— Ваще-то я симпатичный! — заявил Кузя. — Мне мама так всегда говорила. И бабушка! Свет фар взрезал ночную тьму, километры тракта наматывались на колеса, вдалеке в сжатых уже полях поблескивали далекие огни станиц и хуторов. Фудтрак с Белой Дланью на борту мчал по матушке-России, и, несмотря на всю притягательность конечной цели пути, у меня в душе всё-таки теплилось дурацкое желание, чтобы это путешествие никогда не заканчивалось. Глава 12 Ничего удивительного Пока фудтрак гнал по тракту, я всё думал: как так получается, что в мире, где существует магия, подавляющее большинство населения плевать на нее хотело? Земские городишки и деревушки мелькали за окном один за другим, своим внешним обликом и общим настроем возвращая меня в пору моего среднего школьного возраста, эдак годика с девяносто девятого по две тысячи пятый. Здесь не было никаких дронов, роботов, голограмм и киборгов. Основой пейзажа являлись панельные многоэтажки типа наших «брежневок», одноэтажные домишки — деревянные или красного кирпича, с шиферными крышами. Административные и деловые здания в модерновом или классическом стиле, с колоннами и портиками, часто — с облупленной штукатуркой и скульптурными фигурами с отбитыми носами. Аляповато выглядящие павильоны со всякой всячиной — от цветов до детских игрушек, ларьки со жвачками и сигаретами, сетевые магазины, плотно оккупировавшие первые этажи жилых домов… Да что там: на остановках у трактов я видел даже бабушек в драповых пальто и цветастых платочках, практически исчезнувших с родных мне городских улиц в двадцатых годах двадцать первого века! А потом Кузя показал пальцем в небо. — Самолет! Летят курортники в Сан-Себастьян! — сказал он. — Жрать нашу шаурму. И у меня в голове стрикнуло: вот оно! Ничего удивительного! На старушке-Земле со всем ее почти восьмимиллиардным (к моменту моей тамошней смерти) населением только восемнадцать процентов когда-либо в жизни летали на самолете! И только три процента делали это хотя бы раз в год. Двести тридцать миллионов из восьми миллиардов! А три миллиарда никогда в жизни не выходили в интернет, четыре — никогда не имели смартфона! Да чего далеко ходить: треть населения тамошней Российской Федерации никогда не видела моря, а около семидесяти процентов — не было за границей! И, что характерно, это им не мешало жить-поживать, добра наживать и временами чувствовать себя счастливо. Я в свое время залипал на эти циферки и здорово обалдел. Мы все жили в счастливом неведении, равняя себя на всякие Лос-Анджелесы и Амстердамы, а для доброй половины мира привычный нам уровень комфорта казался райскими кущами… Почему же тут должно быть по-другому? И, если на Земле неравенство в двадцать первом веке в основном имело имущественную или географическую природу (ну и наследственную, генетическую, понятное дело), то здесь к этим моментам добавлялась и почти изжитая у нас сословная и расовая, и совершенно оригинальная — магическая общественная дифференциация. Сервитут меня в этом плане разбаловал, общение с опричниками и аристократами подарило иллюзию того, что волшебство — дело вполне обычное, вроде дорогой тачки под задницей или виниров во рту. Типа — круто, но вполне в рамках. Для жителей же земщины маг был и оставался существом сверхъестественным и невероятным. И появление в том же уездном городе Орловском скромного «пустоцвета» произвело примерно такой же эффект среди местных стражей порядка, как, например, на артистов нашего провинциального Молодежного театра, если бы к ним на премьеру вдруг заявилась посмотреть пьеску, скажем, Юлия Пересильд. Ну, которая в космос летала. Оно как бы вроде и возможно, но с другой стороны — с какого хрена и почему к нам? Или это они так бегали потому, что он целый целовальник из Сыскного приказа? Тоже — птица высокого полета, по меркам Орловского. — И всё-таки: что такое целовальник? — спросил я у Риковича, который смотрел, как я подсоединяю кабель от зарядной станции в нужное отверстие в борту фудтрака. — Это значит — присягнувший, давший клятву, целовавший крест. Ну, и имеющий право целовать крест и давать обещания от лица Государства и Государя, — пояснил он. — Так ты, Иван Иванович, и в самом деле большая шишка? — глянул на него я. Похоже, хватая сыскаря за горло в «Орде» в первое наше знакомство, я сделал по его поводу несколько поспешные выводы. — Это смотря с кем сравнивать. С вот этими вот… — сыскарь мотнул головой в сторону трех экипажей вооруженной милиции. — По сравнению с ними — большая. По сравнению с твоим Воронцовым, Келбали Ханом или — любым из Рюриковичей, или даже с дьяком Карачаровым — пыль! И я хочу это изменить. Я хочу возглавить Сыскной приказ годиков через пять, и дальше… Дальше тоже есть планы. Вооруженная милиция толпой курила вокруг своих угловатых внедорожников, подозрительно напоминающих смесь «козликов» и «Нив» самой классической, если не сказать — архаической комплектации. Они нервничали: сначала орк на парковке торговлю развел, потом — Сыскной приказ нагрянул. А после того, как Иван Иванович походя, сунув им в самые лица серебряный значок своей структуры, вынул у одного из них из нагрудного кармана косяк с дурью и в мусорку кинул — они совсем вспотели. Поняли, что перед ними маг, или — что их плотно пасут. И теперь пытались врубиться, как себя вести. Сделать вид, что ничего не произошло? Попытаться прояснить ситуацию, подойти пообщаться? Предложить денег? Рикович издеваться над милиционерами не прекратил. Он вдруг обернулся и погрозил одному из них пальцем: — Даже не думай, Петренко. Правильно — лучше о детях подумай. Как им будет жить-поживать в сиротском доме, а жене твоей — ссыльной в Хтони?. Бросай вот это дело и считай, что тебе повезло на доброго волшебника наткнуться. Но проверку в ваш прекрасный городишко я всё-таки пришлю. Скажем — через месяц. Успеете дерьмо разгрести? — Д-д-да! — судорожно закивал обильно потеющий Петренко. — Так марш-марш к японой матери, какого черта вы тут груши околачиваете? — рявкнул целовальник. Милиционеры переглянулись и, рассевшись по машинам, укатили прочь. — И что это сейчас было? — уточнил я. — Ты вроде жаловался, что пустоцвет и слабосилок. А как присмотришься повнимательнее — великий добрый волшебник! — Пф-ф-ф! Этот Петренко так громко и смачно думал о загашнике с травкой, что я просто не удержался! А так он парень хороший, правильный: как я его пуганул — сначала про жену с детьми вспомнил, а потом — про нераскрытое дело, тут у них кто-то павильон поджег, и у Петренки зацепка есть, стопудовая. Получается — за семью испугался, ну и за работу свою — тоже. Нормальный дядька. Ну, дует. Беда, конечно, но не смертельно. А кто-то пьет! Не вижу особой разницы. Работа нервная! Может, бросит пагубную привычку с моей подачи, обретет второе дыхание и получит новые погоны, посолидней. Он вообще толковый, я бы его в ярыжки взял, но не пойдет, откажется. Такие, как этот Петренко — плоть от плоти земщины, они в своем городе — на своем месте. Выдерни — получишь огрызок, а не человека. А великим, но ни разу не добрым волшебником я намереваюсь стать с твоей помощью. Я уже провел подготовительную работу и выяснил — у твоих подопечных целые узоры на ручках золотом сверкают, когда беда приключается. Так что я настроен на долговременное и плодотворное сотрудничество. — Помнишь, что нужно сказать? — глянул на него я. — Целовальник. — Я должен стать на колено, поцеловать тебе руку или сделать какой-то жест особый? — уточнил будущий великий недобрый волшебник. — Хоть дулю в кармане держи, мне насрать. Если решился и подвиг для меня нашел — скажи то, что нужно. — Моя жизнь… — бастард царского рода сглотнул. Явно — давалось это ему непросто, он всё еще сомневался, не совершает ли что-то против своей присяги. Но совладал с собой и закончил: — Моя жизнь принадлежит Орде! — Лок-тар огар, соратник! — я хлопнул его по плечу и осклабился. — А это что значит? — Победа или смерть! Так что, где там подвиг? Задумчиво почесав плечо, Рикович проговорил: — Ну, тогда да. Лок-тар и всё такое… Это нам понятно и близко. «Умри, но сделай», да? А что касается подвига — есть вариант попробовать обкатать твою методику по изничтожению Хтони в тепличных условиях. Ну, почти… — Обкатать? Методику? У меня есть какая-то методика? — удивился я. — Нет у меня никакой методики и не было! — Но… — Наитие и профанация! — Тогда — обкатать наитие и профанацию. Ты же хотел подвиг? Чего кобенишься теперь? — рассердился Иван Иванович и на секундочку стал немножко Грозным. — Едем Хтонь закрывать или нет? А я думал, он спросит: «Так чего тебе еще, собака, надо?». — Едем… — махнул рукой я. — Это хоть по пути в Царицын? — Крюк небольшой. Место в фургоне вашем найдется? Я, понимаешь ли, сейчас в отпуске за свой счет, и если до Орловского на экспрессе доехал, то теперь, получается, без машины. — Поехали! Кузю на кухню вытесним или полежать на полочку отправим. Но сначала ты ему пункт назначения скажи, гоблин у меня за штурмана. И сразу совет: даже не пробуй влезть к нему в мозги. Тебя вырвет, гарантию даю. — Да? Я, собственно, и не горел желанием… — удивился Рикович. — Говорят, у магов — свербит. Им, говорят, страсть как хочется свои способности в дело пускать. Вот как мне, например, жрать, спать, трахаться и морды бить, — я дождался, пока индикатор зарядки заполыхает зелененьким, вынул штекер и поместил его в родное гнездо, на зарядном блоке станции. — Свербит, — хмыкнул Иван. — Когда отъезжаем? Тут километров двести в принципе… — Тогда сейчас прямо и отъезжаем. Перекусим уже по дороге, чего тянуть кота за резину? Риковича я понять мог. Будучи одним из государевых людей, он отличался смелостью и напористостью — мало кто рискнул бы сунуться к уруку в пасть в самую Хтонь. Настоящий служака, Иван Иванович был не чужд амбициозности и честолюбия, ему хотелось добиться высот, пути к которым он был лишен просто потому, что по какой-то причине эфир не сработал, не выбухнул второй раз — и инициации второго порядка не случилось до того момента, пока бастард не повзрослел окончательно. Эти вещи были тесно связаны — магический талант и взросление. Пробуждение магии, первый выплеск энергии почти всегда случался в начале пубертатного периода — в 10–13 лет, а второй — в 17–21. У мальчиков обычно чуть позже, у девочек — чуть раньше. Ничего удивительного, причинно-следственные связи понятны. И, если инициация первого порядка в восьмидесяти процентах случаев была связана с наследственностью, то вторая — с личным опытом, с неким мощным переживанием, стрессом, сугубо индивидуальным для каждого и не поддающимся классификации. Ну да, на сафари таким катализатором становился смертный страх, но далеко не сто процентов наших охотников-загонщиков из клановой молодежи уходили из Хтони полноценными магами. В общем, винить «пустоцвета» с неразвившимся даром в бесталанности — это такая же хрень, как обвинять рыжего в том, что он рыжий. Так совпало! И я примерно представлял себе, какую бомбу замедленного действия закладываю себе под жопу, соглашаясь сделать татау Риковичу. Если кто-то узнает, что именно произошло… Мы гнали по трассе в сторону места со звучным названием Вербовый Лог, рассекая светом фар сумерки. Оставалось что-то около получаса езды, ночь постепенно входила в свои права. — Я буду браслет носить, — сказал Иван Иванович, то ли всё-таки умудрившись прочитать мои мысли, то ли — снова поймав меня на рассуждениях вслух. — Широкий, плотный. Намертво его на руку присобачу, прямо над татау твоей. Пусть гадают, сволочи: что за артефакт? У меня есть идеи, как это оформить, из какого материала сделать… — Не утешает, — засомневался я. — Кто-то из твоих коллег по цеху может тебя прочесть? — Среди менталистов это считается моветоном, мы своих обычно не трогаем, но да — теоретически это возможно! Но я верю в твои способности. Если ты сделаешь всё как надо, и у меня действительно случиться прорыв — я дам им такой укорот, что… Мозги из ушей вытекут, если сунутся. Разве что Грозные, но тут уж… Если царская семья решит мной заняться — тут сопротивление бесполезно. — И меня засадят штамповать усилители? — перспектива была так себе. — Не засадят. Все ведь знают, кто такие черные уруки. Вас из-под палки работать не заставишь. Вот подходы к тебе искать начнут — это да. Паутину плести. Это они мастаки… — он скрипнул зубами. — Но ты как-то меня поймал, да? Кто знает — может, и в этом случае твоя защита сработает. — Ты так откровенно говоришь, что подставляешь меня, аж приятно становится! — глянул на него я. — Не боишься, что я тебя сейчас пинком из машины вышвырну? — Не вышвырнешь. Во-первых, моя жизнь принадлежит Орде, и твоя тоже. А Орде соратник в рядах Сыскного приказа, а может быть, и во главе его — очень понадобится. А во-вторых — тебе жутко любопытно, что там за Хтонь такая, и почему я решил, что ты с ней сможешь разобраться. А еще — самому хочется испытать усилитель, да? — О, да! — сказал я. * * * Хутор Вербовый Лог был хутором только по местным меркам. Это вполне в духе Дона и Кубани — крупные города обзывать станицами, а села на пятьсот или тысячу человек — хуторами. Кому принадлежало это место — я понятия не имел. Может — земщина, может — чья-то юридика. Со мной в машине ехал целовальник Сыскного приказа, государев человек, и ему насрать было на границы. Его значок мог открыть любые двери, так что мы прогрохотали по мощеной брусчаткой улице под аккомпанемент собачьего лая и человечьей матерщины, миновали белое двухэтажное здание местной управы и школу, и блокпост с сонными мужиками с охотничьими ружьями в руках, и по проселочной дороге километра через два выехали на бережок какого-то то ли хозяйственного пруда, то ли заболоченного озера. — Выходим, — сказал Иван Иванович и выбрался наружу первым. Я снял с крепления на потолке кард и, открыв дверь, выпрыгнул прямо в сырую траву. Шагая следом за Риковичем, вдыхал полной грудью ночной воздух. Ноздри мои трепетали. За мной семенил Кузя и беспрестанно шевелил ушами и дергал носом.