Наконец, прибыли и сами кареты, а с ними верхами подскакал с десяток гусар. – Поручик Ильинский! – представился командир гусар с озорными глазами, – Сумской полк, вас, что ли, тут охранять нужно, прапорщик? – Мы и сами себя охранять сможем. Тех, кто в каретах будет сидеть, нужно сберечь, – буркнул Лёшка, изучая конструкции фельдъегерских карет. Были они достаточно громоздкими, но объёмными, и пятёрку в них спрятать вполне было можно. – Разбились по пятёркам, Макарыч, ты в той, я в этой буду старший. Загружаемся, выгружаемся, загружаемся, выгружаемся, чтобы по десять раз всё повторили – потребовал от своих Егоров. – А с шестого раза по-быстрому это делаем, потом рассыпаемся вокруг и ведём понарошку огонь. Всё, братцы, начали! Для сумских гусар наступила потеха наблюдать, как эти странные егеря со смешными волчьими хвостами на своих коротких чёрно-зелёных картузах скачут туда-сюда из больших карет. – Чудачат зелёные! – смеялись бравые и лихие кавалеристы, подкручивая свои усы. Наконец-то всё стало получаться, и Лёшка дал передышку команде. Из штаба, занимавшего самый большой дом в Кафе, вышли несколько штаб-офицеров во главе с каким-то незнакомым генералом. От их группы отделился барон фон Оффенберг с уже знакомым человеком из штатских, и они проследовали к каретам. Распахнулась боковая дверь и под охраной десятка солдат с примкнутыми к фузеям штыками из полуподвального помещения штаба армии вышли несколько дюжих фельдъегерей. Они с натугой несли небольшие чёрные кожаные мешки, опечатанные коричневым сургучом. Лёшка взглянул на одну из пломб и прочёл: «Санкт-Петербург, казначейство», и изображение двуглавого орла с расправленными крыльями. «Вот вам и ценности», – подумал Егоров. Золото и очень-очень много золота было сейчас под их охраной. Наконец-то все влезли в кареты и небольшой обоз в сопровождении десятка верховых выехал на пыльную просёлочную дорогу, а потом покатил в сторону Коктебеля. Дорога заняла минут сорок. За это время в тесной духоте и в тряске все порядком вымотались, а когда кареты остановились, и послышался голос на русском с таким характерным горловым акцентом, всем стало понятно, что они прибыли на нужное место. – Не высовывайтесь, сидите тихо, – напомнил барон и вышел из кареты. Из второй одновременно с ним вышел человек в штатском, и они вдвоём с Генрихом подошли к группе всадников, стоящих впереди. Десяток сумских гусар стоял чуть в отдалении, так же как и десяток верховых воинов из охраны татар. Всё это, так же как и окружающую панораму местности, Лёшка сейчас отчётливо разглядывал в боковые отверстия. С одной стороны от площадки был глубокий обрыв в ущелье, и оттуда сейчас веяло прохладой. С другой стороны, в зарослях кустов и деревьев был виден каменистый склон и стояли развалины какой-то древней крепости, и именно там должны были засесть егеря-штуцерники, если они только успели занять своё место. Дорога тут огибала холм, уходя одной восточной петлёй к Коктебелю, а другой западной в сторону горного массива Кара-Даг и уже дальше шла к Судаку. Тут же была довольно большая ровная площадка шагов в пятьдесят-семьдесят в поперечнике, и именно посредине её сейчас и шли важные переговоры. Солнце нестерпимо пекло чёрную кожу карет. Прошло всего-то каких-то десять минут, но они всем в этой тесной духоте показались часами. Вдруг верховые, стоявшие с западной стороны, встрепенулись и, выхватывая сабли, развернулись в сторону Кара-Дагской гряды. На них с улюлюканьем и с визгом выкатилось с полсотни всадников в таких же, как и они одеждах. – Отряд, к бою! – рявкнул Лёшка и первый выскочил из кареты. Дальше время словно спрессовалось в тугую струну. В их сторону с середины площадки выбежали двое русских и трое татарских переговорщиков. Сидящие на облучках кучера фельдъегерей попытались развернуть свои кареты, но они лишь запутались упряжью между собой. – Гусары, вперёд! – прокричал поручик и мимо выстраиваемой цепи в сторону схватки пронёсся небольшой русский отряд. У западного выхода на площадку сейчас шла ожесточённая сеча. Стрелять егеря не могли, там мелькали тела русских кавалеристов и татар, и кто из них был «потенциальным союзником», а кто врагом, было вообще непонятно. – Примкнуть штыки! – отдал распоряжение Егоров и сам пристегнул свой на фузею. – На колено, товьсь! Было видно, что ворвавшиеся на площадку татары выбивают её конных защитников. И один за другим падают на землю срубленные русские гусары. Вот в последний раз взмахнул своей саблей поручик и тоже вылетел с седла. – Алгаа! (Вперёд!) – завопил всадник в чёрной меховой шапке, размахивая окровавленной саблей. «Пли!» – и одиннадцать фузей залпом выбили первых конников. «Бабах!» – раздались выстрелы с недалёкого горного склона и от развалин крепости, и ещё более десятка атакующих выпали со своих коней. Затаившиеся в кустах егеря наконец-то смогли определить свою цель, и татары теперь оказались меж перекрёстного огня. Часть всадников заметалась по площадке и даже бросилась назад, поняв, что они сами попали в засаду и сейчас представляют из себя удобную для стрелков мишень. Но человек восемь из самых отважных бросились на эту редкую цепочку русских егерей, желая их всех перебить и всё-таки добраться, наконец, до тех, кого им было приказано убить. «Ших!» – сабля татарина прошлась прямо над самым картузом. И не успей Лёшка пригнуться – быть бы ему без головы. «На!» – и он вогнал штык фузеи прямо в бок атакующему. Времени на то, чтобы вырвать его, уже не было, и Лёшка, выдернув из кобур пистолеты, разрядил их оба в мечущихся конников буквально наугад. – Ура! – неслось со склона, это бежали на подмогу выскочившие из засады егеря. – Ураа! – раздались далёкие крики с восточной стороны, это летел эскадрон Сумких гусар. Командир верховых татар что-то резко прокричал, и оставшаяся пятёрка кинулась к западному выходу. «Бах! Бах! Бах!» – в последний раз хлопнули выстрелы со склона, и на дорогу с площадки ушло только четверо всадников. По месту недавнего боя бродили подскочившие гусары, егеря и татары из «союзников». Враги потеряли почти три десятка воинов, троих из них удалось взять в плен ранеными. Из гусарского десятка было ранено трое, всех остальных посекли насмерть так же, как и их поручика. Лёшка потерял ещё одного убитого, Илью, был также тяжело ранен Ваня Кнопка, два сабельных удара взрезали ему плечо до кости, зияла длинным разрезом и кровоточила глубокая рана на голове. Сам же егерь лежал без сознания. Кровь ему удалось остановить, и теперь вся надежда была только лишь на сильный организм парня. Минут через десять на площадку подскочил верховой отряд союзных татар, и они начали относить в сторону своих людей. Из всего их десятка выжил лишь один, сам посечённый в нескольких местах. – Вот тебе и тайная война, – думал Лёшка, наблюдая, с каким оживлением ведут переговоры их подполковник, человек в штатском и те трое татарских мурз или беков, которых они только лишь недавно с таким ожесточением прикрывали от яростного наскока всадников. Похоже, к согласию там удалось прийти, а недавно пролитая кровь сблизила и смягчила позиции сторон. Со стороны переговорщиков послышались одобрительные выкрики, зашелестели свитки бумаг и зачиркали по ним гусиные перья, обмакнутые в походные чернильницы. А затем из карет были вынуты те тяжёлые мешки с оттисками печатей, с орлами на коричневом сургуче, и они были споро перегружены на стоящих рядом коней. Всё это время егеря стояли с примкнутыми к ружьям штыками наготове, оглядывая окрестности. Особая команда была к бою готова. Но всё вокруг было спокойно, и через несколько минут стороны участвующие в высоких переговорах разъехались по своим лагерям. Кто-то из них поехал считать золото, а кто-то – докладывать об успехе в переговорах и отписывать в столицу победную реляцию. Ну а кто-то – хоронить павших в бою товарищей. Кому какая выпала доля или судьба в этой войне. Глава 3. Домой! 28 июля к князю Долгорукову прибыли ширинский мурза Измаил и два знатных татарских бека с вестью об избрании в Карасу-базаре нового крымского хана – Сагиба Гирея. – Посланные от имени всего народа мы ручаемся, что Крымское ханство отныне не имеет никакой привязанности к Порте, от которой оно и вовсе теперь отторглось, – заявили посланники, – что и подтверждаем личной клятвой и документами от нашего хана с подписями от ста десяти знатных татар на присяжном листе. С Российской же империей мы вступаем в вечную дружбу и в неразрывный союз под высочайшую протекцию и ручательство самой императрицы Екатерины. Долгоруков потребовал от нового хана незамедлительного освобождения всех русских и прочих христианских рабов. Чтобы не возбудить негодования черни, как выразились татарские мурзы и духовенство, за каждого отпущенного раба владельцу выплачивалась солидная денежная компенсация: за мужчину 100, а за женщину 150 левков. Но как только между рабами пронеслась радостная весть, что их освобождают, те не стали ждать определённого для этого выкупа срока, и сами бросились бежать к русскому войску. Таких беглецов к августу месяцу набралось уже больше десяти тысяч. И многие солдаты с малороссийской укреплённой линии, что были из военных поселений, нашли среди этих рабов своих похищенных ранее татарами жён и детей. По уговору с ханом русский главнокомандующий велел поднять кресты на греческих церквях в Крыму, снабдить их колоколами и начать восстанавливать храмы. Во всех крымских крепостях начали размещаться армейские гарнизоны. Успехи русского оружия заставили турецкие власти начать задумываться о бессмысленности ведения всей этой войны, слишком большие материальные и людские потери несла сейчас Порта. Но у султана ещё была надежда на коренной перелом во всей компании, если на стороне Турции в неё вступит Австрия. Тем более что на это сейчас шли такие огромные средства, миллионы и миллионы пиастров отправлялись тайно в Вену. Австрийский же двор всячески оттягивал принятие своего окончательного решения, не отказываясь, тем не менее, от самого турецкого золота. Вене явно не улыбалась война на два фронта, как с Россией, так и с её нынешней союзницей Пруссией. Утечки же сведений по ведущимся между этими двумя странами постоянным консультациям не раз как бы «случайно» попадали к габсбургским дипломатам. Огромное впечатление производили на Порту с Австрией и события, происходящие в Польше. Польские мятежники там раз за разом несли постоянные и тяжёлые поражения от русских войск. Особый ужас на них наводил генерал-поручик Александр Васильевич Суворов, непредсказуемый, решительный и всегда уверенный в победе русского солдата. Всем в Европе уже было очевидно, что раздел Польши между Россией, Пруссией и Австрией не за горами. Австрия же, ведя свою двойную игру, поняла, что можно вот так вот лавируя между Россией, Турцией и Пруссией «урвать себе пирог» от территории южной Польши пожирней, и, в общем-то, смысла в этой рискованной войне с Россией она уже не видела. Разве что если получить ещё те миллионы, которые пока что не все пришли от обещанной им общей суммы в 10 миллионов пиастров. Теперь уже и Австрия была готова склонить Порту к миру с Россией. Султана, глядевшего со стороны на всё то, что сейчас происходило с Польшей, глодало страшное предположение – а вдруг те же державы, что сейчас начинают так рьяно делить Польшу, подобно этой стране, задумают поделить ещё и Оттоманскую империю? Нужно было срочно решаться на мир или же доводить всю компанию до безусловной общей победы. В Крыму всё уже было потеряно, но оставалось ещё западное, Дунайское направление. Шёл конец августа месяца. Самое хорошее время для пребывания в Крыму. Войска отдыхали от боёв и готовились к убытию на зимние квартиры за Днепровскую линию. На полуострове в основных крепостях должны были остаться русские воинские гарнизоны. Такие города, как Керчь, Кинбурн и Еникале полностью переходили под российскую руку. Азовская флотилия получила беспрепятственный выход в Чёрное море, а Российская империя могла теперь закладывать большие корабельные верфи и строить полноценный морской флот. Выход Второй армии на зимние квартиры был запланирован на 5 сентября. Перед этим состоялся большой молебен в честь Крымской победы, и был зачитан высочайший рескрипт императрицы к своим доблестным войскам. Особая команда егерей, как ей и предписывалось, стояла в четырёхшереножном строю. Все были вычищены, подшиты, постираны и выбриты до блеска. Всё, как и положено, по такому торжественному случаю. Белые накрученные букли с косой, подвязанной чёрным бантом и осыпанные толстым слоем муки, смотрелись весьма необычно на команде, привыкшей уже и вовсе обходиться без них. Ко всему уже привык Алексей в этом веке, но эти парики, это было что-то! «Ну да бог с ними, с этими косами, – думал он. – Коли положено, так и ладно, хорошо, что есть официальное разрешение на боевых выходах и в полевых дозорах егерям действовать без них. А тут уж и потерпеть было не грех, награда, как подсказали из штаба, ждала каждого участника похода». На всех «старичках» стоявших в первой шеренге блестели надраенные медали «За Кагул», очень уважаемые в армии. Выглядели они в своих егерских шапочках-картузах с пришитыми на них сбоку волчьими хвостами необычно и грозно. И не раз уже ловили они на себе удивлённые взгляды мечущихся перед общим строем всевозможных интендантских и штабных офицеров, в сотый раз проверяющих войска. Странная это была егерская команда, так и «чесались руки» указать на несоответствие в их форме и в амуниции, на все эти дополнительные патронташи и на наличие пистолетов, сабель и кинжалов даже у рядовых стрелков. Но уже пару таких вот проверяющих тихо и твёрдо отвадили от небольшого строя два старших штаб-офицера из главного квартирмейстерства. Остальные всё сразу же поняли и пробегали теперь мимо, только лишь косясь на отдельную команду и тираня соседние. – Долгорукий, Догорукий сам, – пронёсся глухой шёпот по рядам. Войска приготовились приветствовать своего командующего. – Высочайшим указом за проявленную личную доблесть в разгроме неприятеля в Крыму следующим по табелю чином в производстве вне всякой очереди жалуются: Подполковник Мясницкий Яков Васильевич, командир Тамбовского пехотного полка – полковником, секунд-майор Уральцев Сергей Семёнович, командир отдельного гренадёрского батальона – премьер майором, капитан Стрельников Михаил Ильич, командир роты Черниговского пехотного полка – секунд-майором…прапорщик Егоров Алексей Петрович, командир отдельной особой команды егерей – подпоручиком… Лёшкино сердце сжалось от радости, новая ступенька служебной лестницы была им пройдена. А кому из настоящих воинов не было приятно повышение по службе? Так же сейчас радовался за своего командира и весь замерший по стойке «смирно» строй стрелков в зелёных доломанах. «Наш-то орёл! Подпоручика от самой матушки императрицы получил, „это вам не халм-балам вовсе“, настоящий офицер уже, а не какой-то там прыщавый выскочка-прапор!» Ждал Лёшка продолжения списка производства в чины, но далее перешли на зачитывание общего приказа о награждении войск. «Как же так, а где слово про моего Гусева?! Парень ведь такой подвиг совершил, под пулями на бастионную башню со своим барабанным боем взошёл и призывным сигналом войска на штурм сподвигнул. Что же это?! Ведь я сам тот отдельный рапорт по нему подавал. И знаю, что как положено представление готовили по нему в военную коллегию. „Замылили“, жабы тыловые!» – со злостью думал Лёшка. – «Ну как же так! Видать, всё та же история со Шлиссельбургским мятежом так до сих пор и сказывается. Даа, неприятно, конечно». Настроение у Лёшки немного упало, и уже без того прежнего начального восторга он слушал общий приказ о награждении. – Все рядовые солдаты, принимавшие непосредственное участие в походе, награждаются премиальными в 10 рублей, капралы – в 15, а унтер-офицеры – в 20. Офицерский состав получает свои премиальные особым приказом, о коем им будет доведено каждому лично впоследствии. Продвижение в низших чинах производится приказами по полкам и отдельным подразделениям особливо, их приказами. Всё, Крымский поход заканчивался, войска начали сборы для ухода за Днепр. Отдельной же команде было предписано готовиться к возвращению в Первую дунайскую армию. – Ваше высокоблагородие! Ну как же так с Гусевым-то нехорошо получилось?! – в сердцах высказывал Лёшка барону. – Ведь сами знаете, парень такой подвиг совершил, да за такое ведь нужно сразу подпоручика давать, а не то, что прапорщика! Герой же он! – Ага, полковника, – согласно кивнул фон Оффенберг. – Ты чаем ничего не попутал тут, господин подпоручик? Может быть, хочешь государыне всероссийской указывать, что ей надлежит делать, кого казнить, а кого и как миловать, а? – и он эдак остро взглянул на разошедшегося не в меру егеря.