– Красивая м-метафора, – сказал Эраст Петрович и непроизвольно потер левую половину груди. – Но чтобы про «бабу-змею» я от тебя больше не слышал. Госпожу Луантэн я никому оскорблять не позволю. Это раз. А во-вторых… Он хотел присовокупить, что Элиза тут скорее всего ни при чем, но запнулся. Теперь, после новой смерти, Фандорин уже ни в чем не был уверен. Симон понял заминку по-своему. Вновь позабыв о печальном, хитро подмигнул: – Сразу бы сказали. Вы, я гляжу, все такой же. Фам-фаталями увлекаетесь. Только фамилию зачем-то поменяли. Мне Андрюха уши прожужжал: Фандорин, Фандорин, будет нам фабюль сочинять, а я и знать не знаю, что это вы. Кстати, звучит неплохо: Фандорин. На «Фантомас» похоже. Вот бы про кого фильму снять! Не читали? Настоящая литература, не Эмил Зола и не Лев Толстой. Сила! В главной роли можно господина Масу попробовать. Это ведь он «японец Газонов»? Я только сегодня понял. Господин Маса и по стенам лазить может, и ногами по морде бить, и всякое-разное. А что косоглазый, неважно. Фантомас всегда в маске. Он жени злодейства! И стал взахлеб рассказывать про какого-то воротилу преступного мира, героя модных романов. Эраст Петрович знавал подобных субъектов и в жизни, поэтому слушал не без интереса, но гоночное авто уже влетало в один из пречистенских переулков. С визгом затормозило подле нарядного особняка, вход в который охранял полицейский. Приехали. Следователь был незнакомый, некто капитан Дриссен, из канцелярии обер-полицмейстера. Смерть миллионера – дело серьезное, не корнетишка какой-нибудь. Скромному служаке вроде Субботина не доверили. Офицер Фандорину не понравился. Таких пронырливых, сладких с вышестоящими и грубых с низшими, в полиции всегда хватало, а в последние годы этот типаж расплодился повсеместно. Про Эраста Петровича капитан, разумеется, слышал, поэтому разговаривал сахарно. Всё показал, все разобъяснил и даже собственные умозаключения доложил, о чем его не просили. Умозаключения, если коротко, сводились к следующему. Как установлено опросом свидетелей, покойный был уверен, что этот день станет счастливейшим в его жизни. С утра он собирался ехать с визитом в гостиницу «Лувр» к своей невесте, известной артистке Альтаирской-Луантэн, дабы надеть ей на палец обручальное кольцо. – Кстати, где оно, господин Симон? – прервал доклад Дриссен, воззрившись на Сеню не сахарно, но грозно. – Вы схватили его и убежали, а с меня спросят. – Ерунда, – мрачно махнул рукой парижанин. В доме погибшего товарища он весь сжался и только вздыхал. – Если что – возмещу. Па де проблэм. Известие о том, что для компаньона деньги не проблэм, офицера порадовало. Он сладко улыбнулся, стал рапортовать дальше. Картина выходила ясная. Невеста в последний момент передумала, о чем сообщила покойнику по телефону. Шустров обезумел от горя, схватил бритву. Рука у него дрожала, поэтому сначала он нанес себе несколько мелких порезов, потом наконец справился со слабостью и рассек артерию вкупе с трахеей, отчего незамедлительно воспоследовала кончина. Факты Эраст Петрович выслушал со вниманием, умозаключения – без. Долго сидел на корточках над трупом, разглядывал изуродованное горло в лупу. В конце концов поднялся, очень озабоченный. Сказал почтительно ожидающему капитану: – Знаете, есть полицейские, который за определенный г-гонорар передают в бульварную прессу всякие пикантные детальки о происшествиях. Так вот, если в газеты просочится известие, что следствие связывает смерть Шустрова с именем упомянутой вами артистки, я буду считать ответственным лично вас. – Позвольте… – вспыхнул Дриссен, однако Эраст Петрович блеснул на него своими чрезвычайно выразительными синими глазами, и офицер умолк. – …И ежели такой казус произойдет, я приложу всё свое влияние, чтобы дальнейшим местом вашей службы оказалась Чукотка. Я редко обременяю высокое начальство своими просьбами, поэтому отказа в таком п-пустяке мне не будет. Полицейский кашлянул. – Однако же, сударь, я не могу нести ответственности за других. Слухи могут проистечь из театра. Дело вызовет у публики огромный интерес. Там ведь у них уже были самоубийства. – Одно дело – слухи. Другое – официальная версия. Вы меня поняли? Ну то-то. Унизительное для Фандорина подозрение подтвердилось. Царь и Мистер Свист к театральным смертям, скорее всего, отношения не имели. Потому что миллионера Шустрова убить они не могли, а он был именно убит. Судя по почерку, тем же преступником, что умертвил Смарагдова и Лимбаха. Расследование требовалось начинать заново. Обыкновенно, если случается череда таинственных злодеяний, проблема состоит в отсутствии сколько-нибудь правдоподобных гипотез. Здесь же все было наоборот. Версий возникало слишком много. Даже если идти от азов дедукции – двух главных побудительных мотивов, по которым один человек умерщвляет другого: «кому выгодно» и «ищите женщину». Кому могла быть выгодна смерть миллионера? Ну, например, всему «Ноеву ковчегу» и лично господину Штерну. По завещанию, товариществу актеров достается значительный капитал. Это раз. Настойчивость, с которой предприниматель добивался ухода труппы в кинематограф, всех нервировала и раздражала. Мир театра патологичен, наполнен гипертрофированными страстями. Если в подобной среде сформировался некто с наклонностями убийцы (а это почти несомненный факт), вышеназванных резонов может оказаться вполне достаточно. Здесь нужно учитывать еще и психологию артистического преступника. Это особенный тип личности, для которой толчком к злодеянию может стать «красота» замысла – в дополнение к практической выгоде. Что касается cherchez la femme, то женщину-то как раз искать не придется. Кандидатура очевидна. Однако, если убийства совершались из-за Элизы, возникает целый букет версий. Шустров сделал предложение той, на которую вожделенно взирает множество глаз, к кому алчно тянется много рук. (Противно, что и сам Эраст Петрович какое-то время теснился в этой толпе.) Среди обожателей госпожи Альтаирской вполне может оказаться некто, из ревности способный на преступление. Сюда, в отличие от версии cui prodest,[7] легко плюсуются два предыдущих убийства. Про Лимбаха ходил слух (неважно, правдивый или нет), что он добился у Элизы взаимности. То же самое сплетничали и о Смарагдове. Эраст Петрович сам читал в рецензии на «Бедную Лизу» весьма прозрачный намек на то, что «вызывающая чувственность игры ведущих актеров» проистекает «не из одной только сценической страсти». К двум основным побуждениям, каким подвержены люди обычные, следовало прибавить мотивации экзотические, возможные только в театре. Помимо ревности любовной есть еще ревность актерская. Премьерше в труппе всегда люто завидуют. Известны случаи, когда прима-балеринам товарки подсыпали перед спектаклем в туфли толченое стекло. Оперной певице в гоголь-моголь однажды добавили перцу, чтобы сорвать голос. Всякое бывает и в драматическом театре. Но одно дело – подсунуть в корзину с цветами змею, и совсем другое – хладнокровно отравить Смарагдова, разрезать живот Лимбаху, располосовать горло Шустрову. Насчет последовательности разрезов сахарный капитан Дриссен, конечно, ошибся. Исследование ран показало, что первым был нанесен смертельный удар. Остальные сделаны позднее, когда судороги уже кончились. Это видно и по следам крови на полу, и по самим мелким разрезам: они ровные, аккуратные, будто сделаны по линейке. Зачем убийце понадобилось это художество, вопрос. Но почерк всех преступлений характеризуется некоторой вычурностью, театральностью. Смарагдов отравлен вином из кубка Гертруды; Лимбах оставлен истекать кровью в запертой уборной; мертвому Шустрову изрезали бритвой горло. Кстати, о театральности. В пьесе, сочиненной Эрастом Петровичем, одному персонажу, купцу, в отместку за коварство отсекают голову. Шустров – предприниматель, в некотором роде тоже купец. Нет ли тут отсылки к спектаклю? Всё возможно. Придется выяснять, не прослеживается ли параллелей между поступками московского миллионера и японского толстосума. Имелась еще одна версия, вовсе сумасшедшая. Эрасту Петровичу не давали покоя «бенефис» и чертовы единицы, поминаемые в «Скрижалях». Они даже ночью ему приснились: острые, сияющие багрянцем и тающие, тающие. Сначала их было восемь, потом семь, потом пропали сразу две и осталось пять. Между прочим, раны на горле мертвеца были похожи на багровые единицы – одна большая, жирная, и десять потоньше. Всего одиннадцать единиц. 11 – опять-таки две единицы. Бред, шизофрения! Голова, без того отупевшая от унизительных любовных терзаний, отказывалась выполнять привычную аналитическую работу. Никогда еще Эраст Петрович не находился в столь паршивой интеллектуальной форме. Цветы с гадюками, кубки с отравой, окровавленные бритвы, хрупкие единицы перемешивались в его мозгу, кружась абсурдными хороводами. Но выработанные годами навыки, воля и привычка к самодисциплине в конце концов возобладали. Первый закон расследования гласит: когда версий слишком много, их число нужно сократить, для начала устранив самые маловероятные. Поэтому прежде всего Эраст Петрович решил избавиться от назойливых единиц. Для этого понадобится вычислить шутника, делающего в «священной книге» идиотские записи. Взять его за шиворот (если окажется дамой – за локоток) и потребовать объяснений. Дело было немного хлопотное, но в сущности простое – еще одна причина, по которой Фандорин начал именно с «бенефиса». Вечером десятого ноября, после спектакля, Эраст Петрович пришел за кулисы выпить с труппой шампанского. Актеры – народ суеверный и к традициям относятся серьезно, поэтому даже совсем непьющие, вроде Регининой или Ноя Ноевича, чокнулись с остальными и пригубили вино. Фандорин запомнил, кто где оставил свой бокал. Когда артистическое фойе опустело, сложил все их в саквояж, пометив каждый, и унес с собой. Буфетчик из театра уже ушел, так что до завтра пропажи никто не заметит. А ночью Эраст Петрович намеревался сюда наведаться еще раз и вернуть бокалы на место. В последний год, посвященный занятиям химией, Фандорин потратил много времени на исследование групп крови, новое открытие, которое представляло важность не только для медицины, но и для криминалистики. В будущем оно обещало еще более интересные результаты, однако уже и теперь анализ кровяных следов мог оказать следователю изрядную помощь. В судах пока еще отказывались признавать подобную экспертизу в качестве улики со стороны обвинения, однако уже был случай, когда анализ крови помог оправдать невиновного. В одном из домов терпимости произошло убийство с ограблением. На платье одной из желтобилетных, попавших под подозрение, полиция обнаружила свежие пятна крови и на этом основании сочла проститутку убийцей. Алиби у нее не было, в прошлом девица уже находилась под судом. Присяжные явно склонялись к обвинительному вердикту. Однако исследование пятен продемонстрировало, что это кровь иной группы, чем у жертвы. Проститутка была отпущена, и героем дня стал не ее адвокат, а медицинский эксперт. Очень заинтересовавшись этим открытием, Эраст Петрович пошел дальше. В частности, установил, что группу крови можно установить по следам слюны. С этой целью и были временно похищены бокалы из театрального буфета. Глубокой ночью в своей домашней лаборатории Фандорин взял пробы и осуществил анализ. Бокалов всего было десять – Масу и Элизу из числа подозреваемых в хулиганстве он исключил. Штерна, поколебавшись, оставил. Кто его знает, не сам ли режиссер дурочку ломает – ради «теории надрыва» или чего-то подобного. Как и следовало по науке, образцы разделились на четыре части: у трех членов труппы была первая группа, у двух – вторая, еще у троих – третья и у двоих четвертая. Кроме того, частицы жидкости во всех случаях обладали дополнительными индивидуальными особенностями. Микроскопические добавки никотина, помады, лекарств, присутствующие в слюне, позволяли надеяться, что идентификация окажется легче, чем рассчитывал Фандорин. Теперь нужно было вернуться в театр и проделать еще одну процедуру. Снаружи уже рассветало. Бреясь и переодеваясь, Фандорин прислушивался, спит ли Маса. Впервые за долгое время у Эраста Петровича появилась возможность хоть чем-то похвастать перед японцем. Конечно, не Бог весть какой прорыв, но все же есть что рассказать. Однако Маса ровно сопел в своей комнате – как показалось Фандорину, обиженно. Оно и к лучшему. Сегодня же автор каракулей определится. Тогда можно будет рассказать Масе всю историю, помириться с ним и подключить его к расследованию. Убийца на свободе, он опасен. Не до ерунды. Следующим этапом станет забор проб из «Скрижалей». Все записи про бенефис сделаны химическим карандашом, который перед употреблением слюнят. Анализ-экстрактором собственного изобретения Эраст Петрович намеревался соскрести частицы бумаги с впитавшейся в нее слюной. К сожалению, минувшей ночью сделать этого он не смог – «Скрижали» забрал уборщик, чтобы отнести в зал, а ждать, когда прислуга уйдет, Фандорин не захотел. Все равно ведь придется везти бокалы назад. В театр он вошел через служебный подъезд, открыв дверь отмычкой. По заведенному Штерном правилу, в день репетиций никто из обслуживающего персонала не смел появляться в здании до обеденного перерыва, чтобы не мешать священнодействию. Только привратник сидел в своей будке, отделенный от зала целым этажом. Поэтому не приходилось опасаться, что Эраста Петровича в этот ранний час кто-то увидит. Без каких-либо осложнений он сначала отнес на место бокалы, затем проник в зал. Журнал лежал там, где ему полагалось: на режиссерском столике. Фандорин включил лампу, приготовил экстрактор, открыл книгу. Застыл. На пустой странице, прямо под сегодняшней датой, химической синевой переливалась запись: «До бенефиса четыре единицы. Готовьтесь!» В четвертый раз! И единиц теперь тоже четыре… Пораженный, он поднес книгу к самым глазам. Сказал себе: «Очень хорошо. Следы свежие. Нынче же мы узнаем, кто этот шутник». Хотя то, что это шутка, уже не верил. Сзади скрипнула дверь. Фандорин обернулся – Элиза. Фандорину мешают дедуктировать При ней брать пробу было невозможно. Эраст Петрович спрятал экстрактор. До репетиции времени оставалось еще много, актеры начнут собираться не раньше чем через час. Если Элиза оставит его одного хотя бы на пять минут, этого хватит. – Вы не подниметесь к себе в уборную? – спросил он после томительной паузы.