– Вы не сможете попасть в Илиривойн, мой повелитель, – огорошил его Делиамбер. – Это еще почему? – Они разбирают свой город на части и носят его – прямо на спинах – по лесу. Я ощущаю его присутствие, когда творю заклинания – но место, откуда исходит ощущение, постоянно перемещается. Данипьюр убегает от вас, мой повелитель. Она не хочет встречаться с вами. Возможно, считает, что это будет политической ошибкой – не исключено, что она слабо контролирует свой народ и опасается усиления фракции Фараатаа, если в чем-то пойдет вам навстречу. Это лишь догадки, мой повелитель. Я уверен лишь в одном: вы не найдете ее, даже если будете беспрерывно рыскать по Пьюрифайну тысячу лет. Валентин кивнул. – Наверное, ты прав, Делиамбер. Ты наверняка прав. – Он зажмурился и попытался хоть немного упорядочить сумбур, образовавшийся в голове. Как же безнадежно он заблуждался насчет происходящего, как же превратно он все понимал! – Послушай, эта связь между метаморфозами при помощи разумов морских драконов – как давно это практикуется? – Не могу точно сказать, мой повелитель. Какое-то время. Оказывается, морские драконы куда разумнее, чем мы привыкли считать. И у меня такое впечатление, что между ними и метаморфами, или, по крайней мере, некоторыми метаморфами, существует нечто вроде союза. Как говорится, темна вода во облацех. – А сам Й-Уулисаан? Где он? Надо подробнее расспросить его обо всем этом. – Умер, мой повелитель, – сообщила Лизамон Халтин. – Как же это случилось? – Когда разразилась буря, все растерялись и он попытался сбежать. Мы схватили было его, но ветер вырвал его из наших рук, и мы не смогли сразу поймать его. На следующий день нашли тело. – Невелика потеря, мой повелитель, – сказал Делиамбер. – Вряд ли он мог бы сказать много полезного помимо того, что мы успели узнать от него. – И все равно, я хотел бы попытаться переговорить с ним, – ответил Валентин. – Ну, на нет и суда нет. Похоже, что мне и с Данипьюр тоже не удастся поговорить. И все же мне очень не хочется отказываться от этой затеи. Так ты считаешь, Делиамбер, что у нас нет никакой надежды отыскать Илиривойн? – Думаю, что никакой, мой повелитель. – Я вижу в ней союзницу, как ни странно вам это покажется. Корональ и королева метаморфов – в единой лиге против тех, кто обратил против нас биологическое оружие. Глупость, да, Тунигорн? Не тушуйся, скажи прямо: ты считаешь это глупостью? Тунигорн пожал плечами. – Скажу откровенно: тут я тебе не советчик. Но считаю, что Делиамбер прав: Данипьюр избегает встречи с тобой и не позволит отыскать себя. И, полагаю, дальше терять время на эти скачки с препятствиями… – Будет глупостью. Да. Безусловно, глупостью, когда у нас столько других дел. Валентин умолк, взял пару первых попавшихся предметов для жонглирования у Залзана Кавола и принялся рассеянно перебрасывать их из руки в руку. «Гибель растений, голод, самозваные коронали, – думал он. – Безумие. Хаос. Биологическая война. Недвусмысленно проявленный гнев Божества. А корональ бестолково мотается по джунглям метаморфов с безумной затеей и горсткой спутников… Нет, нет…» Он повернулся к Делиамберу. – Ты хоть приблизительно представляешь себе, где мы находимся? – По самой приблизительной прикидке, примерно в двух тысячах миль к юго-западу от Пилиплока, мой повелитель. – И сколько времени нам может потребоваться, чтобы попасть туда? – Я не советовал бы сейчас ехать в Пилиплок, – сказал Тунигорн. – Это еще почему? – нахмурившись, осведомился Валентин. – Опасно. – Опасно? Для короналя? Тунигорн, я был там всего пару месяцев назад и не видел никакой опасности! – За это время положение сильно изменилось. До нас дошли вести, что Пилиплок провозгласил себя независимой республикой. В городе сохранились значительные запасы продовольствия, и горожане боятся, что их изымут для поддержки Кинтора и Ни-мойи. Вот они и объявили, что выходят из содружества. Валентин выпучил глаза, будто перед ним внезапно разверзлась пропасть. – Выходят из содружества? Независимая республика? В этих словах нет никакого смысла! – Тем не менее жители Пилиплока видят в них смысл. Не берусь предсказать, какой прием они окажут тебе в эти дни. Сдается мне, что разумнее будет отправиться куда-нибудь еще, пока ситуация не прояснится, – сказал Тунигорн. – Да как я могу позволить себе бояться въехать в свой собственный город! – гневно воскликнул Валентин. – Порядок в Пилиплоке восстановится, как только я прибуду туда! – Разве можно быть в этом уверенным? – проговорила Карабелла. – Это же Пилиплок, вечно раздутый от самомнения, и вдруг корональ явится туда на обшарпанной летающей лодке, в грязных и заношенных одеждах… Думаешь, там будут кричать здравицы в твою честь? Они изменники, отлично знают это и предпочтут усугубить свою измену, нежели покорно вернуться под твою руку. Нет, я считаю, что в Пилиплок следует войти только во главе армии! – Я тоже так думаю, – поддержал ее Тунигорн. Валентин тревожно взглянул на Делиамбера, на Слита, на Эрманара. Те ответили ему мрачными, унылыми, безнадежными взглядами. – Получается, что меня опять свергли? – произнес Валентин, не обращаясь ни к кому из них в отдельности. – И я снова бродяга в отрепье, да? Я не смею войти в Пилиплок? Я не смею? А самозваные коронали в Кинторе и Ни-мойе – у них, несомненно, есть армии, а у меня нет, так что мне не следует вообще никуда соваться. Так что же, мне остается одно – вернуться к жонглированию, да? – Он рассмеялся. – Нет, я так не думаю. Я корональ и короналем останусь. Я-то надеялся, что покончил с восстановлением своего места в мире, но оказывается, что нет. Выведи меня из джунглей, Делиамбер. Отыщи мне путь на побережье, в какой-нибудь портовый город, который все еще хранит верность мне. А там мы займемся поиском союзников и вернем все на свои места, так? – И где же мы будем искать союзников, мой повелитель? – спросил Слит. – Везде, где получится, – ответил Валентин, пожав плечами. Глава 8 На всем протяжении пути по долине Глайга из Замка в Лабиринт Хиссуну, куда ни глянь, попадались признаки неурядиц, творившихся в мире. Хотя в этой благодатной, плодородной части Алханроэля ситуация еще была далека от того накала, какого достигла дальше на западе или тем более в Зимроэле, он всюду видел и чуть ли не осязал тревогу – запертые ворота, испуганные глаза, желваки на скулах. А вот в Лабиринте, думал он, особенных изменений не заметно, может быть, потому, что запертые ворота, испуганные глаза и желваки на скулах всегда были присущи бытию Лабиринта. Лабиринт, может быть, и остался прежним, а Хиссун точно изменился, и изменения, произошедшие в нем, стали для него очевидны, стоило ему въехать в Уста вод, величественный, даже помпезный портал, через который по традиции Властители Маджипура въезжали в город понтифика. Позади осталась подернутая легкой дымкой теплого предвечернего часа долина Глайга, благоуханные ветерки, зеленые холмы, радостный, ласкающий свет щедрого солнца. Впереди же лежала вечная ночь непостижимых для посторонних спиралей Лабиринта, режущий блеск искусственного освещения, странная безжизненность воздуха, никогда не испытывавшего прикосновения ветра или дождя. И, переходя из одного царства в другое, Хиссун с замиранием сердца на мгновение представил себе, что массивные ворота наглухо закрылись за его спиной, что некий ужасающий барьер отделил его от всех красот мира, и по спине его пробежали холодные мурашки. Он сам изумился тому, что какая-то пара лет жизни в Замке-на-Горе настолько сильно изменила его, что Лабиринт, который он вряд ли когда-нибудь любил, но где, без сомнения, чувствовал себя вполне уверенно, сделается для него столь неприятным. И еще ему показалось, что до этого момента он не понимал толком того ужаса, какой испытывал перед этим местом Валентин. Теперь Хиссун и сам почувствовал его привкус, вернее, намек на него, но и этого хватило, чтобы впервые осознать, каким кошмаром наполняется душа короналя, когда тот спускается в это подземелье. Хиссун изменился и в ином отношении. Покидая Лабиринт, он был, по сути, никем – да, новопосвященным рыцарем, но все равно мелкой сошкой, особенно для обитателей Лабиринта. Теперь же он возвращается сюда уже как принц Хиссун, член регентского совета всего мира. Обитатели Лабиринта слабо клюют на мишуру, зато на них производит впечатление власть, особенно когда к ней приобщается один из них. Они тысячами выстроились по сторонам дороги, ведущей от Уст вод к наружному кольцу Лабиринта, вставали на цыпочки и толкались, стараясь лучше рассмотреть его, а он въезжал в огромные ворота в летающей лодке, выкрашенной в цвета короналя, несущей на борту его герб, и его сопровождала свита, словно он сам был короналем. Его не приветствовали, не выкрикивали его имя. Такое в Лабиринте не было принято. Но смотрели. Молчаливые, откровенно встревоженные, вероятнее всего, завидующие, жители с угрюмым восхищением смотрели, как он проезжал мимо них. Он вроде бы разглядел в толпе своего друга детства Ванимуна и его хорошенькую сестру, Гиснета, Хойлана и еще с полдюжины дружков из Двора Гуаделума. Возможно, он ошибался, возможно, их поместила среди встречающих всего лишь непроизвольная игра фантазии. Он поймал себя на том, что хочет, чтобы они были здесь, хочет, чтобы они видели его в аристократическом наряде, на величественной машине – его, маленького замухрышку Хиссуна из Двора Гуаделума, ставшего принцем-регентом Хиссуном, окутанным ореолом Замка, искрящимся вокруг него, как свет второго солнца. «Ведь можно же изредка позволять себе такую мелочную гордыню, верно? – спросил он себя. И ответил: – Да, а почему бы и нет? Даже святые наверняка испытывают порой самодовольство, а тебя никогда не обвиняли в святости. Так что дай себе минутное послабление, и хватит, переходи к делам. А то ведь, если перебрать с самовосхвалениями, может начаться несварение души». Чиновники администрации понтифика встречали его на специальной площадке наружного кольца. Они приветствовали Хиссуна с соблюдением всех протокольных тонкостей и сразу увлекли его к лифту, предназначенному исключительно для Властителей и их посланников, который и доставил его на нижние, императорские уровни Лабиринта. Его незамедлительно препроводили в покои, мало чем уступавшие по роскоши и комфорту тем, что предназначались для короналя. Алсимиру, Стимиону и другим помощникам Хиссуна предоставили прекрасные комнаты по соседству. Как только порученцы закончили обустройство гостя, их глава обратился к Хиссуну: – Верховный глашатай Хорнкаст будет очень рад пообедать с вами сегодня вечером, мой лорд. Хиссун снова ощутил легкий трепет изумления. Будет очень рад. Лабиринт все еще очень крепко сидел в нем, и он до сих пор относился к Хорнкасту с чуть ли не благоговейным почтением, как к настоящему хозяину Лабиринта, кукольнику, дергающему за ниточки понтифика. Будет очень рад пообедать с вами сегодня вечером, мой лорд. Неужто правда? Хорнкаст! «Трудно даже представить, чтобы старец Хорнкаст мог быть очень рад чему-то, – думал Хиссун. – Да еще и «мой лорд» – не хухры-мухры. Ну-ну…» Но он не мог позволить себе трепетать перед Хорнкастом – даже намек на это был бы недопустим. Когда за ним пришли гонцы от верховного глашатая, он сказался не готовым и тянул время еще минут десять. А потом, войдя в личную столовую глашатая, которая оказалась настолько великолепна, что сам понтифик мог бы трапезовать здесь без ущерба для своего сана, решительно подавил порыв почтительно приветствовать хозяина, хоть у него мелькнуло в голове: «Это Хорнкаст!», и даже захотелось преклонить колени. «Но ведь ты Хиссун!» – сердито одернул он себя и остался стоять в величественной и даже чуть надменной позе. Хорнкаст, напомнил себе Хиссун, всего лишь государственный служащий, тогда как он куда выше рангом – принц Горы и член регентского совета. И все же устоять перед мощной харизмой Хорнкаста было нелегко. Он был стар – его можно было даже назвать древним, – но выглядел крепким, энергичным и бодрым, как будто с него волшебством сбросили лет тридцать-сорок. Проницательный суровый взгляд, спокойная загадочная улыбка, глубокий сильный голос. Чрезвычайно любезно он подвел Хиссуна к столу и предложил ему какого-то редкого игристого вина глубокого алого цвета. Хиссун предусмотрительно отпивал из бокала очень редко, крошечными глотками. Верховный глашатай взял на себя и инициативу в беседе, чему Хиссун совершенно не противился. Начав с обычных светских любезностей, они постепенно перешли к более серьезным темам, прежде всего беспорядкам в Зимроэле и на западе Алханроэля (у Хиссуна быстро сложилось впечатление, что, несмотря на опыт и здравомыслие Хорнкаста, все, что творится за пределами Лабиринта, тревожит его не больше, чем события в каком-то ином мире). Затем верховный глашатай перешел к неожиданной смерти Элидата, выразил надежду, что Хиссун, вернувшись на Гору, передаст его глубокие соболезнования, и при этом пристально смотрел на Хиссуна, как бы намекая: я знаю, что кончина Элидата повлекла за собою коренное изменение порядка преемственности и что ты занял самое выигрышное положение, и поэтому, дитя Лабиринта, я крайне пристально наблюдаю за тобой. Хиссун ожидал, что Хорнкаст, располагающий исчерпывающей информацией из внешнего мира, перейдет теперь к проблеме безопасности лорда Валентина, но, к его изумлению, высокопоставленный сановник понтификата решил поговорить о других, более приземленных вещах, в частности, об определенных нехватках, которые обнаруживаются сейчас в житницах Лабиринта. «Несомненно, эта тема была весьма болезненной для Хорнкаста», – думал Хиссун, но целью его поездки было обсуждение совсем иных вещей. Поэтому, воспользовавшись паузой в речах верховного глашатая, Хиссун все же перебил его: – Мне кажется, что не стоит и далее обходить молчанием важнейшее, на мой взгляд, из событий последнего времени – исчезновение лорда Валентина. Эта реплика сразу нарушила непробиваемую вроде бы уравновешенность Хорнкаста; его глаза широко раскрылись, ноздри раздулись, а губы вдруг мелко задрожали. – То есть как – исчезновение? – Когда лорд Валентин отправился в путешествие по Пьюрифайну, мы утратили контакт с ним и так и не смогли восстановить его. – Позвольте поинтересоваться: что корональ делал в Пьюрифайне? Хиссун чуть заметно пожал плечами: – Как мне дали понять, это была некая сугубо деликатная миссия. Во время той самой бури, которая лишила жизни Элидата, он потерял своих спутников. С тех пор мы ничего о нем не знаем. – Вы считаете, что корональ погиб? – Откровенно говоря, не имею понятия, а строить догадки – дело неблагодарное. Можете не сомневаться, что мы предпринимаем все возможные меры для восстановления контакта. Но я думаю, что мы должны, увы, считаться и с вероятностью смерти лорда Валентина. В Замке уже обсуждали такую перспективу. И выработали первые наметки плана преемственности власти. – Вот как? – И, конечно, для этого плана первостепенное значение должно иметь состояние здоровья понтифика. – Ах… да… Безусловно, понимаю вас. – Осмелюсь предположить, что понтифик пребывает в неизменном состоянии? Хорнкаст ответил далеко не сразу; он долго смотрел на Хиссуна неприятно оценивающим взглядом, как будто вел какие-то сложные политические расчеты, но в конце концов сказал: – Вы не хотели бы нанести визит его величеству? Этого предложения Хиссун едва ли не меньше всего ожидал от верховного глашатая. Визит понтифику? Он никогда и подумать не смел о таком! И сейчас он не сразу сумел вернуть лицу невозмутимое выражение, но все же ответил почти равнодушным тоном: – Почту за высокую честь. – В таком случае пойдемте. – Сейчас?