— Не обязательно. У домработницы есть ключи? — Да, я оставила, чтобы она пока присматривала за домом. — Тогда позвоните ей и скажите, что придут покупатели. — Покупатели? — не поняла Виктория. — Лучше, если пока никто не будет знать, кто мы такие. — Хорошо. Я вам перезвоню. Перезвонила она минут через десять. — Все в порядке. Можете идти в любое время. Я сказала, вы уже в поселке и остановились в гостинице. — Отлично. Спасибо. Получив СМС с адресом домработницы, я повернулась к Вадиму: — Пойдем сейчас или оставим на завтра? — А чего тянуть? Тем более что занять себя особенно нечем. Домработница жила неподалеку от Зиновьева, на соседней улице. Спускаясь к маяку, мы проходили мимо ее жилища, одноэтажного строения из красного кирпича с бесконечными деревянными пристройками. Из-за них дом был похож на огромный сарай. Никифорову Клавдию Семеновну мы обнаружили в компании соседки на скамейке возле палисадника, где бурно цвели георгины, сортов десять, не меньше. Завидев нас, одна из женщин посмотрела с интересом, мы поздоровались, а она спросила: — Это вас Вика прислала? — Да, — кивнула я. — Она звонила? — Звонила с полчаса назад. Чудеса. Что это она вздумала дом продавать? То жить хотела, то вдруг продавать. Идемте, все покажу. Мы подождали, пока она сходит за ключами, и не спеша стали подниматься по улице. Соседка, оставшаяся на скамейке, проводила нас любопытным взглядом. Клавдия Семеновна выглядела лет на шестьдесят, худая, жилистая, невысокого роста, блекло-голубые глаза, казалось, выгорели на солнце. Подъем разговорам не способствовал, оттого я помалкивала, Клавдия тоже молчала, но взгляды на нас бросала настороженные. Видимо, чем-то мы ей не приглянулись. Она открыла калитку, пропуская нас вперед, и заметила ворчливо: — Дом хороший. Покойный хозяин во всем порядок любил и следил за домом. Что крыша, что подвал — в надлежащем виде. — А сколько лет дому? — подал голос Вадим. — Лет сорок есть. Может, больше. Но дом еще столько же простоит, а смотреть будете, так и сотню лет ничего ему не сделается. Фундамент каменный, кладка — загляденье, сейчас так не делают. Хозяин дом строил, когда еще при должности был. В больших чинах ходил, по здешним меркам. В средствах себя не ограничивал и строил на века. Чтоб детям и внукам… — Но из внуков только Виктория? — сказала я. — Человек предполагает, а Господь располагает, — вздохнула Клавдия. — Хозяин, поди, в гробу перевернется, если Вика дом продаст. Хотя, если разобраться, почто он ей? К тому моменту мы уже вошли внутрь. В просторном холле было темно. Клавдия включила освещение. Отделан дом был с претензией на роскошь, но сейчас все это выглядело довольно скромно. Потолок с лепниной из гипса, люстра из чешского стекла, обои с павлинами местами потерты. — Вот, смотрите. Потолки высокие, трехметровые. Дворец, а не дом! Клавдия шла впереди, везде включая свет. — Альберт Юрьевич долго жил один? — спросила я, следуя за ней. — Как хозяйка померла, так и жил. Лет десять, должно быть. Я думала, недолго ему вдовцом ходить — мужчина видный, с приданым. Быстро к рукам приберут. Хозяйкина подруга первое время чуть не каждый день ездила, должно быть, виды имела. Но вдовец ею не прельстился. Еще две знакомые дамочки навязывались, то вдвоем, то по одной. И меня выспрашивали, как он да что. Кое-кто из наших тоже рад бы глаз на него положить, Марьяна из администрации, к примеру, большую о нем заботу проявляла, бегала то и дело. Да не выгорело у них. — Значит, хозяин — завидный жених? — вмешался Вадим со смешком. — А с сердцем у него давно проблемы были? — Не знаю. Мне не жаловался. Хотя он вообще не из болтливых был. Да и мне лясы точить некогда, не для того сюда приходила. — Долго вы у него работали? — Как жена померла. Жаль будет работу потерять. На пенсию-то не особо расшикуешься. А он платил хорошо, местные мне завидовали. Но ведь такой дом в чистоте держать — дело непростое, спину-то поломаешь. — Значит, на здоровье хозяин не жаловался? — вернулся Вадим к прежней теме. — И вдруг помер? — Ну, не вдруг… Видно, сердце пошаливало. Он последнее время смурной ходил. Подруги его все кудахтали: что, мол, невесел, что голову повесил? — А он? — А он отшучивался. Года, мол, а с годами мудрость приходит, а у мудрого человека мало поводов для веселья. — Ага. Во многой мудрости много печали. — Вот-вот, именно так и говорил. — Значит, женить его не смогли? — Точно. Он мужик себе на уме. Видать, решил в одиночку доживать. — А как же внучка? — Не больно он с Викой ладил. Она на вид тихая, но упрется, точно баран. И он такой. Эдак возьмутся ругаться — хоть святых выноси. Пигалица была, а деду не уступит. Да и не любил он ее, — неожиданно заключила она. — Викторию? — удивилась я. — Почему? — Да он никого не любил, ни ее, ни дочь, ни жену покойную, только себя. Есть такие люди. Другие им без надобности. На похоронах жены ни слезинки не пролил. — Не все мужчины способны плакать… — Может быть. Но уж очень у него все по-деловому. Надо это, надо то… Свез жену на кладбище, точно на курорт отправил, — главное, чтоб ничего не забыла и добралась хорошо. Хотя, может, это из-за службы. Привык все в себе держать. Вот сердце и не выдержало. — У него ведь дочь погибла? — закинула удочку я. — Погибла? Вроде, говорили, пропала? Неужто нашли? — Я всех обстоятельств не знаю, но Вика говорила, что осталась без матери. — Точно, сирота она. К тому моменту мы прошли по всему дому. Вадим изображал большую заинтересованность, все проверял, везде заглянул. Открывал и закрывал краны в санузлах, интересовался счетчиками на газ и воду, осмотрел оконные рамы и дважды буркнул с серьезным видом: — Пол гуляет… — в доказательство чего немного попрыгал на половице. Клавдию все это мало занимало, а вот поболтать она была не прочь. Вадим спустился в подвал, а мы остались в гостиной. Окно в пол было закрыто жалюзи, я попросила его открыть, что Клавдия и сделала, вернулась, и мы устроились в кресле возле окна, любуясь живописным видом. — Здесь я его и нашла, — сказала она, вздохнув. — Альберта Юрьевича? — Ага. Пришла утром, а он лежит. Вот тут, между кресел. Должно быть, встать хотел, да упал. — Видимо, приступ был внезапным, если он «Скорую» не вызвал. — Да уж… Телефон-то под рукой. Лежал хозяин такой страшный, видно, напоследок пришлось помучиться. Все по грехам нашим… — У него было много грехов? — Почем мне знать? В одном грехе точно себя корил. Сама слышала, как говорил кому-то по телефону. Мол, он в том, что случилось с дочкой, виноват. — Виноват? Каким образом? — Так он выгнал ее на ночь глядя. Она дверью хлопнула и ушла. И больше ее никто не видел. — Подождите, но наверняка было следствие… — А как же! Приезжали какие-то, спрашивали. По уму-то, она должна была на автобус идти. На последний еще успеть могла, если бы поторопилась. Помню, водителя чуть не засудили, вроде он мог того… сделать что-нибудь. Кто-то видел, как он ехал с одним пассажиром, с женщиной. Но потом разобрались: женщина эта жива-здорова оказалась. К кому-то из местных в гости приезжала. Вот и выходило: на автобус она опоздала, а что дальше — тайна за семью печатями. Может, такси вызвала, или подхватил кто… А может, в городе с ней что случилось. Но хозяин покойный прав: если бы дочь здесь до утра оставил, беды бы не случилось. Было из-за чего сердце надсаживать. — Если он ее не любил, как вы говорите… — Не любил так, как родному отцу должно. Но отец все равно отец. И вину свою знал. Ну что, все посмотрели? — поворачиваясь к вошедшему в гостиную Вадиму, спросила она.