Его лицо выплыло из тени, и теперь я хорошо его видела. Тяжелый взгляд, презрительно кривящиеся губы. — Тебе проще ответить на этот вопрос, — сказала я, стараясь быть спокойной. — Ведь это ты убил его. — Тогда почему ты здесь? — Потому что ангела убить нельзя. Даже если он падший ангел. Или я хочу верить, что его нельзя убить. — Звучит как признание в любви, — вновь усмехнулся Клим. — Наверное. — То есть ты сомневаешься? Я думал, ты успела разобраться в своих пристрастиях. — Мне это никогда особо не удавалось. — Ага, — он подошел к стене, привалился к ней плечом. — На всякий случай спишь с обоими? По очереди или втроем? — Зависит от настроения. Он хохотнул, но взгляд был внимательный и по-прежнему настороженный. — Значит, ты веришь, что он жив. — Верить и хотеть верить — не совсем одно и то же. Точнее, совсем не одно и то же. — Ты стала говорить как он. — Вы часто втречались? — Чаще, чем мне бы того хотелось. — Зачем тебе понадобился этот маяк? — спросила я, оглядываясь. — Мне? — вроде бы удивился он. — Я заметил, что у тебя к нему странная привязанность. — Хочешь сказать, что следил за нами? — Вы искали встречи со мной, считай это ответной любезностью. — Я бы на твоем месте нашла дыру поглубже. Мои друзья считают, что ты им сильно задолжал. — А ты? — Я тоже так считаю. В отличие от них, для меня убийство — табу. Но для тебя, так и быть, я сделаю исключение. — Очень больно? — вдруг спросил он. — Что? — не поняла я. — Спрашиваю, как ты себя чувствуешь? Уверен, хреново. — Главное, чтобы у тебя на душе потеплело, — усмехнулась я. — Не одна ты читаешь в чужих душах, — пожал плечами он. — Я тоже умею. Он шагнул ко мне, я сказала: — Стой где стоишь. Но он не послушал меня, сделал еще шаг, и я ударила его. Наотмашь, собрав все силы. Он дернул головой, но упрямо шагнул вперед, и я опять ударила. Я била его по лицу, красивому и такому ненавистному, а он молчал и даже не поморщился, как будто не чувствовал боли. А моя рука уже ныла, отказываясь повиноваться. Слезы жгли мне щеки, и я презирала себя за это, презирала свою слабость. Он положил ладонь мне на затылок, наклонился, прижимаясь лбом к моему лбу. Так мы и стояли, замерев, не в силах шелохнуться, не в силах оторваться друг от друга. И тут я почувствовала его, почувствовала, потому что он позволил себе открыться. И я испуганно отшатнулась, потому что моя боль была ничто в сравнении с его болью. — Объясни мне, — пробормотала я. — Ради бога, объясни мне, кто мы и почему делаем все это? Но он не дал мне договорить, стиснул руки на моих плечах и поцеловал. И все же я решила во что бы то ни стало получить ответ. И оттолкнула его. Он вскинул голову и вдруг засмеялся. — Ну конечно, — сказал зло. — Кто бы сомневался… Я не поняла, о чем он, пока не сообразила: он смотрит куда-то за мою спину. Резко повернулась — и увидела Бергмана. Максимильян стоял у выхода на лестницу, в белой приталенной рубашке, черных джинсах и рыжих мокасинах. Живее всех живых. Щеголь на отдыхе. В тот момент это почему-то особенно взбесило. Мое отчаяние, тоска по нему, надежда, в которой я самой себе не решалась признаться, — все это гроша ломаного не стоило! — Извините, если помешал, — сказал Бергман с вежливой улыбкой, которая мою злость лишь увеличила. — Да что ты, я так рада, — съязвила я. — Приятно быть тебе полезной. Ты использовал меня в качестве наживки? — Если не возражаешь, мы обсудим это позднее, — мягко произнес Бергман. Я не сомневалась: мои слова кажутся ему полной ерундой, на которые не стоит обращать внимание. — А сейчас я хотел бы поговорить с твоим другом. — Он мне не друг. Так же, как и ты. Я направилась к двери, торопясь поскорее уйти. В тот момент эти двое вызывали у меня жуткую неприязнь. — Я думаю, нам есть что обсудить, — услышала я за спиной голос Бергмана, но обращался он не ко мне. — Сомневаюсь… Но уж если мы встретились, можешь начинать… Я с силой захлопнула дверь и бросилась к калитке, спеша оказаться как можно дальше от этого места и этой парочки. Бергман хотел, чтобы эта встреча состоялась, и он своего добился. Впрочем, какие могли быть сомнения? Он использовал меня, будучи уверенным, что Клим появится там, где появлюсь я. Я-то в этом уверена не была, а он был. Клим решит, что я в очередной раз заманила его в ловушку, хотя я понятия не имела… Впрочем, пусть думает, что хочет. Мне нет до него дела. Как нет дела и до Бергмана. И только уже подходя к дому Зиновьева, я вдруг испуганно подумала: чем закончится эта встреча? И бросилась в свою комнату, чтобы увидеть маяк. Само собой, я его увидела. В трепещущем от зноя воздухе он словно парил, ослепительно-белый на солнце и при этом странно зловещий. Но отсюда я даже не могла бы разглядеть, закрыта дверь или нет. И вряд ли бы заметила людей, одного или обоих. Я повалилась в кресло и достала мобильный. Позвонить Поэту и Воину? С радостной вестью, что Бергман жив? Оттого мой голос звенит от злости? Нет, пусть Бергман с ними сам объясняется, поведает о своем чудесном воскрешении… Значит, все это нужно было для того, чтобы встреча с Климом наконец состоялась. В прошлый раз Джокер клялся, что не попытается его убить. А что будет теперь? Он всегда твердил, будто от моего выбора многое зависит, и выставил меня дурой. Женщина должна знать свое место. Вот что он думает на самом деле, и не важно, что говорят. Прошло часа два, злость все еще не отпускала, но теперь рядом с ней прочно обосновалось беспокойство. — Черт… — бормотала я. — Они могли бы позвонить. Кто-то из них. А лучше оба. Чтобы я знала, что мне не придется хоронить их взаправду. Разумеется, никто не позвонил, вряд ли им пришла в голову эта мысль. Зато вернулся Вадим. — Лена! — крикнул он, входя в холл, я поспешила ему навстречу. — Что у нас с ужином? — спросил весело. — Приглашаю тебя в ресторан, — ответила я. Я все еще держала под рукой мобильный, хотя уже было ясно, что утруждаю себя напрасно. В ресторан мы действительно пошли, и уже там, ожидая, когда принесут заказ, Вадим спросил: — Может, шепнешь по секрету, что произошло? — Что, по-твоему, могло произойти? Он пожал плечами. — Теряюсь в догадках. Но вид у тебя такой, точно кто-то из нас развязал третью мировую, не спросив твоего разрешения. — Я страдала от скуки и злилась на тебя за то, что ты меня оставил. — Одно твое слово, милая, — усмехнулся он, — и мы всегда будем вместе. Кстати, ты так и не спросила, был ли толк в моей поездке, из-за которой мне и пришлось оставить тебя одну. — Ну и как? — досадуя на свой промах, сказала я. — Пырьев чувствует себя вполне нормально, из реанимации его перевели в палату. Ему уже пора требовать к себе следователя, чтобы наказать злодея, едва не лишившего его жизни, причем особо изощренным способом. — Но он не спешит? — Точно. Мало того, заявил, что ничегошеньки не помнит. То есть последнее отчетливое воспоминание — как он отправился на прогулку. А дальше — провал. В прямом и переносном смысле. — Может, правда ничего не помнит? — нахмурилась я. — Может, — равнодушно отозвался Вадим. — Но сомнения есть. Поэтому завтра мы с тобой его навестим и поговорим по душам. Если его душа на зов не откликнется, то моя сильно разозлится. Вопросов Вадим больше не задавал, и это казалось странным. Конечно, можно было списать сие на природную деликатность, да вот беда, ранее я ее за ним не замечала. Начни он приставать с вопросами, мне, наверное, легче было бы молчать. Хотя бы из упрямства. А сейчас так и тянуло рассказать о том, что произошло на маяке. Спрашивается, почему бы в самом деле не рассказать? Ответ прост: потому что Максимильян доверился мне, только мне, а не нам. И, не вовремя сунувшись с признаниями, я могу нарушить его планы. Хотя, с моей точки зрения, он того заслуживал. «Ему пора бы объявиться, — подумала я, — если он вообще собирается это делать».