– Что это? – насторожился Гримбарт. – По-моему, Сем. Он же сидит в погребе, – напомнила Брунхильда. – Ах да, я и забыл. – Кажется, Гримбарту показалось забавным, что я сижу в погребе. – Может, подойдёте? – попросил я. – Ненадолго. Пожалуйста! – Чего ему надо? – спросил Гримбарт. – Чтобы мы подошли. Какое-то время звери медлили. Потом их шаги послышались ближе, и вот я уже различил сквозь щели в крышке погреба их морды. – Как ты там? – спросила Рыжий Хвост. – Не очень. – Я изо всех сил старался не заплакать. – Очень не очень. Может, вы меня выпустите? Брунхильда рассмеялась, словно заквохтала. – С чего это нам тебе помогать? – Мы же друзья! – сказал я. – Были друзьями, – язвительно заметила Брунхильда. – Пока ты не попытался увести от нас Иммера. Я-то понимаю, что ты хотел его себе забрать, негодный мальчишка. – И тебе всё равно, что с ним будет? – спросил я. Брунхильда подумала и ответила: да, ей всё равно, что будет с Иммером, так что и говорить не о чем. Её волнует только свобода, которую все они скоро обретут. – Ну а ты, Гримбарт? – сказал я. – Ты же знаешь, что такое сострадание? – Знаю, – согласился Гримбарт. – И знаю, что оно у меня есть. Вот только если сострадания всего-навсего сколько-то процентов, то на корову, козу и курицу его хватит, а на мальчика уже нет. Я с отчаянием вздохнул и перевёл взгляд на жёлтые глаза горничной, наблюдавшие за мной через щели в крышке погреба. – Рыжий Хвост! Тебе же так нравилось играть с Иммером! Он всегда заступался за тебя. Рыжий Хвост! Он даже помог тебе выбраться из погреба, иначе ты утонула бы. – Да-а, – словно в дрёме, протянула Рыжий Хвост – бездумно, как всегда. – Он мне помог. – Ты же понимаешь, Рыжий Хвост, что Иммер не хочет умирать? Понимаешь? Рыжий Хвост немного помедлила с ответом, а потом сказала: – Иногда приходится делать что-то, чего тебе не хочется. Например, носить панталоны. И есть вилкой. Или ходить в уборную. Но стоит тебе привыкнуть – и всё уже не так ужасно. – Она вдруг просияла. – А знаешь что? Как только Иммер привыкнет быть мёртвым, ему сразу полегчает! – Нет! – закричал я. – Не полегчает! Как ему может полегчать? Ну почему ты ничего не понимаешь, тупица?! Рыжий Хвост замерла. Взгляд у неё потемнел, на глазах выступили слёзы, и лиса вдруг бросилась на крышку, словно желая добраться до меня и покусать. – В лесу я снова стану собой! – прошипела она. – Буду есть что и как хочу! И никто больше не назовёт меня тупицей! – Ну-ну, – стала утешать её Брунхильда, – ничего. Не обращай внимания. Уже недолго осталось. Рыжий Хвост ещё несколько раз шмыгнула носом, и вся компания направилась к крыльцу. Дверь скрипнула, лязгнула, и слуги скрылись в замке. Настала тишина. Тянущая, гложущая тишина. Я привалился спиной к сырой стене погреба и подтянул колени к груди. Время шло, настала ночь. Мне хотелось, чтобы рядом со мной был Иммер, хотелось обнять его в последний раз. Обхватить, такого маленького, руками, зарыться носом в волосы. Всего один только раз – перед тем как всему настанет конец. Где-то что-то грохнуло. Не знаю, как описать этот звук. Было похоже на раскат грома, но не совсем. Снова грохнуло, на этот раз сильнее. От страха я глубже вжался в темноту. Грохнуло ещё, потом ещё – и настала тишина. Я долго сидел не шевелясь и просто ждал. Пытался сообразить, что же так ужасно грохочет, и думал, повторится звук или нет. Нет, грохот стих окончательно. Стояла всё та же тянущая, гложущая тишина. Вдруг что-то с лязгом покатилось по земле. Как будто перевернулась бадья для стирки – наверное, слуги забыли её на замковом дворе. Кто-то шёпотом выругался. А потом я услышал кое-что ещё. Услышал тяжкое сопение и фырканье, словно кто-то принюхивался. Звук приближался. Вот он уже над крышкой погреба. Сквозь щели я увидел в сером ночном свете очертания чьей-то головы. Услышал, как взвизгнули петли, как жалобно затрещало дерево. Крышка погреба распахнулась. В проёме, нарисованный бесцветной кистью на фоне неба, стоял он. Хотя Индра была уверена, что он не придёт. Что он трус. Шапка на голове сидела громадным косматым ведром. На морде застыло всегдашнее брюзгливо-мрачное выражение. Да, в проёме стоял он. Тьодольв. Постарайся не погибнуть – Тебе лучше поторопиться. – Тьодольв протянул мне лапу. – Вдруг в замке меня тоже слышали. Я поднялся на затёкшие ноги, ухватился за лапу, и медведь вытащил меня в светло-серую ночь. Какое удивительное чувство – не сидеть больше в сырости и холоде! Я почти забыл, как тепло и сухо жить на земле, а не под землёй. Когда Тьодольв попытался поставить меня на ноги, у меня подкосились колени. Я чуть не упал, но медведь подхватил меня. – Где брат, знаешь? – спросил он. Я бросил взгляд на высокую башню. Ставни были наглухо закрыты и наверняка заперты. – Индра держит его под замком наверху, – ответил я. – А сама где? Там, с ним? – Сторожит, – объяснил я. – У подножия лестницы. Тьодольв кивнул и обвёл взглядом серую громаду. Не видно ли огонька. К счастью, никто из обитателей замка не проснулся. Затем медведь взглянул на хлам и покрутил головой: тумбочки, буфеты, комоды таились в ночных тенях и теснили сошники, бочки и поилки. – Это ещё зачем? – Чернокрыс хотел забаррикадировать ворота, – объяснил я. – А другие решили – не нужно. – Да уж, это точно. Я, пока ворота выломал, и так чуть на куски не развалился. Медведь, ухмыляясь, потёр левую лапу. Я понял, что так страшно грохотало. Это Тьодольв с размаху навалился на ворота. Да, баррикаду звери не построили, но ворота всё же заперли, как обычно, на засов – толстый, обитый для прочности железом. Чтобы сломать его, требовалась недюжинная сила. Например, медвежья, подумал я и покосился на Тьодольва – громадного, могучего, косматого. – Зачем? – спросил я. – Почему ты пришёл сюда? Медведь перестал разминать лапу, словно хотел лучше осознать мои слова, – я такое уже видел. Потом он взглянул на меня: в нём что-то изменилось. В глубине мрачных глаз словно зажёгся свет. – Я пришёл ради вас. Ради тебя и твоего брата. – Но… я думал, тебе на нас наплевать. Ты же сам сказал, что у тебя нет совести. – Я сказал, что у меня почти нет совести, – поправил Тьодольв. – А вы с Иммером как будто раздули эту искру. – Он посмотрел на свои лапы, сломавшие столько оленьих шей, и невнятно проговорил: – В наших лесах нет существа сильнее линдворма. Медведь, вступивший в схватку с ним, едва ли останется в живых. Но я сделаю всё, что могу. Может быть, тебе хватит времени забрать Иммера и сбежать. – Не понял. – Я замотал головой. – Как ты решился на то, чего боишься? Готов даже собственной жизнью рискнуть? – Да я же говорил. Хочу в кожаных штанах. – Чего в штанах? – Умереть. – Медведь пожал плечами. – Прошлой ночью Индра пощадила меня, и сначала… да, сначала я испытал облегчение. Наверное. Но всё, что я люблю – моя сторожка, мой камин, кресло, паштеты барсучихи… всего этого меня скоро лишат. А того, что жизнь предложит мне взамен, я не хочу. Если тебя лишают того, ради чего ты живёшь, смерть уже не так страшна. – Но это ужасно! Тьодольв рассмеялся. И это был первый раз, когда я слышал, как он смеётся. В смысле – смеётся по-настоящему. – Не знаешь ты, что значит набивать рот муравьями в попытке наесться. Сем, ты просто не знаешь, что такое настоящий ужас. – Он помолчал и длинно вздохнул. – Для меня жить по-людски – это сон. Мне хотелось продлить его – для того я и привёл тебя к тем развалинам. Но у меня ничего не вышло. Вот почему я сейчас здесь. Он снова оглядел замок: чёрные квадраты окон, башню, тянущуюся в небо, как каменный отросток. Я ничего не ответил – не нашёл слов. Конечно, я обрадовался, что он нам поможет. Как не обрадоваться. Совсем недавно я сидел в тёмном погребе, уверенный, что нам конец, – а медведь зажёг во мне надежду. Но он собирался биться с Индрой, зная, что стоит на кону, и это было поистине ужасно. Вот бы придумать, как дать ему всё, чего ему так хочется. Пусть бы и дальше он жил в своей сторожке, грелся у огня. И были бы в его жизни паштеты и всё прочее. Тьодольв перестал разглядывать замок и сказал: – Чтобы добраться до твоего брата, надо пройти мимо Индры, по-другому никак. А чтобы подняться по стене к окну, надо быть мухой. – Он поправил шапку и набрал в грудь воздуха. – Ну что ж. Если мы будем тянуть, легче нам от этого не станет. Пошли! Мы двинулись через замковый двор, глядя себе под ноги. Не хотелось бы запнуться о какой-нибудь хлам, брошенный здесь Гримбартом или кем-то ещё. План Тьодольва не отличался сложностью. Вся надежда медведя была на то, что он сумеет застать Индру врасплох и выиграть время. Если она спит или хотя бы придрёмывает, он сумеет тяжело ранить её. Сражение затянется, а я тем временем поднимусь в башню, заберу Иммера, и мы успеем сбежать. Замок большой, в нём множество извилистых коридоров и переходов, в которых надо ориентироваться, чтобы добраться до дверей. Если нам хоть чуть-чуть повезёт, мы сумеем сбить с толку слуг, которые, конечно же, прибегут на шум. Подходя к крыльцу, я заметил, что по небу протянулись тонкие солнечные лучи. В лесу громко, радостно пели птицы. Рассвет, прекрасный рассвет пылал радостью. Но на душе у меня не было ничего, кроме тревоги, страха и печали. – В чём дело? – спросил Тьодольв. Он, наверное, заметил мою нерешительность. – Я не хочу, чтобы тебе пришлось сражаться с Индрой. – Я попытался проглотить ком, который набухал у меня в горле. – Не хочу, чтобы… чтобы она тебя прикончила. Это несправедливо. И тут я снова увидел в глазах медведя тот самый свет, мерцание или как там это ещё называют. Медведь улыбнулся и сказал: – За меня не тревожься. Мне нужно совершить подвиг. Если Индра убьёт меня в бою, то я смогу умереть не как зверь, животное или скот, который печётся только о себе. Разве не прекрасно?