– Он был такой симпатичный, – говорит Натали. – Разве тебе так не показалось? Мо вежливо улыбается. В этом вся Натали – пустышка, которой важнее обсудить симпатичного парня, а не то, как она чуть не умерла от мороза, потому что об этом она будет думать в полном одиночестве, у себя в спальне, где никто ее не увидит. Она будет копаться в этой истории, пока наконец не перелопатит ее до основания, не составит версию событий, которую сама сумеет понять. – Еще он был очень милый. Тебе так не показалось? Знаешь, что он мне сказал, когда подсаживал обратно на фургон, после того как мы вылезли наружу? Он сказал, что все будет в порядке. Он тогда соврал, и я это понимала, но это так мило – то, что он так сказал. – Соврал? – говорит Мо. – Конечно. Ничего не в порядке. Ну то есть, может, у него все нормально, но у нас-то нет. Финн и Оз погибли. Хлоя стала ужасно странной и потеряла несколько пальцев на ногах. Вэнса выгнали из школы. Мои родители не в себе. А ты вообще на себя не похожа. Мо смеется, громко и звонко, так что мне тоже становится весело: – Не похожа? – Нет. Ну посмотри на себя. Мо осматривает свой наряд. На ней кеды «Конверс», джинсы и серферская толстовка. Антимодный прикид. Она снова смеется, и Натали хихикает вместе с ней. – Пожалуй, ты права, – говорит Мо. – Нат, идем, – ревет Райан от угла здания. – Если только вы там не обсуждаете тройничок. Тогда не спеши! Мо закатывает глаза и показывает ему средний палец. В ответ он пару раз вызывающе дергает бедрами, а потом уходит. – Он мудак, – говорит Мо. Натали ковыряет землю носком ботинка. – Кажется, нам пора на урок, – говорит Мо. Натали не двигается с места. – Ты никому не скажешь? – спрашивает она. – О чем? – Почему Оз отдал отцу перчатки. Меня одновременно и удивляет, и совершенно не удивляет то, что Натали решила признаться. Удивительно, как все вокруг доверяют Мо. Все дело в ее глазах, огромных, голубых, с виду совершенно невинных, будто бы неспособных на обман. – Крекеры, – говорит Натали. – Отец выменял у Оза перчатки на две пачки крекеров. Ямочка на правой щеке у Мо пропадает и снова появляется. Больше Мо ничем себя не выдает. Она все так же смотрит на Натали и понимающе улыбается. – Как-то вечером он напился и рассказал мне, – продолжает Натали. – Может, он вообще не помнит, что говорил мне об этом. Он был в стельку. Иногда он кажется мне таким неудачником. Натали вдруг понимает, что, вероятно, переступила границу дозволенного, и говорит: – Ты ведь никому не скажешь? Мо с невинным видом хлопает своими голубыми глазами и одаривает Натали своей самой пленительной улыбкой: – Я никому не выдам твою тайну. 57 Мама на работе, и это значит, что папа с Хлоей дома одни. Если бы у меня до сих пор были ногти, я бы их сгрызла до основания. Я не знаю, что может случиться, знаю только, что оба в любой момент готовы перейти к самоуничтожению и что сейчас им впервые представилась такая возможность. В девять приходит медсестра. Ее зовут Лиза. Она очень энергичная, у нее светлые волосы, слишком большие голубые глаза и слишком большая грудь, и я рада, что в качестве медсестры к нам приставили ее, а не какую-нибудь там старую кошелку. Каждый раз, когда она приходит, наш дом словно наполняется свежим воздухом. Сначала она проверяет, как дела у Хлои. Хлоя сидит на кровати с ноутбуком на коленях и наушниками в ушах и составляет список песен для Обриной свадьбы. Она с головой ушла в это дело. – Боль еще беспокоит? – спрашивает Лиза, осматривая пальцы у Хлои на ногах. – Гидрокодон скоро закончится, – отвечает Хлоя. Я нервно сглатываю, потому что это неправда. Когда Хлоя выписалась из больницы, ей дали с собой восемь таблеток. Она до сих пор не приняла ни единой. – Я заберу в аптеке новую упаковку и привезу тебе в среду, – говорит Лиза, не подозревая об обмане. – Пальцы выглядят хорошо. Тебе еще что-нибудь нужно? Хлоя мотает головой. Лиза кивает ей и выскакивает из комнаты. Теперь очередь папы. Он ждет внизу. – Доброе утро, – радостно говорит папа. Пока Лиза была у Хлои, папа сменил рубашку, побрился и причесался. – Доброе утро, Джек. Выглядите получше. Мыться будем сейчас или в самом конце? – Сейчас. Вы пока раздевайтесь, а я наберу воды в ванну. – Папа пытается встать. Лиза игриво толкает его обратно на диван: – Очень смешно. Думаете, вы первый со мной так шутите? – Она вытаскивает из сумки манжету аппарата, измеряющего давление. – Я думаю, что я самый симпатичный из всех, кто с вами так шутил. – И папа улыбается Лизе своей самой широкой, сияющей улыбкой. Он заигрывает с ней, и я веселюсь. Это совершенно нелепо, но в то же время уморительно смешно. Папа лежит на диване, его искореженная нога практически не дает ему двинуться, а он расточает чары, словно какой-то сэр Ланселот. Может, ему неловко, что о нем заботится молодая красивая женщина, а может, он делает это отчасти в пику маме, а может, просто пытается хоть чем-то разбавить свое тоскливое и бесконечно долгое восстановление. В любом случае выглядит он до ужаса комично. Лиза хмурит свои аккуратные бровки, внимательно глядя на тонометр. – Вообще-то так нечестно, – говорит папа. – Что нечестно? – рассеянно спрашивает она. – Измерять давление у мужчины после того, как вы его взволновали. Лиза морщится, изображая, что ей противны подобные сальности, но при этом заливается румянцем, и я вдруг понимаю, что она, кажется, клюнула. «Да быть того не может! Мой папа вдвое тебя старше». – Вы здоровы как бык, – заключает Лиза и, снимая манжету, касается папиной руки чуть дольше, чем следовало бы. – То есть теперь мне можно делать все, что угодно? – спрашивает папа и дважды вздергивает брови, отчего мне делается до ужаса неприятно. Забавная сценка вмиг становится омерзительной. Лиза хихикает: – Боюсь, вам гипс будет мешать. Я ухожу, прежде чем папа успевает ответить. Как странно видеть в нем не отца, а мужчину. Кажется, мне это совсем не понравилось. 58 Незадолго до полудня голод выгоняет Хлою из постели. Когда она выходит из кухни, держа в одной руке тарелку, на которой лежит бутерброд с арахисовым маслом и вареньем, а в другой – банку колы, папа щелкает пультом и выключает телевизор. – Хлоя! – зовет он. – Можешь со мной посидеть? Она разворачивается, садится на диванчик напротив папы, пристраивает тарелку с бутербродом на коленке. Папа подтягивается повыше и теперь скорее сидит, чем лежит на своем диване. Он смотрит на Хлою, отводит глаза, упирается взглядом в стоящий между ними столик, словно что-то решая или пытаясь что-то понять. – Я знаю, что ты не хочешь это обсуждать, – в конце концов выдает он. Хлоя перестает жевать. Она очень ясно дала понять, что не хочет это обсуждать. – Просто… мне не нужно знать, что именно там случилось, но… – Папа останавливается, не зная, что делать дальше. – Ты хочешь спросить, почему я пошла за ним, – подсказывает Хлоя. Папа так и смотрит в стол. Он не может взглянуть на Хлою, ему не дает это сделать острая боль из-за принятого ею решения. Хлоя изучает тарелку, стоящую у нее на коленке, вздыхает и, так же не поднимая глаз, говорит: – Я не могла отпустить его одного. Я знала, что ты прав, а еще знала, что Вэнс думает, что он прав, и это значило, что он в любом случае пошел бы, и я не смогла отпустить его одного. Понимаешь, если бы ты мог ходить, то, даже если бы я была неправа, ты все равно пошел бы со мной. Ты бы не отпустил меня одну. Хлоя переводит взгляд на полку над камином, где стоит свадебная фотография родителей, пристально смотрит на молодое мамино лицо. Хлоя словно источает душевную боль, и я вдруг понимаю, почему она так злится. Она думает, что мама ее не любит и потому не пошла за ней.