Это был Лука Иванович Мстиславский, посланный первым для моего отлова. Родной брат того Мстиславского, который Михаил Иванович и глава клана, мощного клана, как я понял. Высокий лоб, залысина, аккуратно вычесанная и постриженная борода, что уже знак качества, пояс, шитый серебряной нитью. Пленник был явно знатный. Может с такого и денег стребовать? Вот не был бы царем, и стребовал. А так… нужно марку держать. — Ты, Лука Иванович позабыл добавить… — я выдерживал паузу, давая возможность Мстиславскому исправиться. Не исправился, не прозвучало слова «государь», или синонимов к нему. — Как же так получается, Лука Иванович, ты, твой род, присягал мне, милостью не был обижен. Что же сталось, что ты уже не признаешь своего государя? — спрашивал я, понятия не имея, даровал ли ЛжеДмитрий какие милости Мстиславским. — Не могу я, Димитрий Иоаннович. Слово я дал, — Лука Иванович потупил взор. — То, что ты человек слова, то для боярина правильно. Токмо, мыслю, иное тут. Пока я для тебя не государь, ты пленник. Коли крест поцелуешь, думать буду. Одиножды преступивший клятву может ли быть верным и честным? — я пристально посмотрел на Мстиславского, как мне казалось, зло и проницательно. — А теперь, кабы сохранить жизнь себе, да и роду Мстиславских, ибо я войду в Москву и покараю изменников. Сказывай, что да как произошло и что в стольном граде обо мне говаривают, кто еще ловить меня надумал? Лука Иванович мялся недолго и героя особо из себя не строил, рассказывая и факты, с которыми встретился и свое видение ситуации. Что получалось… Я объявлен мертвым. Даже какое-то тело было выставлено на поругание толпы. То, что я жив знает ограниченный круг людей, в который попал и Лука Иванович, поклявшийся, что сделает все, чтобы меня изловить. Что именно за это пообещал именно Луке Шуйский, мне не было сообщено, да и не важно, я бы тоже пообещал с три короба. Люди и для меня,и для Васьки Шуйского — самый ценный ресурс, а исполнительные — вдвойне ценны. Вместе с тем, пусть и между строк, но я уловил некоторое раздражение Луки Ивановича действиями Шуйского. Уже немного, но изучив расклады внутрибоярского болота, я понимал, что Мстиславские и сами могли бы претендовать на трон. По крайней мере, при Федоре Иоанновиче они стояли высоко, да и при Иоанне Васильевиче так же были на вершине. В местничестве уступали Шуйским, но не так, чтобы и критично. И теперь они слуги Василия Шуйского. Сыграть бы на этих противоречиях, но не особо пока понимаю, как именно. — И что письма те показывал Васька? — спросил я у Луки Ивановича. Намеренно используя уменьшительно-оскорбительное «Васька», я искал реакцию Луки на такое хамство в отношении того, кого он, вероятно считает царем. Реакции не было. И это показатель! — Нет, того не было. Токмо поведал, что сии письмена есть у него, — отвечал Мстиславский. На моем лице появилась улыбка, которая была бы никому не понятна, так как должен переживать и нервничать, а я радуюсь. Дело же в том, что нет худа без добра и теперь Басманову просто нечем меня шантажировать. Все, Шуйский объявил, что письма есть. Уверен, что они уже появились, найдется кому написать нужное. Чем меня теперь приручать? — Горько мне, Лука Иванович, видеть, как те, кого я миловал, яко и те, кого благоденствовал, предали. Но я жив, ты в том видок. Посему… — я сделал надменно-величественный вид. — Отпускаю тебя под честное слово супротив меня более не воевать, а принести письма. Одно Ваське Шуйскому, иное брату своему, третье наемникам немецким. Наступила пауза, Лука думал. Я понимал о чем именно. Так, первое письмо — это не проблема привезти. В конце концов два претендента на престол между собой могут общаться без ущерба для того, кто письмо привез. Второе письмо, к старшему Мстиславскому — это уже крамола, если смотреть со стороны законности государственного переворота Шуйского, что оксюморон, так как никакой законности у власти Шуйского нет. А вот третье письмо… это и вовсе уже участие в заговоре против Василия Ивановича. Понятно же, что в том письме будет призыв к иностранным наемникам примкнуть к Димитрию, то есть, ко мне. — Димитрий Иоаннович, дозволь третье письмо не брать, в остатнем я даю свое слово, — сказал, наконец, Мстиславский. Почему я отпускаю столь интересного пленника? Да мне нужна хоть какая связь с Москвой. Ну и Лука Иванович видел меня, понял, что Димитрий Иванович жив. Я же не какой ЛжеДмитрий Второй. Я, что ни на есть Первый, с теми же бородавками и рыжий и для людей еще не должен стать с приставкой «лже». Как я понял, народ меня принял благосклонно, лишь только мои некоторые поступки и любовь с поляками подкосили веру в праведность царя. — Ты прости, государь, вижу, что Божья благодать на тебе. Вона, как скоро ты вокруг себя людей собираешь, уже и казаки есть, о чем я не ведал. Но пока мой род и старший брат служит Василию Ивановичу, я не могу отойти от сродственников, — повинился Лука Мстиславский. — Что ж. Я слово держу. Назвал меня «государем», так и ступай, но с письмами, — я усмехнулся, было видно, что назвал меня царем Лука Иванович машинально, без какого умысла, для связки слов. Но ведь, как оно? Слово не воробей, вылетит, не поймаешь? А я слово Мстиславского Луки Ивановича поймал. Мстиславский пошел, а я стал рассматривать свои руки. Вот никогда не видел, чтобы одна рука была явно короче другой, а тут на тебе. «Ну нельзя было иное тело даровать мне! Эй силы, что меня сюда загнали! Почему так-то?» — мысленно я взывал к тому, тем, кто меня сюда притащил. А после я подумал, что мог же и в тело… Марины Мнишек попасть. Вот тогда да, точно бы свихнулся сразу и безвозвратно. — Государь! — ко мне в горницу, где я, после ухода Мстиславского, тренировался писать на старославянском языке и современной скорописью, ворвался Басманов. — Ты отпускаешь Луку Мстиславского? — Да, на то моя воля! — степенно ответил я. — А совет держать со мной? Может, есть то, что ты ЗАБЫЛ? — на последнем слове Басманов сделал логическое ударение. Петр Федорович демонстрировал мне, что я слишком странный и данный факт станет общеизвестным, а вкупе с письмами шантаж должен был стать успешной тактикой в деле покорения государя, меня. Но я не домашний питомец, чтобы поддаваться дрессировке. — Ты, холоп Петруша, останешься таким, коли продолжишь с меня требовать. Письма? Так Василий Шуйский уже показывал людям мои письма к Епископу Римскому, к Сигизмунду польскому. Твои ли письмена то были? Может,и суд учинить за то, что к самозванцу Шуйке попали те бумаги? Не гневи, Петр Федорович, будь подле и позади, не лезь вперед, — я демонстрировал свою уверенность, был готов к любому развитию, уже мысленно определил, как именно извлеку нож, и какой нанесу удар. — Позволь отбыть к своему полку, государь, там мое присутствие потребно, — вроде как стушевался Басманов, но я не видел в его глазах ни покорности, ни того, что он согласился со мной. — За юродивого меня держишь, Петр? К полку тебя отправить? К тем стрельцам, что, как ты говорил, в дневном переходе от Каширы, и ты уже послал туда своих людей? Изменить решил? Перелететь к Шуйке? — я видел, как глаза Басманова блуждают. Я выдерживал паузу, давал шанс Басманову оправдаться. Для меня же стало очевидным то, что Петр Федорович пожелал сделать финт и переметнуться. Он многое обо мне знает, у Шуйского появятся козыри, а от того… Удар с правой руки в висок. Еще удар лишь пошатнувшегося Басманова по ноге. Перевод руки за спину и резко вверх. — Казак! — стал кричать я, перекрикивая стоны Басманова. На звуки, действительно, прибежали трое станичников. — Вяжите его! Меня послушали. Уже скоро на руках и ногах Басманова появились туго связанные веревки, а во рту кляп из грязной мешковины. — Куды ентого, государь? — спросил один из казаков. — В холодную! Есть у вас такая? — спросил я и получил положительный ответ, что подобное увеселительное заведение имеется. — Казак, ты знаешь Ермолая, что боевой холоп того, что повели твои люди в холодную? — спросил я у оставшегося рядом со мной казака, лет под сорок, не меньше, и единственного, кто был с некоторым лишним весом. — Знамо, то добрый хлопец, — ответил станичник. — Так, кличь его! — сказал я и продолжил свои тренировки в письме, которое оказалось не таким уж и легким делом. А мне нужно два письма написать. Можно найти и писаря, такой в Кашире найдется, но я должен сам уметь. А писаря заберу с собой и найду работы, в конце концов переметные письма пора уже писать [листовки]. Емельяна я переподчинил себе. Царь же я, чтобы можно было вот так? А, если и нельзя, уверен, Басманов именно сейчас возражать не станет. Хоть какой противовес нужен станичникам, по крайней мере в самой близости со мной. Я не хотел приближать к себе казаков, уж больно у них отношение к жизни странное. Нет, для меня во — многом понятное. Я такой же был, жил по принципу «двум смертям не бывать, а одной не миновать», но это работа, а у каждого человека должен быть угол, в который нужно возвращаться. Есть ли такой у казаков? Это чистой воды кочевники, ибо, как я понял, постоянных и крепких станиц у казаков не то, чтобы и много, а к обработке земли у них подход, словно у бояр, мараться не желают. Даже беглых крепостных привлекают, считай на тех же условиях, от которых те и бежали. А я хотел бы перерыв, оглядеться, посмотреть, что можно на земле посадить, может, тут же картошку. Определить, чего стоят русские ремесленники, может,по управлению что подсказать, ту же мануфактуру создать. У России слишком много врагов, чтобы вот так убивать друг друга, как сегодня. Воевать? Это необходимость, но не то, чего именно что хочется. А еще… начинаю скучать по дочке Алисе. Не по Наташе, с которой начал встречаться за пару месяцев до вот этого непонятного переноса, а по дочери. Она ведь без меня… Дал бы Бог здоровья моей матери, чтобы помогла дочке не совершить глупостей. *………*………* Дорога на Тулу. 30 мая 1606 года Иохим Гумберт вел свое воинство к Туле. Да, ему никто ничего не приказывал, да, были люди от Василия Шуйского, которые предупреждали о том, что немецкий отряд будет разбит, если продолжит свое движение. Однако, крайнее недовольство немцев в целом, не давало пространства для маневра Шуйскому. Нужно было, как минимум, ввести в Москву достаточное количество стрельцов, чтобы иметь семикратное численное превосходство над наемниками. Никто не собирался затевать новую войну на улицах Москвы, чтобы уничтожить наемников, напротив, Шуйскому они были нужны, потому, когда он уже намеривался послать остатки поместной конницы в погоню за тремястами наемниками, — иные немцы пригрозили, что при пролитии немецкой крови и далее,—они будут вынуждены оборонятся и с боями уходить. При этом недвусмысленно прозвучало, что сразу домой немчура не собирается уходить, а покуражится на русской земле. Полторы тысячи наемников-профессионалов? При том, что всех стрельцов из Москвы отсылать нельзя из-за шаткого положения Шуйского? Это был бы сильный удар. Поэтому, или еще по каким причинам, но отряд Гумберта, а именно он и стал временным командиром двух сотен алебардщиков и сотни французских мушкетёров, двигался без особых трудностей. Иохим был убежден и заряжал своей уверенностью иных, что контракт с Димитрием Иоанновичем будет самым важным и прибыльным из всех, что ранее случались с наемниками. — Господин ротмистр, нас преследуют, — сообщил идущий в арьергарде десятник. — Командуйте всем встать и изготовится к бою. Повозки по фронту, пушки по флангам, — решительно отдавал приказания Гумберт. Наемники уходили не только со своим личным оружием, но Гумберт неплохо «прибарахлил» свою сотню алебардщиков в арсенале Кремля, забрав оттуда и четыре малых пушки и, что были в наличии, пистоли. На всех не хватило, только получилось раздать десятникам и некоторым особо опытным воинам, но отряд уже мог не только встречать противника в рубке, но и произвести один-два выстрела, повышая шансы на победу. Ожидание преследователей затянулось на четыре часа, а десятник, который сообщил об опасности, уже дважды подтверждал свои выводы о преследователях. Просто стрелецкий полк, что был послан Басмановым, встал на обед и два часа отдыхал. — Представься и скажи почему ты здесь! — потребовал голова Третьего стрелецкого приказа Данила Юрьевич Пузиков. — Даниила Юрьевич, то я, Иохим Гумберт, — вперед вышел сотенный алебардщиков. — Отчего ты здесь, отвечай и… — Пузиков замялся. — Кто государь Московский? Наступила пауза. Гумберт понимал значимость ответов. Сейчас могло быть сражение, если он ответит неправильно, не так, как считает стрелецкой голова Пузиков [фамилия не выдуманная в перечне глав стрелецких приказов и такой голова]. Сможет ли Гумберт победить? Скорее всего, нет. Третий полк славился неплохой выучкой и отдельным, особенным отношением со стороны Петра Федоровича Басманова, главы Стрелецкого приказа. Получалось, что Басманов был головою и для Гумберта, так как царский фаворит сконцентрировал в своих руках и Панский приказ [иностранных наемников]. С этой позиции и хотел ответить Иохим. — Мой голова есть боярин Басманов, он и твой голова, — сказал, наконец, Гумберт. — А Петр Федорович с царем нашим природным, оттого, почему исполчились вы? — усмехнувшись изворотливости немца, говорил Данила Юрьевич. — На дорогах встретить тать, — улыбнулся и Гумберт, которого более чем удовлетворили слова знакомого ему стрелецкого головы. Потом был общий переход и общая ночевка. Оба командира быстро нашли общий язык, несмотря на то, что Гумберт, не сказать, чтобы хорошо знал русский язык. Оставалось лишь полдня перехода до Каширы. Глава 6