– Верю, – кивнул Бастиан. Лицо Аделин дрогнуло. – Вы, инквизитор, верите ведьме? – спросила она. Бастиан снова кивнул и осторожно взял ее за руку. Аделин на мгновение замерла, словно его прикосновение было капканом, а потом сжала его пальцы. – Верю, – ответил Бастиан. – Потому что вы ни в чем не виноваты, Аделин. Убийца девушек подставил вас потому, что вы помогли мне открыть часть правды о нем. И у меня в руках списки, в которых есть его имя. И вы… – Он сделал паузу, собираясь с духом, а потом сказал: – Вы важны лично для меня, и он это понимает. Аделин смотрела на него так, словно хотела, чтобы он замолчал. Чтобы он не произнес больше ни единого слова. – Пообещайте мне одну вещь, – сказал Бастиан и вдруг неожиданно для себя самого поднес ее пальцы к губам и очень тихо произнес: – Пообещайте быть сильной. И верьте мне, что бы ни случилось. Хорошо? Аделин всхлипнула. Сейчас, в тюремной камере, она была такой маленькой и слабой, что у Бастиана сжалось сердце. – И вы… – так же тихо промолвила Аделин. – Поклянитесь именем и памятью вашего отца, что поможете Уве. Пожалуйста, Бастиан. Это единственное, о чем я могу вас попросить. – Обещаю, – откликнулся Бастиан, и Аделин освободила руку и прошептала: – А теперь… теперь уходите. Пожалуйста, уходите. Бастиан не помнил, как поднялся из тюремного подвала и вышел на свежий воздух. Ему казалось, что он слышит, как там, под землей, рыдает гордая и несчастная девушка, которая хотела, чтобы он не видел ее слез. На спинке скамьи сидел растрепанный Кусь – словно часовой, несущий вахту. Бастиан подошел к нему, осторожно погладил по голове: сыч поежился и издал тихий горестный возглас. Должно быть, ему тоже хотелось плакать. – Ничего, друг, – сказал Бастиан. – Осталось совсем чуть-чуть. Кусь вздыбил перья, будто советовал наглецу отправиться куда подальше. «Не зли меня, – почти услышал Бастиан. – И так всю душу вывернуло». Бастиан вздохнул и быстро пошел в сторону банка. Ювелирная лавочка Моше работала, и Бастиан убедился, что дела у него идут неплохо: когда он подходил, из подвальчика вышла целая стайка улыбающихся девушек с простенькими пакетами – все сделали покупки. Возможно, им понравились цепочки, над которыми Моше работал в прошлый раз. Когда они прошли, то Бастиан бросил на ступени личное заклинание, заслонив подвальчик от всех видов магии, и вошел в лавочку. Моше по-прежнему сидел на своем стуле, но на этот раз не плел цепочку, а что-то старательно вписывал в толстую книгу. Ювелир довольно напевал себе под нос старую матросскую песенку про куртизанку, которая не дождалась парня на берегу, на стойке перед ним лежала аккуратная стопка крупных купюр. – Смотрю, пошли дела? – поинтересовался Бастиан. Моше оторвался от своей книги, смерил Бастиана оценивающим взглядом и снова опустил глаза к странице. – А, снова вы. – Снова я, – с улыбкой сказал Бастиан и, вынув из внутреннего кармана чековую книжку, осторожно вытянул перо из пальцев ювелира и выписал чек. Моше лишь глаза к потолку завел. – Чего изволит такой знатный господин? – уважительно поинтересовался он, оценив выписанную сумму. Бастиан улыбнулся и сделал заказ. Ужин, который офицер Бруни принес из ресторанчика, был обильным и сытным, правда, у Аделин не было сил, чтобы оценить ломтики курицы с грибами и сливками. Она как-то вдруг утратила опору и поняла, что больше не может держать спину прямо и сопротивляться. Когда Бруни пришел за опустевшей посудой и увидел нетронутые тарелки на подносе, то горестно покачал головой и сказал: – Миледи, вы бы поели, а? Ну хоть чуточку? Все вкусное, только что приготовлено. Даже денег с меня не взяли, когда узнали, что это для вас. Аделин устало вытянулась на лавке и горько усмехнулась. Мелькнула мысль, что низкий потолок ее камеры похож на крышку гроба. – Какая разница, буду я гореть сытой или голодной? – ответила она вопросом на вопрос. – Что там наверху? – Сыч ваш плачет, – вздохнул Бруни. – Сидит у участка да так горестно голосит, что сердце замирает. Женщины говорят, он беду накликивает. Усмешка Аделин стала ядовитой и кривой. Конечно, чего еще ждать от крошечного сычика, кроме беды? Что будет с Кусем, когда ее казнят? Улетит, должно быть, в леса, станет жить по-своему и забудет хозяйку, которая кормила его вкусными тараканами и мышами… – Что еще говорят? – поинтересовалась Аделин. – Вас жалеют, – сказал Бруни. Толстые пальцы, поросшие рыжеватыми волосками, потрогали решетку так, будто проверяли, можно ли ее сломать. Аделин отрицательно качнула головой. Она не сбежит. Побег лишь подтвердит ее вину и подставит Уве под удар. – Жалеют… – вздохнула она. – Да никто не верит, что это вы! – воскликнул офицер. – Бургомистровы холуи было лаяли в кабаке, так им быстро рты заткнули. Все знают, что вы не виноваты. Аделин вздохнула и закрыла глаза. Бруни еще постоял у решетки, будто хотел сказать что-то еще, но потом взял поднос с едой и пошел наверх. Она не думала, что сможет уснуть, – и провалилась в сон без сновидений, когда шаги полицейского еще звучали на лестнице. Проснувшись ранним утром, Аделин не сразу поняла, где находится, но потом блаженная минута неведения растаяла, и на нее рухнул ее последний день. Все было по-настоящему. Впервые за долгие годы Аделин полностью утратила надежду – и это опустошило ее. Смерть вдруг поднялась из тьмы, взяла за плечи костлявыми руками и заглянула в лицо. Ужас нарастал с каждой минутой. За ним была такая пустота, что Аделин хотелось зажать рот обеими руками – сдержать рвущийся из груди вопль. Когда за ней спустились господин Арно и Бруни, то Аделин даже не смогла подняться с лавки им навстречу – такая ею овладела слабость. – Пора, госпожа Декар, – с искренней горечью произнес полицмейстер. Аделин показалось, что он постарел и осунулся. – Наручники мы не будем надевать, вы пойдете как невиновная. Он выглядел так, словно в одну минуту рухнуло все, чему господин Арно честно и преданно служил много лет. Аделин стало жаль его – не каждый день ведешь на костер ту, которая не сделала ничего плохого. Будешь тут переживать и сокрушаться, особенно если всю жизнь посвятил тому, чтобы искать и наказывать виновных, а не невинных. Аделин испугалась, что не сможет подняться с лавки, но та сила, которая испокон веков поднимала ведьм и вела их на костер гордыми и несломленными, поставила на ноги и ее, и Аделин вышла из камеры с прямой спиной и гордо поднятой головой. Вот ступеньки, ведущие наверх, а там, снаружи, наверняка солнечно, и от места казни пахнет свежесрубленным деревом, и люди собираются, чтоб посмотреть, как от Аделин Декар, ведьмы Западных пустошей, останется только горка пепла. И она даже колдовать не сможет! Мелькнула заманчивая мысль: вот бы вызвать грозу и бурю, заставить пласты земли двинуться с места и обрушить Инеген, выгнать медведей из лесов, чтобы разогнали зевак, но Аделин сразу же отогнала ее. Она не может колдовать, не может защищаться, да если бы и могла, что толку? Бастиан тогда будет первым, кто ее остановит. И с разочарованием решит, что она все-таки была виновна. Но Курт Гейнсборо считает себя филином! Воистину, у убийцы девушек есть чувство юмора. Когда они вышли из участка и добрались до площади, то Аделин, ослепшая от яркого летнего солнца и оглушенная запахами и звуками, поняла, что посмотреть на ее казнь пришел весь Инеген. К полицмейстеру и офицерам присоединились бритоголовые здоровяки из личной охраны бургомистра: взяв Аделин в кольцо, они провели ее к помосту, сложенному у подножия памятника Георгу. Гейнсборо-старший, который сейчас выглядел как ребенок, наконец-то получивший желанные подарки на Новый год, грубо дернул Аделин за руку и толкнул к ступеням. Она споткнулась и упала, больно ударившись коленями об острую грань ступеньки. Бургомистр осклабился. – Давай, поднимайся, тварь. Он бы, конечно, хотел, чтобы сейчас в Аделин бросали гнилыми помидорами и комьями грязи, но таких подлецов в Инегене и окрестностях не было. Откуда-то издалека донеслось тоскливое уханье, и градоначальник потемнел лицом. Перед глазами мелькнула серая завеса обморока. Когда она рассеялась, то Аделин увидела, что уже стоит на помосте и один из помощников бургомистра со знанием дела прикручивает ее к столбу. Что-то мягко опустилось на плечо – повернув голову, Аделин с удивлением и радостью увидела верного Куся, который привычно взял ее за ухо клювом и негромко гукнул. Маленькая светлая душа прилетела, чтобы разделить участь любимого человека. «Боженька, миленький, – по-детски подумала Аделин, уже почти ничего не видя от слез и задыхаясь от безнадежного горя. – Пожалуйста, я очень тебя прошу. Пусть это будет быстро. Пусть как будто погаснет свет, и все закончится». Потом слезы вдруг иссякли, болезненный спазм освободил ее горло, и Аделин рассмеялась. Благородный дух прошел свой путь до конца и посрамил злой и неправедный суд. Она скользнула взглядом по людям на площади. Вот рыдают Золли и Элин: обе одеты в траур, обе держат в руках темно-красные цветы, которые приносят на похороны. Родители демонстративно держались в стороне от дочерей, не одобряя то, что они оплакивали ведьму у всех на глазах. Сочувствие – это понятно, но бургомистр наверняка это припомнит, и нормальной жизни тогда не будет: Аделин казалось, что она слышит их мысли. Вот женщины с окраин – Аделин лечила их мужей, их детей и родителей, помогая доктору Холле во время зимней лихорадки. Женщины выглядели так, словно потеряли самого близкого человека. Вот Мари – одна, без Барта, заплаканная. Уве не было – Аделин надеялась, что он еще ни о чем не знает. Ему расскажут, конечно, он увидит газеты, но не сегодня, не сегодня… На площадь вышел бургомистр, и люди приветствовали его гробовым молчанием. «Все понимают, что я невиновна, – подумала Аделин. – И знают, почему он подписал разрешение на казнь». Спустя несколько мгновений к нему присоединился Бастиан – в официальном инквизиторском мундире он был похож на человека с парадного портрета: безликого, бесчувственного, застывшего в равнодушии. Только шрамы багровели, выдавая волнение. «Я буду сильной», – мысленно пообещала ему Аделин. Бастиан демонстративно не смотрел в ее сторону. Он был таким, каким и положено быть инквизитору на казни ведьмы: спокойным, уравновешенным, заледеневшим. – Да что ж вы делаете! – заорал кто-то из толпы. – Да где ж такое видано! – Сдурели! – Она ни в чем не виновата, а вы? За что казните-то? – Совсем ума лишились! – Папаша! – прокричала одна из женщин с окраин. – Сжечь бы твоего сынка вместо невинной души! – Да! Заслужил! – Отпустите ее! Бургомистр посмотрел на одного из крикунов так, что тот сразу осекся. Бастиан остановился возле помоста, по-прежнему не глядя в сторону Аделин. Теплый ветер трепал его волосы, и Аделин вспомнила, как совсем недавно – и уже в прошлой жизни – они танцевали на балу. Позавчера, это было всего лишь позавчера… Теперь тот танец казался сном. Вот и все. Все кончилось. Бургомистр поднялся на помост и звонко, так, чтобы слышали все, произнес, указывая на Аделин: – Эта женщина, Аделин Декар, виновна в злонамеренном волшебстве! Сводя личные счеты с моим сыном, она, – Гейнсборо-старший обернулся и снова ткнул в Аделин пальцем, – свела его с ума направленным магическим ударом! Пусть ее смерть спасет всех нас и защитит от зла! В толпе засвистели, и кто-то запустил в бургомистра надкушенным бутербродом, почти попав. Молодчики из охранного отряда тотчас же вытащили новенькие многозарядные пистолеты, не скрывая удовольствия от того, что сейчас пустят их в дело. Площадь снова окутало тишиной. Кому нужно заступаться за ведьму и ловить пулю? Бургомистр осклабился и, подхватив факел из рук помощника, ткнул им в вязанку хвороста. Золли вскрикнула, выронила цветы и уткнулась лицом в плечо подруги. Аделин казалось, что нарядная картинка Инегена, залитого ярким летним солнцем, рвется и расползается перед ее глазами, словно ветхая тряпка. От ужаса ее начало мутить. Она бы упала, но веревки держали ее крепко. Язычки огня – маленькие-маленькие, тихие – побежали по хворосту и дровам, и вот тогда Аделин наконец-то обрела голос и закричала: – Нет! Нет, умоляю вас! Пожалуйста, нет! Я невиновна! Огонь медленно подползал к Аделин, она уже чувствовала его обжигающее дыхание. Дыма не было – значит, она сгорит заживо, а не задохнется.