– А вдруг он тебя не послушается? – Послушается. – Уверен? – Ясное дело. Он же мой племянник. Глава десятая, в которой Серега прогуливается по лесу и размышляет о том о сем Серега бежал по лесу. Это был очередной урок, который задал ему Рёрех. Просто бежать по лесу. Просто бежать по лесу ночью, в полной темноте. Просто бежать по лесу в полной темноте до маленького, метров сто в поперечнике, озерца, обойти его кругом (притом что один конец озерца упирается в болото), а затем вернуться обратно к дубу. Всего-то километров семь в один конец. Пустяковое дело. – Пустяковое дело,– сказал Рёрех.– Вот кабы тя леший устерег да кружить начал, так нет тут лешего. – Почему? – механически поинтересовался Духарев. – Да прогнал его волох. Поссорились они. – Понятно,– пробормотал Серега. Ну ясно же тебе сказали: обычное дело! Ну поссорились леший с волохом, и волох лешего прогнал. Ну нормальные разборки. Повторяем для тупых: волох, реально, лешего покруче будет, вот и прогнал. А без лешего по ночному лесу шастать – ну просто нечего делать. То есть даже смешно об этом говорить. Семь кэмэ в одну сторону, почетный круг через болото, и семь кэмэ обратно. Пустяки, в общем. Любому волку или там медведю дошкольного возраста, лет четырех-пяти то есть от роду,– как два пальца. А Серега Духарев, он, блин, три курса универа прошел, причем два раза. Ему это ваще – лег-ко! В общем, бежал Серега прямо и зигзагами и думал о приятном. Например, о том, что месяц, хоть и узенький да между крон почти не проглядывающий, но все-таки светит. А зайдет, так звезды же останутся. Хорошо ведь, когда небо чистое. Вона – Большая Медведица, именуемая по-здешнему Лосихой. А вона – Малая, которую Рёрех Олененком зовет. А были бы тучи да дождик, так вообще ни хрена видно не было бы. И не слышно тоже ни хрена, кроме грома и шуршания капель. Хотя и в дожде приятное найти можно. Молния, например. Молния очень ярко светит. Потом, правда, уже совсем ни хрена не разглядишь, пока глаза опять к темноте не привыкнут. Вот такие мысли возникали у бегущего Сереги Духарева, пока ноги его приминали опавшую листву, обнося своего хозяина вокруг стволов, по тропке, которая не столько виделась, сколько чувствовалась, угадывалась подошвами. Правду сказать, урок был не такой уж трудный. Ходил Серега к тому озеру и с дедом, и сам один разок был. На болотистом конце куликов бил. Куликов там много. В общем, ничего особенного. А если заплутает, так спать ляжет. А утром по собственному следу – обратно. А след Серега предусмотрительно оставлял заметный. Где веточку обломит, где носком старую листву взрыхлит. Бояться нечего. Кого бояться, зверей? Так на что у Духарева сулица на руке лежит? Ежели рысь какая прыгнет – пусть пеняет на себя. Одну рысь Серега уже убил. Правда, днем. Волков не убивал, но волки – звери умные, с человеком связываться не станут. И медведь. Рёрех обещал: как снег выпадет – пойдут мишку брать. Мишка, сказал варяг, зверь полезный. Жир, шкура, мясо, все в дело идет от мишки-то. В отличие от других лесовиков, Рёрех мишку мишкой звать не боялся. Иногда величал еще бером, но это было не прозвище вроде «хозяина» или «медведя», а просто другой диалект. Коли услышит зверь да придет – пусть на себя опять-таки пеняет. Рёрех – ведун. Его врасплох не возьмешь. А интересно, он, Серега, может стать ведуном или нет? Если, как утверждает варяг, какая-то Серегина часть осталась вне этого мира, может, Серега тоже ведун? Интересно, какая это часть? И как там ей живется? А может, где-то в сумрачном Питере такой же Серега Духарев потягивает пивко с корешами или коктейльчик с пузыриками в каком-нибудь клубе с накрашенной девчушкой и ловит законный кайф, пока его неудачливый двойник упирается, чешет по лесу хрен знает куда… «А ведь тебе это нравится! – сказал себе Серега.– Тебе ведь это по кайфу, мужик! Вот так вот бежать с настоящим копьем на согнутой руке по настоящему лесу! И ни хрена не бояться, потому что знаешь, что точно не пропадешь. Потому что это круче, намного круче, чем сосать пузырьки через соломку и прикидывать, сколько бабок останется к утру в тощем лопатнике. Потому что если я, Серега Духарев, не обломаюсь (а вот хрен я обломаюсь!) и вытяну из деда всю его дедову науку, то буду я в этом мире – король. Буду свежее мясо жрать и воду пить, хрустальную от чистоты, и даже к меду их дрянному привыкну, наверное, потому что не бывает, чтоб все – из шоколада. И девчонки у меня будут самые лучшие, а друзья – самые верные. И если я и уступлю кому, то не какому-нибудь засаленному хмырю с натыренными баксами, а тому, кто по-настоящему круче. Вроде того же Рёреха». Вот о чем думал Серега, когда бежал по ночному лесу. Ему было – по кайфу. И он больше не задавал себе вопрос: «Почему я здесь? И зачем?» Не задавал. Но вопрос – остался. Глава одиннадцатая, в которой Серега Духарев осваивает очередную воинскую игрушку Рёрех порылся в ларе и извлек из него внушительных размеров топор с серповидным лезвием. – Нурманская секира,– сказал он.– Неси на лужайку. Рукоять у секиры была длинная, в двух местах обмотанная шершавой кожей. Лезвие широкое, с заостренным и вытянутым верхним концом. По нижнему краю был сделан глубокий вырез, вероятно, для облегчения оружия. На лужайке дед отобрал секиру. Помахал ею в воздухе. – С мечом видишь разницу? – спросил он. – Замах другой,– тут же ответил Духарев. – Молодец,– похвалил варяг.– Секира с плеча рубит. В одну руку. В две руки. Колет так… – Рёрех перехватил рукоять и ударил верхним, заостренным концом почти как копьем.– Щит на столб зацепи. Серега поспешно закрепил на столбе один из изготовленных вчера «щитов». Секира в руках варяга описала дугу. Верхний край полумесяца с хрустом прорубил ребро щита. Рывок к себе – и щит слетел со столба под ноги Рёреха. Варяг наступил на него деревяшкой, дернул, освобождая оружие. – Секира рубит все,– сказал он.– Ежели умеючи. Секира – сокрушитель мечей. Ни один меч не вынесет ее прямого удара. Запомни это. Клинок – только против древка. Секиру можно принять на щит. Добрый щит выдержит. Раза три-четыре. Не больше, если рубить умеючи. Или меньше, если не умеючи – отбивать. Повесь-ка новый! Духарев поспешно зацепил еще одну свою поделку. – Рубят так,– показал варяг.– Или так. А если хочешь достать врага через щит – то так. На втором ударе духаревское творение плотницкого искусства рассыпалось, и он повесил следующее, а Рёрех продолжил: – Если ударить всей силой сюда, в середку, напротив руки, да не лезом, а обушком, то иной раз рука от боли немеет и щита удержать не может. Без щита против секиры устоять трудно. Но можно. Ты – быстрый и шустрый. Ты сможешь, если умеючи. Лови! – Он неожиданно бросил секиру в Духарева. Как копье. И она продырявила бы Серегу не хуже копья, если б тот не уклонился и не перехватил ее за рукоять, поймав, как ловил копья. Только секира была существенно тяжелее. Рёрех взял щит. Не из тех, что мастерил Духарев, а лучший из трех, сделанных самим варягом, обитый грубой кожей, со стальным ободом вдоль края и стальным же выпуклым диском в середине. – Руби! – велел он. Серега рубанул старательно, но по краю не попал. Старик резко вывернул щит и отшиб секиру в сторону с такой силой, что она увлекла за собой Духарева, полностью открыв для встречного удара. Варяг поморщился. – Еще бей! – скомандовал он.– Хват пошире, а то мотает тебя, как девкину косу. Минут десять Духарев сосредоточенно рубил, а варяг – парировал. Потом они поменялись. Вернее, дед взял секиру, а Серега другой щит, потяжелее и без стальной оторочки. Первый же удар, снизу, подбросил Серегин щит вверх, и его край впилился в Серегину челюсть. Очухался он уже без щита, сидя посреди полянки. Серега помотал головой. Глупого вопроса: «Что это было?» он не задал. И так ясно. Пощупал челюсть: рассечена, борода слиплась от крови. Но зубы – на месте. Правильно варяг ему щита с железной окантовкой не дал. – Может, тебе под зад утиных яичек подложить? – раздался насмешливый скрипучий голос Рёреха.– Глядишь, птенчиков высидишь! Духарев вздохнул тяжко и поднялся. Безжалостный варяг немедленно повторил коварный удар, но Серега уже не попался. Некоторое время они кружились по полянке. Рёрех рубил, Духарев отбивал. Потом варяг ударил по ногам. Духарев, вместо того чтобы отбить, чисто рефлекторно подпрыгнул – и оказался на травке. На обратном движении варяг ухитрился подцепить его под колено нижним вырезом секиры. После этого они опять поменялись. Духарев постепенно осваивался, приспосабливался к новому оружию. Оно даже стало ему нравиться… Но меч все равно лучше! Глава двенадцатая «Мы идем в Смоленск!» Когда листья на кленах тронуло багрянцем, Рёрех решил отправиться в город Смоленск. Вернее, на смоленскую ярмарку. Духарев узнал об этом, когда, вернувшись к вечеру с подстреленным поросенком, обнаружил, что дед сбрил бороду и патлы. Теперь с подбородка его, вместо седой с прожелтью ботвы, свешивались до груди толстые усищи, такие же седые, естественно. А от спутанной гривы остался казацкий чуб примерно такой же толщины, что и усы. Серега вспомнил «запорожца» Скольда и решил: усищи и оседелец – что-то типа местной стрижки для крутых. Очень довольный, варяг поглядывал на себя в серебряное зеркало (Духарев понятия не имел, что у дедушки вообще имеется зеркало) и самодовольно ухмылялся. Должно быть, полагал себя писаным красавцем. С точки зрения Духарева Рёрехову внешность могли исправить только очень хороший хирург-косметолог и большие темные очки. Но ни хирурга, ни очков в здешних лесах не смог бы добыть даже лучший из охотников. Впрочем, и добытый Духаревым кабанчик удостоился благосклонного взгляда. – Прожарь мясцо хорошенько да посоли,– распорядился дед.– С собой возьмем. – Куда опять? – обреченно спросил Духарев. Дальний поход с наставником – последнее, о чем Серега стал бы мечтать. Зловредный варяг непременно приготовлял для таких случаев какую-нибудь особенную пакость. Последний такой вояж Серега проделал в свежесодранной лосиной шкуре. То есть свежесодранной она была только сначала, а потом ее не назвал бы свежей даже самый непривередливый любитель тухлятины. – В Смоленск пойдем,– сообщил Рёрех.– Коней покупать будем. – Коней? – недоверчиво спросил Духарев.– А зачем нам кони? – Ездят на них,– ухмыльнулся варяг.– Садятся на спину и едут. Не знал? Серега тяжко вздохнул и отправился разводить костер. Он ничего не имел против верховой езды, но мог догадываться, во что превратит это занятие изощренный ум старика. Достаточно вспомнить, как дедушка ухитрялся извратить обычный бег трусцой. А ведь бегал Серега куда лучше, чем держался в седле.