусара и казака. Казаки и гусары сияли, как начищенные самовары. Наша доля — сто двадцать один рубль показалась, после шести тысяч, небольшой, но «для поддержки штанов» — пойдет. Проснувшись утром следующего дня, я понял, что впервые за полгода с момента попадания в этот мир можно никуда не торопиться и решил не вставая с кровати провести небольшое подведение итогов — легализовались; определенное место в обществе заняли; небольшой авторитет заработали; нападение орды отбили сверхуспешно; в роте сорок бойцов, все при двух лошадях, вооружены, обучены, одеты, обуты и накормлены, да при деньгах; производство пороха и ракет налажено; невосполнимых боеприпасов потратили по минимуму; в нашей казне — триста двадцать три рубля, в «полковой» — шесть тысяч, надо сейф придумывать — по моему, неплохой результат. Раз сегодня выходной, я решил пригласить на обед Пугачева, отпразднуем победу, да поговорим по душам. Я давно заметил, что у него на языке вертится куча вопросов, но до нападения было не до этого, а после него, уверен, появилось еще больше, пора расставить точки над «ё». Выпили за победу по три стопки самогона, который наловчился гнать Гном, ему для производства пороха требовался спирт, который он заменил самогоном двойной перегонки, только для работы брагу ставил на картошке, а для внутреннего употребления на пшенице, отобедали и прихлебывая архиповский чай, я начал разговор, — Давно вижу я, Емельян Иванович, распирает тебя от вопросов, но время было неподходящее, а сейчас в самый раз, спрашивай! — Энто ты верно подметил Иван Николаевич! — сказал Пугачев и, огладив бороду, продолжил, — Ты Иван Николаевич, не обижайся, но неправильный ты барин, сам посуди — ты же фон барон, а со мной по имени-отчеству, чарку со мной пьешь, да и Прохор Петрович с Николаем Федоровичем, — мотнул головой Пугачев на, внимательно слушавших его, Доброго с Гномом, — кажисть не благородных кровей, а с тобой за одним столом завсегда и разговаривают на равных, — загнул он первый палец. — С людями разговариваешь по-людски, никого не сволочишь, плетей не даешь, — загнул он второй палец. — Воин ты знатный, баталию провел на загляденье, я баталий много прошел, так никто не делал, меня, как сопливого пацана, уложил, а я медведя ломал и в кулачном бою в Зимовейской[2] первым был — да только ни один барин с мужиком на кулаках биться не пойдет, да и ухваток таких нигде я не видывал, только у тебя, да у Прохора Петровича, правда они ему без надобности, — Пугачев засмеялся, — и так здоровее меня в два раза, — загнул он третий палец. Начав работы по строительству линии «Викинга», я столкнулся с тем, что по воскресеньям никто на работу не шел, утро проводили на службе в церкви, а потом все расходились по домам, ходили в гости, в общем — выходной. Но… ничем не озадаченный солдат — это перспективный «залетчик»[3]. С сербами проблем, конечно, нет, люди семейные, отягощенные домашним хозяйством, но молодое пополнение совсем другое дело. Двадцать бездельничающих молодых парней в одном помещении — это бомба замедленного действия. Поэтому мы проводили спортивные праздники — рукопашный бой, различные эстафеты, призы — и самим размяться и парней занять, дело это всем понравилось, со временем и сербы с семьями начали присоединяться, и казаки, как появились в селе. Пугачев продолжил, — Прохор Петрович ранее не служил, а оружие в руках держит, будто родился с ним, да и глаза у тебя Прохор Петрович — повернулся к Доброму Пугачев, — Матерого убивца, сразу вижу — сам такой! — и загнул четвертый палец. — Ну и поделки Николая Федоровича, мужиков я конечно видел рукастых, но это… — Пугачев покачал головой, — и порох, какого ни у кого нет, и ружья ваши в чехлах, глаз у меня острый, видел я как вы с Прохором Петровичем степняков с крыши отстреливали, порох не сыпали, пули не закладывали, щелк и нет степняка — чудно! — загнул он последний палец и замолчал. — Что ж, глаз у тебя Емельян Иванович действительно острый, да и умом тебя бог не обидел, давай я тебе для начала поведаю одну сказку или не сказку, сам решишь. Жил-был один донской казак, назовем его Емельяном, служил справно, в баталиях отличался, нрав имел лихой и бесшабашный, с несправедливостью никогда не мирился, отличался вольнодумством, не согласен был, что казачьи вольности попирают, не дают казакам жить по отцовскому закону, выборы атаманов отменили, а назначенная сверху старшина[4] казацкая сторону власти взяла, да и с мужиком на Руси несправедливо обходятся, мужик жилы рвет, но нет в жизни его просвета, все хуже и хуже жизнь мужика, было два дня барщины — стало четыре-пять, государственных крестьян приписывают к горным заводам, разрешили заводчикам покупать крепостные деревни, труд на заводах тяжелый, каторжный, живут мастеровые впроголодь. И вот в один год восстали Яицкие[5] казаки против старшины, но восстание жестоко подавили, кого казнили, кого отправили на заводы на работы вечные, спасшиеся казаки затаились, но не смирились, не было только вожака, поднять их опять на борьбу. Бродили в это время в народе слухи разные, о скорой вольности, о готовом указе царя, которого за это убили жена и заговорщики, о том, что царя не убили и он прячется до лучших времен. Дворян ведь освободили от обязательной государственной службы, значит и крестьянам воля должна быть, земли и крестьяне давались ранее дворянам за государственную службу. Казак Емельян в это время сбежал из полка, приехал в Яицкий городок, назвался выжившим царем Петром Федоровичем и обратился к войску. Собрали казаки круг, выбрали нового атамана и присягнули государю императору Петру III. Поднял Емельян казаков против узурпаторши и заполыхали Урал и Поволжье. Долгое время войско Емельяна побеждало, направленные против них, карательные отряды, ведь основные войска Екатерины II вели войну с турками, но вот турок победили, направили войска на помощь карательным отрядам и разбили казачье войско. Емельяна схватили, долго пытали, а потом четвертовали в Москве. Во время восстания погибло множество людей, Поволжье и Урал разорили, многие заводы пожгли дотла — такая вот грустная сказка Емельян Иванович, тебе этот казак никого не напоминает? — закончил я рассказ. Пугачев сидел с отвисшей челюстью и не мог вымолвить не слова.