– Мы достаточно увидели? – произнесла я краешком рта, когда мы с Доггером шли забрать Фели и Даффи из лодки. – О да, мисс Флавия, – ответил он. – Более чем. Глава 3 – Как омерзительно! – ныла Даффи, сидя за столом в пабе «Дуб и фазан». Я понятия не имела, что она имеет в виду: паб, труп или скулящую женщину в кресле, которую мы оставили в нежных руках констебля. Какая разница. Фели беспокойно ерзала в кресле, украдкой оглядываясь по сторонам. Я сразу же поняла, что ей неловко сидеть вместе со слугой. Не знаю, что ее тревожит. Кроме нас в пабе были только плохо одетые мужчины с разноцветными шарфами на шеях. Они тыкали друг друга в грудь и гоготали. Доггер не беспокоился. Мы в отпуске, и он тоже. Социальное положение и статус забыты – или предполагается, что они должны быть забыты. После войны многое изменилось. Фели воспитывалась в другом мире, и это было заметно. Сочувствую ей. У Фели нелегкая жизнь, особенно в последнее время. Она тоскует по отцу и страдает из-за отложенной свадьбы. Для человека, который привык всегда получать все, что хочет, это, должно быть, конец света. – Что закажете? – спросил хозяин, держа карандаш наготове. – Всем подать крестьянский обед? – в рубашке с короткими рукавами и переднике он напоминал хозяина трактира из комикса в «Панче». – Пожалуйста, пинту «Гиннесса», – сказала Фели, и я чуть не упала со стула. Она заговорила в первый раз за все утро. – Вам больше восемнадцати лет? – уточнил хозяин. – Простите, мисс, но я обязан спросить. – Я гарантирую, что да, – сказал Доггер. – Мне то же самое, – выпалила Даффи. Хозяин так изумился, что даже ничего не спросил. Она явно потрясена еще сильнее, чем я думала. – Мне имбирное пиво, – попросила я. – И, если вас не затруднит, не могли бы вы погреть его три минуты на плите? Всегда полезно попросить что-нибудь особенное, чтобы вас не приняли за глупого туриста. Нам придется провести какое-то время в этой деревне, пока констебль ведет расследование, так что важно обозначить приоритеты с самого начала. Потом будет поздно, тем более что вокруг одни незнакомцы. Хозяин прищурился, но записал мой заказ, а затем обратился к Доггеру: – А вы, сэр? – Молоко. Стакан молока. Полагаю, оно пастеризовано? – Пастеризовано не то слово, сэр! – рассмеялся хозяин, хлопнув себя по бедру. Мне хотелось ударить его по лицу. – Вы в жизни не видели настолько пастеризованное молоко, как наше. Я только вчера говорил мистеру Клемму (это наш викарий): «На нашей кухне вы не заработаете!» Разумеется, я имел в виду похороны. Но его это не развеселило. Я перестала слушать. Слишком хорошо известны мне опасности непастеризованного молока. В конце концов, химик Луи Пастер – один из моих любимых героев. Я с удовольствием вспомнила симптомы туберкулеза (он же чахотка). Вызывающая эту болезнь бацилла превращает легкие пациента во влажный сыр, лицо делается синюшным, поскольку в крови повышается уровень углерода, развиваются лихорадка, мучительный кашель, повышается пульс, мышцы слабеют, человек потеет по ночам и начинает бредить – жестоко, но сознание при этом сохраняет ясность и сосредоточенность до самого конца. Одно время, прочитав статью на эту тему, я отказывалась пить молоко, пока не протестирую его в лаборатории и не пастеризую собственными руками, а потом снова проверю под микроскопом на предмет наличия бацилл. Сейчас, конечно, с тех пор как в 1928 году Александр Флеминг открыл пенициллин, от чахотки никто не умирает, разве что в кино, где приступ болезни изображается с помощью трагических взглядов, фальшивых капель пота, сажи, которую втирают под глаза, драматического кашля и брызг ненастоящей крови на безупречно белом платке. Мой поток завораживающих мыслей был прерван появлением напитков. – Ура! – сказала Даффи, приветственно поднимая стакан. Она делала вид, что совершенно не думает о серьезности ситуации. Но даже если вкус и приличия покидают нас, остается одно правило: проявлять уважение к смерти. Я выстрелила в нее укоризненным взглядом. – Простите, – устыдилась она. Воцарилось молчание, и я мысленно перенеслась через дорогу – и по церковному кладбищу к берегу реки. Кто этот мертвец и почему он утонул? Несчастный случай или… – Я хочу домой, – внезапно сказала Фели. – Мне нехорошо. С меня хватит. Странно, но я поняла, что она имеет в виду. Дело не в трупе, который я выловила из реки. Как я уже говорила, Фели тяжело перенесла смерть отца, а постоянные откладывания свадьбы и последующие ссоры действуют на нее еще сильнее. «Бедняжка Фели, – подумала я. – Она всегда жила с призрачной надеждой, что вот-вот поймает счастье за хвост». У меня была мысль, но придется подождать, пока мы поедим. Я прикоснулась к ее рукаву, подавая знак, что понимаю ее. Была ли благодарность в ее взгляде? С Фели никогда нельзя быть уверенной. Доггер заказал крестьянский обед, Фели – салат, а Даффи – маленькую порцию тушеной моркови. – Извините, – сказала она, – не могу даже смотреть на мясо. Я остановилась на старом добром чатни, сыре и маринованном луке – это мое любимое блюдо, которое я втайне называю бальзамирующим завтраком. Словно химическая лаборатория вдали от дома. Мы ели в молчании. То, что мы могли бы обсудить с Доггером, не предназначалось для посторонних ушей, а темы, на которые можно говорить с сестрами, не подходят ему. Когда мы заканчивали, в пабе по соседству распахнулась дверь и кто-то громко объявил задыхающимся голосом: – Утопленник! Из реки выловили мертвеца! Все зашумели, стулья задвигались, ноги зашаркали. Не успели бы вы и глазом моргнуть, всех будто корова языком слизала, и слышался только гул удалявшихся голосов. – Пойдем, – сказала я, дернув Фели за рукав. – Время привести мой план в действие. – Я туда не пойду, – возразила она. – Мне нехорошо. Я хочу домой. – Я знаю, – ответила я, не ослабляя хватку. – Но подумай, что там через дорогу? – Утопленник, – вздрогнув, ответила она. – А еще? Она смотрела на меня с непонимающим видом. – Церковь! – сказала я. – А где церковь, там орган. Нет дыма без огня и так далее. Давай же, пойдем. У меня завяли уши. Мне нужна инъекция Баха. В лице Фели что-то изменилось. Это было еще не счастье, но что-то близкое к нему. Она встала, я взяла ее за указательный палец и повлекла к выходу. Первый раз я по своей воле прикоснулась к руке сестры с тех пор, как мне было девять месяцев и я училась ходить. Июньская погода радовала ярким солнцем, и нам пришлось прикрыть глаза ладонями. Мы пересекли улицу и по гравийной дорожке пошли к церкви. «Святая Милдред-на-болоте», – гласила надпись на старой табличке, и я затрепетала от удовольствия. В этот самый момент призрак каноника Уайтбреда может выглядывать из-за любого надгробия. Когда я перевела взгляд на колокольню, у меня возникло отчетливое чувство, что за нами наблюдают, но через секунду оно прошло. В церквях такое бывает. На пороге Фели, определив кратчайший путь к органу, устремилась к цели, а я села на скамью в начале центрального прохода. Нет другого места на земле, где присутствие мертвецов чувствуется так остро, как во влажном мраке пустой церкви. Если прислушаться, можно расслышать их дыхание. Знаю, это невозможно, мертвые не дышат – по крайней мере, в земном смысле слова. Но все равно их можно услышать. Я на полную мощность включила свой сверхъестественно острый слух. Эту особенность я унаследовала от покойной матери Харриет, и хотя обычно от этого только уши болят, иногда бывает и польза. Но если мертвецы и шептали что-то в тот день, они обращались не ко мне. Может быть, жертвы каноника Уайтбреда собирались поболтать вокруг алтаря, где их причащали. В конце концов, ведь на этом самом месте их отравили? Я заинтересованно уставилась на алтарь. Над ним что-то едва поблескивает? Если и так, то это нельзя пощупать. Дуновение теплого ветерка откуда-то снаружи или порыв воздуха от находящейся под полом батареи. Либо воздух, либо проявление древней святости, и готова поспорить, что скорее первое. В задней части церкви что-то несколько раз глухо стукнуло и зашелестело, и зазвучал орган. Я сразу же узнала пьесу: Бах «Искусство фуги».