Дальше в псалме говорилось о проклятиях и искуплении. Мне кажется, любой человек, шифрующий послание, воспользуется только первыми строками. Иначе это будет слишком туманно. Жертва заскучает и бросит читать до того, как поймет смысл. Идея с псалмами провалилась, и я вернула книгу на место. Рядом с двумя сборниками псалмов лежала третья книга, толстая, черная и сильно потрепанная от частого использования. Ничего не ожидая, я взяла ее. Святая Библия, перевод короля Якова. Тяжелая, как кирпич. Поддавшись импульсу, я ткнула пальцем между страниц. Князья ее – львы рычащие; судьи – рыщущие под сенью ночи волки; они не выгрызают костный мозг. Зефания, глава 3, стих 3. «Вот тебе и пророчество», – подумала я. Верьте или нет, но в этот самый момент из ниоткуда мне в голову пришла мысль. Уселась, словно голубь на статую адмирала Нельсона. Я перелистнула к началу Библии, молясь, чтобы в ней было содержание. Да! Вот оно, в начале, как и следовало ожидать. Книга Бытия… Исход… Левиты… К моей обнаженной руке прикоснулась холодная ладонь. Я подскочила фута на два как минимум, сердце ушло в пятки. – Я так и знала, что найду тебя здесь, – произнес голос мне на ухо, и я в ужасе обернулась. Это была женщина с берега. Опять она подобралась ко мне в абсолютной тишине. Сидя спиной к алтарю и внимая звукам органа, я не слышала и не видела ее кресло. Должно быть, она прикатила в церковь через трансепт. – Наше знакомство было неудачным, – продолжила она, ткнув пальцем в сторону кладбища. – Это целиком и полностью моя вина. Ты просто пыталась помочь бедному Орландо. Мне следовало сразу понять. Должно быть, она увидела мое замешательство. Неужели это тот самый человек, который недавно на берегу реки рвал волосы на голове? – Должно быть, тебе хочется дать мне пощечину, верно? Ох, ну давай, признайся. Я бы не стала тебя винить. Я одарила ее мрачной улыбкой и снова вернулась к книге. Книга Бытия… Исход… Левиты… – Скажи, что ты меня прощаешь, – она сжала мою руку. – Викарий и констебль посоветовали мне пойти в церковь и успокоиться. Вот я и пытаюсь это сделать. Но ты должна мне помочь. Я попыталась игнорировать ее, но это было нелегко. Она сунула ладонь мне под нос: – Пожмем руки. Я Поппи Мандрил. А кто ты, скажи, молю тебя? – Титания Боттом, – отозвалась я. Иногда я представляюсь такими именами, когда меня сильно злят. Женщина откинула голову и расхохоталась удивительно богатым, теплым и глубоким смехом, взлетающим в воздух и переплетающимся с органом. – Да ладно, – сказала она. – Я поставила достаточно пьес Шекспира, чтобы понять, когда мне морочат голову. Она постучала по правому колену – или, во всяком случае, по тому месту, где оно должно быть. Я впервые заметила, что у нее нет ноги. До сих пор плед хорошо скрывал отсутствие конечности. – И… извините, – сказала я, чувствуя себя идиоткой. – Не стоит, – ответила она. – Забавно, но это дает такую свободу. Ой, не надо смотреть на меня с таким скептическим сочувствием. Я устала от этих взглядов. Люди не знают, как себя вести со мной. Пусть у меня нет ноги, но голова-то есть. Должна признать – правда, неохотно, – что в этой женщине есть нечто, вызывающее во мне восхищение. Внезапно я решилась и протянула ей руку. – Флавия де Люс, – я посмотрела ей прямо в глаза, крепко пожала ладонь, молча извиняясь за свое нахальство, и попросила, не выпуская ее руку, – расскажите мне об Орландо. Мне так его жаль. Она внимательно рассматривала мое лицо. – Кроме того, мне любопытно, – добавила я. – Довольно честно, – заметила она. – Я тебе верю. Орландо был… моим протеже. Интересное слово. Я знаю, что оно происходит от французского глагола, означающего «защищать». Учитель органа, занимавшийся с Фели, мистер Колликут, всегда именовал ее своей протеже. По крайней мере, он так говорил, пока его не убили. Но если мистер Колликут когда-нибудь думал, что защищает Фели от чего бы то ни было, он был болваном. Моя сестра родилась с защитными инстинктами тигровой акулы. Нет, у этого слова есть другой смысл – «студент, ученик». Должно быть, так. – Вы его учительница? – уточнила я. Мисс Мандрил окинула меня взглядом с ног до головы, перед тем как наконец ответить. – В некотором роде да. За последние годы, наблюдая за моим другом инспектором Хьюиттом, главой полицейского участка в Хинли, я выяснила, что лучший способ выудить информацию – это держать рот на замке. Я ничего не сказала, и, клянусь Иисусом, это подействовало! – Орландо был очень талантливым актером, – объяснила она. – Он мог бы стать величайшим в нашем поколении, если бы не умер. Второй Гилгуд[8]? Кто знает? Может, даже более великим. В нем соединялись сталь и чувствительность – бесценное сочетание, которого вечно не хватает современным труженикам рампы. Ему недоставало только счастливого случая, и теперь его лишили всего. «Кто это сделал? – подумала я. – Судьба?» Или мисс Мандрил намекает, что произошло преступление? Я подалась вперед, демонстрируя крайнюю заинтересованность. – Что ж, – продолжила она, покачав головой, – где бы он сейчас ни был, он смеется над своей трагедией. Вот как это делается. Вот секрет подлинного величия. «Она права», – подумала я. Не знаю, сколько раз я смеялась при одной мысли о своих не сказать чтобы незначительных талантах. Я скромно улыбнулась. – И где он, как вы полагаете? – спросила я, побуждая ее говорить дальше. – Орландо? – она хмыкнула. – Он восседает на краю какого-нибудь розового облака, болтает ногами и попивает абсент. И общается с кем-то из наших эксцентричных покойных романистов. Например, с Рональдом Фирбанком. – Не с Шекспиром? – удивилась я. – Шекспиром? – повторила мисс Мандрил и поджала губы. – Господи, нет! Орландо ненавидел Шекспира. «Разрекламированный навоз» – вот как он его называл. «Буря в свинарнике». Я чуть не подавилась. Какое счастье, что здесь нет Даффи. Она бы распылила эту женщину на атомы за такую ересь. – Вижу, ты со мной не согласна, – добавила мисс Мандрил. – У тебя на лице написано. Ну ладно. Полагаю, есть люди, с которыми можно разумно разговаривать, и есть другие. Ну и как иметь дело с этой женщиной? В один миг она исповедуется мне, как лучшей подруге, а в другой – пускает отравленные стрелы. Я не могла позволить себе отступить в «высокую башню», как однажды выразилась мисс Мюллет, или тратить время на игры с этим блуждающим разумом. Конечно, она расстроена. Любой бы расстроился, обнаружив труп своего протеже. – У него есть родственники? – поинтересовалась я. – Кто-то, кому надо сообщить? – Ха! – гаркнула она. И больше ничего не сказала. К тому времени Фели дошла до более спокойных частей «Искусства фуги», и звуки органа теперь не летали и не порхали, а тихо шептали. Я услышала звуки приближающихся шагов. И это не церковнослужитель. Это была полиция. – Констебль Оттер, мисс, – представился голос. Запахло луком. – Прошу вас на пару слов снаружи. Я бросила взгляд на мисс Мандрил, нарочито перекрестилась (на всякий случай), встала и последовала по проходу за констеблем. На солнце я заморгала. Отрадно, что у констебля хватило понимания приличий, чтобы прийти за мной в одиночестве. – А теперь… – начал констебль Оттер, открывая записную книжку и облизывая кончик нестираемого карандаша, и в душе моей воцарился покой.