Умереть в кожаных штанах Когда я в тот вечер ложился спать, хитрый пронзительный смех Чернокрыса всё звенел у меня в ушах. Ночевал я, конечно, теперь один. Иммер спал в покоях королевы. Я лежал, уставившись на потолочные балки и паутину. Мысли в голове гудели как пчелиный рой. Индра собирается расколдовать своих слуг. Они снова станут животными. Оставят горшки и кастрюли, бросят мыться и выгребать навоз – и уйдут жить в лес. Индре больше не нужны слуги – как так? Почему всё держат в тайне от нас с Иммером? И чего всё-таки хочет Индра? Я вертелся с боку на бок, и смех Чернокрыса звенел у меня в ушах. Было в этом смехе что-то зловещее. Что-то, от чего я покрывался гусиной кожей, хотя ночь выдалась тёплая и одеяло липло к телу. Я слез с кровати. Пытаться уснуть всё равно бессмысленно. Я принялся ходить взад-вперёд по детской. Надо узнать больше. Надо с кем-нибудь поговорить, но с кем? В замке не осталось никого, кто хочет иметь со мной дело. Я замер. Никого, кроме… Кроме того, кто когда-то просил меня прийти. Я вспомнил тот вечер на кухне, и меня пробрала дрожь. Налитые кровью глаза, острые жёлтые зубы. Лесничий. Лесничий, который хотел, чтобы мы с Иммером пошли с ним в лес – тайком от всех. Что он там говорил о Брунхильде и всех прочих, когда я собрался уходить, а он схватил меня за руку?.. «Не о том они мечтают, чтобы разгуливать в человечьих обносках и подавать паштеты всяким соплякам!» Сердце у меня вдруг забилось быстрее. Может, Тьодольв и пытался рассказать мне о том, чего так сильно хотят слуги, о том, что чары рассеются, о свободе, которую обретут звери? Не потому ли он так нервничал, не желая, чтобы его услышал кто-нибудь ещё? Я стал смотреть в окно, пытаясь припомнить, что говорил Тьодольв. Он упомянул, что хочет что-то мне показать. Место, о котором знает только он. Я тогда решил, что он врёт и просто хочет заманить нас с Иммером в лес. Но что, если он не врал? Что, если в лесу и правда что-то есть – что-то, на что стоит взглянуть? Я снял пижаму и оделся. Осторожно открыл дверь детской и выскользнул в коридор. Свечей в люстрах горело немного. Двери в другие комнаты были закрыты. В этих комнатах спали Брунхильда, Гримбарт, Рыжий Хвост и Чернокрыс. Те, кто так заботился о нас. Кто нежил и баловал нас, приносил нам всё, о чём бы мы ни попросили. Кто так радовался, когда мы с Иммером появились в замке, – но кто сам рвался прочь отсюда. Я быстро спустился по лестнице и толкнул входную дверь. Прошагал под сводом, вышел за ворота. Нет, я не знал, доверяю ли я Тьодольву. Знал только, что больше не доверяю Брунхильде, Гримбарту, Рыжему Хвосту и Чернокрысу. Стояла бледно-серая летняя ночь. Мне было жутко одному в лесу. Вдалеке пронзительно закричала неясыть, и от этого крика я покрылся гусиной кожей. Я побежал быстрее, чувствуя, как ветки хлещут меня по лицу, а штанины намокают от росы на траве. Ещё издали я увидел, что в сторожке Тьодольва светится окно. Тьодольв не спит. Может быть. Или же он ужинал, лёжа в кровати, и так объелся, что уснул, не потушив свечи? Я тихонечко поднялся на крыльцо. Хотел заглянуть в окно, но занавески были задёрнуты. Набраться смелости и постучать в дверь? Нет, пока рано. Сначала узнаю, чем он занят. Если он валяется в доме объевшийся до тошноты, я не стану заявлять о себе. Может, с той стороны дома тоже есть окно? Я повернулся, чтобы спрыгнуть с крыльца, – и тут со звоном, от которого у меня чуть не остановилось сердце, опрокинул ведро, которого раньше не заметил. Ведро покатилось, громко скрежеща и вываливая содержимое, и не успел я слово сказать, как дверь домика распахнулась. В дверном проёме, в прямоугольнике жёлтого света, стоял Тьодольв. От страха у меня язык прилип к гортани. Я смотрел на медведя, не в силах даже пикнуть. Тьодольв нагнулся и стал собирать то, что вывалилось из ведра. Какие-то скребки, ножи – наверное, чтобы обрабатывать шкуры. – И-извини, я споткнулся, – сказал я. Тьодольв в ответ что-то проворчал. Поставив ведро на место, он сунул лапы в карманы и посмотрел на меня: – Пришёл, значит? – Да… пришёл. – Я надеялся, что ты и брата приведёшь. – Не получилось, – сказал я. – Мы с ним… мы больше не разговариваем. Какое-то время Тьодольв обдумывал тот факт, что мы с Иммером рассорились, а потом кивком пригласил меня войти. Я осторожно переступил порог и огляделся: я же помнил, что здесь творилось в прошлый раз. Темно, сыро, застарелый кислый запах дровяной печи смешивается с вонью хищника. Но сейчас всё было по-другому. Я увидел то, чего не увидел в прошлый раз. Домашний уют. Кровать застелена, у очага, в котором потрескивает огонь, – кресло со скамеечкой для ног. Рядом – стол, на столе тарелка с едой и стакан. Да, в сторожке было довольно уютно. Тепло, хорошо и просторно. Тьодольв уселся в кресло. Я, похоже, пришёл, как раз когда он решил закусить на сон грядущий. Медведь пристроил тарелку себе на колени и снова взялся за еду. Он ел молча, всё ел и ел, и наконец я, стоявший на одном месте, почувствовал себя глупо. – Ну… я слышал, как остальные кое-что говорили, – начал я. – Ага. – Они не знали, что я их слышу. – Эге. Тьодольв словно лопатой забрасывал в пасть фаршированные яйца, колбасу и куски мяса. Подбородок у него лоснился от жира. – Когда Индра снимет заклятие с Гримбарта, Брунхильды, Рыжего Хвоста и Чернокрыса, она и со мной то же сделает? Медведь продолжал жевать. Еда как будто разбухала у него в пасти. Во взгляде у Тьодольва появилось мрачное выражение, но не его обычная угрюмость – нет. Что-то мрачно-тревожное. Он кивнул: – Значит, слова сказаны вслух. И он продолжил насыщаться. В пасть отправились несколько пирожков, за которыми последовал пудинг с сердцем и почками. – Сядь. – Тьодольв кивнул на скамеечку для ног. Я подтащил её к себе и опустился на мягкое сиденье. От огня щекам стало жарко. Не отрывая взгляда от тарелки, Тьодольв сказал: – Ты смельчак, раз пришёл. Ты, может, мне не поверишь, но… Я старался быть любезным. Наверное, в любезности мне ещё надо потренироваться. – Угу. Тьодольв посмотрел на кусочки: какой выбрать. Подцепил жареную птичку, забросил в пасть и с хрустом прожевал. Проглотил и основательно запил из стакана. С наслаждением крякнув, медведь некоторое время посидел с закрытыми глазами, словно его нёбо всасывало вкус еды, а потом посмотрел на меня. – Какое облегчение, – сказал он, – что барсучиха прекратила бегать на четырёх лапах и снова взялась за стряпню. – Угу. – Пока она дурила, один старый медведь питался весьма скудно. Я снова ответил: «Угу». Мне хотелось сказать ещё что-нибудь, но пока не получалось. Тьодольв откинулся на спинку стула, поковырял в передних зубах острым, как шило, когтем и стал рассказывать. Брунхильда имела обыкновение каждый вечер укладывать ужин в большую корзину с крышкой и прогуливаться к сторожке. Миг, когда можно было поднять крышку и посмотреть, что наготовила кухарка, был для медведя самым торжественным временем дня. Принесённые вкусности он выстраивал рядком на кухонном столе, придумывая, в каком порядке их съесть. Он просто обожал эти минуты. Но когда началась игра в зверей, Брунхильда стала небрежной. Несколько дней она появлялась с какими-то постыдными объедками и обглоданными костями. Поначалу она ещё оставалась поговорить, рассказать о забавах, происходивших в столовой зале, но вскоре впала в беспокойство из-за того, что оказывалась не со всеми. Она просто вываливала кости, объедки и прочую гадость на крыльцо и со всех ног убегала обратно в замок. А однажды вечером и вовсе не пришла. – Их игра… – Тьодольв потрогал стаканчик. – Она, можно сказать, была освобождением от здравого смысла. – Угу, – сказал я. – То есть я её так и не понял. Я пытался играть, как они, но ничего хорошего не вышло. Мы помолчали. Тьодольв глядел в огонь. – Видишь ли, – сказал он, – слугам Индры эта игра так хорошо далась вот почему: с тех пор как королева их заколдовала, они только и мечтают избавиться от заклятия. Происхождение, натура… тянет их к себе. – Тянет? – Она рвёт и ломает их мохнатые тела. Они как могут противостоят своей природе – ради королевы. У кого-то получается лучше, у кого-то хуже. Но всем им хочется одного и того же. Они не хотят быть слугами. Они хотят быть зверями. Я смотрел на Тьодольва. Всё в нём было такое огромное, медвежье: сутулое туловище, тяжёлые лапы, голова тупым треугольником. А ещё нос, такой чуткий, что Тьодольв мог по запаху понять силу зверя. – А ты? – спросил я. – Тебе тоже хочется? Медведь взял салфетку, висевшую на спинке кресла, и вытер углы пасти. – В самом начале хотелось, – сказал он. – Да, поначалу было непривычно. Одежда жала и натирала. Но потом со мной что-то произошло. – И что же? В глазах Тьодольва как будто зажглись фонари. – Я почувствовал вкус. – Вкус? – К хорошему житью, Сем. Еда, кровать, одежда. Огонь, который согревает, подушка, на которую можно положить голову. Они рвутся обратно в лес, но я, – он покачал головой, – я давным-давно понял, что хочу умереть в кожаных штанах. Я не хочу для себя дикой жизни в лесу, потому что слишком хорошо её помню. Я помню холод. Помню, как сыро было в пещерах, где я пытался жить, и какие там были обвалы. Помню тучи комаров и блох. Я помню, что значит ужинать муравьями, помню даже это чувство, как они роятся в желудке, прежде чем умереть. – Он длинно вздохнул. – Стряпня Брунхильды – совсем другое дело. Жаркое, пудинги. Обожаю сидеть в кресле и высасывать тушёные почки. Не говоря уже о её квасах. Когда у меня зимой гаснет огонь в очаге, является барсук с полными санками дров. А если штаны сзади треснут, я просто пошлю их Рыжему Хвосту, и она зашьёт прореху. Так и живу. От меня требуется только снабжать замок дичью. Медведь тяжело вздохнул. Да, по нему было видно, как ему нравится его нынешняя жизнь. Вдруг он посерьёзнел. – Мне повезло, что мы столько лет прожили как люди. Но всё это время меня в глубине души гложет тревога. Мне неспокойно думать, что придёт день, когда мы исполним наш долг перед королевой до конца и она произнесёт заклинание, которое разрушит чары. И тогда мы вернёмся в прежнее состояние. Чернокрыс снова будет подбирать орехи под кустом, Рыжий Хвост – играть по ночам с другими лисами в свете луны. Гримбарт со своей самкой выроют себе нору в земле, а я… – Он с трудом сглотнул. – Я снова стану искать пропитания в муравейниках. Воцарилось молчание. Слышно было только, как потрескивают поленья. Тьодольв сидел смирно, погрузившись в мысли. – Природа, видишь ли, безжалостна, – проговорил он. – Чтобы понять это, мне понадобилось пожить балованной человеческой жизнью. Я взглянул ему в глаза, мне хотелось отвлечь его от мыслей. – Ну а когда королева снимет заклятие… Это ведь произойдёт в день, когда она получит то, чего хочет? Медведь поднял на меня глаза и еле заметно кивнул: – Да.