Глава 3 Сентябрь 1068 г. от Рождества Христова Переяславское княжество, берег реки Альта, стоянка половецкой орды Летят птицы над Русью, пугаются пожаров на месте городков малых да весей, где годами они гнезда вили рядом с жильем человеческим, – все в огне! Движется по земле Русской орда вражья, лишь пепелища за собой оставляет, да сирот, да баб вдовых, кто в лесах успел спрятаться. А коли кто в руки кочевников попадет – так ведь не щадят никого, ироды… Но и другое видят птицы с вышины небесной – приближается к врагу тропами лесными, одним северянам известными, дружина многочисленная. Готовятся защитники земли Русской дать бой ворогу не на жизнь, а на смерть! Большую силу собрали князья-братья, одиннадцать тысяч конных витязей! Не уступает эта рать числом дружинам деда, Владимира Красное Солнышко, и отца, Ярослава Мудрого! А уж если бы пошло с ними и все пешее ополчение Киева да Чернигова, да земель окрестных, то тогда и вовсе не заметили бы русичи рать половецкую! Но спешили Изяслав и Святослав к брату Всеволоду на помощь, собрали только всадников в надежде, что погромят войско басурманское одной лишь конной ратью. И вот наступила ночь над землей Русскою, покровом тьмы леса спрятав, поля и реки, да стойбище половецкое. Укрыла ночь и дружины княжеские, незаметно к врагу подбирающиеся… После короткого отдыха, ближе к рассвету вышла рать русичей к стойбищу вражескому. Взглянул старший из братьев, великий князь Киевский Изяслав на орду половецкую – и забилось в его груди сердце, словно зверь в силках! Все пространство пред ним в кострах куманских, куда взгляд ни брось, везде огни вражеские! Это какую же рать половцы на Русь привели? Думал князь Киевский, что вдвое меньше сил у врага – а теперь дрогнуло его сердце, не верит в победу старший из братьев… Взглянул Всеволод на стоянку куманскую – не сосчитать пламени костров! А у каждого где по пять, а где и по десять воинов ночь коротает… Сколько ж сил у врага, если огней в поле тысячи? Закручинился младший брат, словно плита каменная на сердце его легла, придавила. Подумал Всеволод, что за грехи общие ему и братьям Господь наказание посылает. Сразу вспомнилось, как племянника Ростислава, сына старшего брата Владимира, лествичного права втроем лишили. Как отняли у юноши Новгород, а после отказали в наследовании престола киевского. И хотя поначалу Всеволод это решение осудил и был против, но старшего брата, подлость измыслившего, поддержал Святослав. А вдвоем они и младшего уговорили – ведь не войной, как отец и дед все споры решали с кровной родней, а лишь словами они Ростислава обидели! К тому же обещал Изяслав племяннику удел дать, и дал! Правда, не наследный, не самостоятельный. Ровно как собаке кость бросил – на, довольствуйся! Одним словом, задвинули старшего внука Ярослава, первого после дядьев претендента на престол киевский. Против Правды отца это сделали… Да, закручинился Всеволод Ярославич, но про себя решил крепко: раз Господь наказание за грехи посылает, то от него не бегать надобно, его принять следует. И коли суждено в битве пасть, так тому и быть – кровью братья смоют грехи! Подался вперед Святослав, средний из братьев. Число костров вражеских сердце его не смутило – больше прочих в его жилах играет кровь викингов, воителей храбрых. По материнской линии дед его Олаф Шетконунг, первый король свеев, а прадед – Эрик Победоносный, победитель датчан! Самый могучий и смелый из князей, он увидел победу в одном таранном ударе. Какая, в конце концов, разница, сколько сил у половцев, если даже в строю их рать не выдержит тарана витязей русских? Нет, они опасны своими легкими, быстрыми лошадьми, своими многочисленными лучниками, кто отправит в небо тысячи стрел, не давая сблизиться и ударить как следует. А сейчас – вот они, ночь у костров коротают! Да одной атакой рать русская их опрокинет, надвое расколет, к реке половину прижмет и порубит, потопит! – Ударим же, братья, что медлим мы робко? Славой покроем себя незабвенной, погоним куманов, как торков![45] Опрокинем поганых и, сколько сумеем, к Альте прижмем их – ни один не спасется! Вперед, СЕВЕ-Э-Э-РРР!!! – раздался клич могучего князя-богатыря над русским воинством. В ответ грянул рев тысяч ратников-северян дружин черниговских и переяславских: – СЕВЕ-Э-Э-РРР!!! Встрепенулись в лагере половцы, тревожно завыли рога их. Но прозевали, проспали они приближение сильной русской рати! А княжеские дружины уже берут разбег, увлеченные Святославом и его черниговцами, в атаку, и страх в сердцах князей-братьев сменился боевые задором. Не устоять куманам перед тараном витязей русских, в броню закованных!!! Но практически доскакав до половецкого лагеря, всадники на острие клина с ужасом разглядели перед собой стену из сцепленных телег… Научил Шарукана Старого удар последних ратников Воиня. Крепко он испугался тем утром дружины русичей, в лагерь ворвавшихся, к шатру его пробивавшихся! И после хан уже не прощал своим людям самонадеянности и лени и взял за правило возводить вокруг стоянки кольцо из телег. В эту ночь предусмотрительность Шарукана, прозванного за опыт Старым, спасла половецкое войско от разгрома… Не успел затормозить клин русичей перед возникшим препятствием, врезались дружинники в ограду – и хотя подалась она под напором тел конских, а все же не сломалась. Может, если бы первый ряд не пытался остановить скакунов своих… Но и тогда уже не получилось бы ворваться в лагерь галопом, тормозили бы всадники перед телегами перевернутыми, перед трупами лошадей и соратников… Взревел Святослав дурным голосом, зарычал на воинов, приказывая сей же час разбить ограду. Спрыгнули с коней ратники, взяв в руки секиры, бросились к сцепленным телегам. Но и половцы, кто храбрее, видя опасность смертную, поспешили навстречу русам, остановить прорыв. А кто потрусливее, тот уже взял лук в руки, наложил стрелы на тетивы… Уже на ногах Шарукан с сыновьями, Атраком и Сырчаном, собирают всадников – в этот раз коней также треножили в кольце стен. Бешено рубят русы телеги секирами, бешено колют в ответ половцы пиками, секут саблями. Сбивают куманов со стенки всадники копьями, летят с обеих сторон в небо стрелы, невидимые в сумерках предрассветных… Сотнями гибнут воины в сече лютой, но все больше спешенных русов крушат телеги! Вот уже то в одном, то в другом месте прорывают они стену защитную, растаскивают препятствия, вот уже узкие ручейки конных дружинников ворвались в лагерь! Но навстречу им ударили тысячи половцев, изготовившихся к битве… Не набрали разгона клинья русские, малочисленны они против ратей вражеских! Но и куманам деться некуда, приходится сечу принять им грудь в грудь! Кипит рубка страшная, гвалт стоит над лагерем жуткий, кричат по-звериному воины, в схватке смертельной сошедшись! Сломаны копья русичей, но топоры и булавы сверкают молниями в их руках! Посечены саблями уже и щиты, и брони дощатые, но держат пока удар! Беснуются поганые, рты в крике зверином раззявив, но за каждого русича в сшибке этой когда по три, а когда и по четыре жизни платят. Да и то большинство степняков ведь без доспехов, и шлем не у каждого… А все ж больше их, много больше. Летит в небо туча стрел, пущенных половцами, падают ратники, пораженные сверху… На линии стен замерли черные клобуки из печенегов да торков числом в две тысячи, стойко стреляют в ответ по врагу, забирая куманские жизни. Но как стало светать, разглядели половцы противника давнего, перенесли обстрел в их ряды – падают клобуки, но с места не двинутся, велика их ярость к обидчикам племени! Когда взошло солнце, линяя разбитой, северной стены лагеря потерялась, заваленная трупами печенегов да торков, к тому же густо усеянная стрелами. Практически все войско русское втянулось в лагерь, из последних сил давит врага. Но слишком велика рать половецкая, запертая с одной стороны противником, с другой – уцелевшим рядом телег. Вязнут в сече дружинники, устают колоть и рубить их руки. Однако пока все же витязи славные верх берут, мало-помалу теснят противника! Но Шарукана не звали бы Старым, если бы половецкий вождь не был мудр и искушен в битвах. Покуда таранили русичи ограждение, покуда давили в сече воинов степняцких, хан вывел из лагеря своих лучших людей. После штурмов Воиня он старался беречь их безмерно, без нужды не пуская в битву. Четыре тысячи всадников – посеченных броней хватило, чтобы облачить в доспех еще пять сотен отборных рубак, – покинули лагерь перед рассветом и ждали за стеной, невидимые врагу. Разбив их на две половины, одну Шарукан поручил сыновьям, вторую взял себе и принялся ждать. Ждать, когда наступательный порыв русов иссякнет, когда они практически целиком втянутся в лагерь, когда их воины устанут… И вот, верно определив, когда этот момент настал, хан бросил резерв в бой, стремительно охватив крылья русской рати! Святослав и Всеволод рубились в первых рядах, примером своим поднимая дух бойцов, – один искал ратной славы, другой глушил в сече муки совести. А вот великий князь Изяслав держался в хвосте рати, не спеша рисковать в бою жизнью и справедливо полагая, что военачальник должен владеть ситуацией, а не отдаваться целиком азарту битвы. Потому он заметил приближение новой опасности и даже успел развернуть задние ряды русов, бросив их навстречу куманам. Да только не смогли дружинники взять разбег – и панцирные всадники Шарукана опрокинули их таранным копейным ударом! Загнал старый волк русскую рать в лагерь, окружил, сдавил кольцом гибельным! Вслед за его гвардией покинули лагерь отборные лучники, со всех сторон полетели стрелы в ядро круга витязей! Гибнут ратники, не вступив в бой, от дождя смертного… Понял Изяслав, что изведет под корень силу русскую враг многочисленный. Послал гонцов скликать братьев, сечей увлекшихся, стал собирать вокруг себя лучших мужей киевских. Готовит великий князь кулак бронированный на прорыв! Прискакал к брату старшему Всеволод, перекликая звук битвы, сообщает – средний брат позже отступит, прорыв с тыла прикрыть надобно! Кивает согласно Изяслав Ярославич, закипает в жилах его кровь варяжская, буйная, тянется рука к мечу! Затрубили рога турьи, двинулся на врага русский клин, расступаются впереди ратники, заранее упрежденные! Взяли дружины разгон – и врезались в массу ратников вражеских, прошибая их копьями насквозь. Развалены ряды первые надвое! Кипит сеча, кипит на огромном пространстве… Тысячи пали с обеих сторон, тысячи еще падут! Рубятся неистово воины киевские, подалась под их напором цепь вражеская – вот-вот прорвут ее! Да только у Шарукана людей больше… Видит хан – не остановить клин русичей против острия, так надо подрубить! Собрал вокруг себя Старый сколько мог всадников и вновь принялся ждать. А Святослав между тем уже и руку с булавой стальной поднять не может, не чувствует ее! Пот вперемешку с кровью глаза заливает, сочится на лбу рубец сабельный… Отступил наконец князь черниговский за спины воинов, дух переводит, по сторонам оглядывается. Видит богатырь, что сзади кольцо вражеское русский клин прорывает, наполнилось его сердце радостью при виде стягов родных. Затрубил тогда Святослав в свой рог, призывая воинов, кличет их за братьями уходить. Да только разве легко оторваться от врага, с кем грудь в грудь дотоле сошелся? Висят на спине половцы, словно стая волков на медведе, не дают уйти русам, окружают тех, кто сечей увлекся… Сломался строй витязей, грозя воинству гибелью! Между тем прорубились все же князья-братья сквозь кольцо панцирных всадников, пробились из ловушки. Разбегаются пред дружинниками легкие конные лучники, сотни стрел в воздух пуская. Ничего! Русам лишь бы до леса добраться, да лишь бы кони вытерпели спасительный рывок… Но в этот самый миг врубился последний резерв Шарукана вбок клина киевского! Развалил он колонну русичей надвое, закупорив им выход из лагеря! Горько воскликнул Всеволод, видя, как захлопнулась вновь ловушка, да уж и сам он в седле еле держится, шатается. С болью выдохнул Изяслав, видя, как гибнет рать русская… Мгновение жаждал вернуться великий князь, пробить еще одну брешь в строю вражеском – но тогда лучники половецкие вновь кольцо сомкнут! Да стрелами в беззащитные спины ударят, положат всех вскорости, перебьют попусту… Нет, нужно спастись самому, да брата любимого вытащить, да сколько возможно ратников увести! Схватил Изяслав жеребца Всеволода под уздцы, да, прикрикнув, за собой потащил, против воли брата. Противился он недолго – вскоре лег на холку коня, вконец обессилев. Последовали за великим князем киевские дружинники, спасая жизни, – а северяне черниговские да переяславские остались в половецком кольце, в смертельной ловушке… Гибнут в сечи остатки русской рати, оттеснили прорывавшихся киевлян воины Шарукана, навалились сзади кочевники на пытавшихся отступить витязей. Теперь уж куманы поверили в победу скорую, силятся истребить они войско вражеское, лишить Русь защиты! Но порой в битве так бывает, что лучшими вождями становятся не те, кто издали за сражением наблюдают и отрядами своих людей, словно фигурами шатранджа[46] арабского управляют, а те, кто личным примером могут повести за собой людей. Горько стало Святославу Ярославичу после бегства братьев – а вдвойне горше потому, что это он увлек воинов на лагерь половцев, в сечу гибельную. Невыносимо горько и тоскливо сжалось его сердце – и, обратив боль свою в гнев, князь черниговский яростно, во всю мощь легких взревел: – СЕВЕ-Э-Э-РРР!!! И окружающие его ратники, утомленные долгой битвой и потерявшие уже всякую надежду, неожиданно громко воскликнули в ответ: – СЕВЕ-Э-Э-РРР!!! Древний клич племени пусть и ненадолго, но воскресил в них доблесть воинскую, прокатился по рядам ратников, бодря витязей. Видя это, приободрился сам Святослав, подхватил секиру заместо булавы стальной и направил коня вперед, к кольцу латников Шарукана. При движении его вокруг все больше ратников становилось рядом, все больше дружинников направляли коней вслед за последним князем! И вот врубился Святослав в толпу поганых, бросив скакуна в галоп, увлекая за собой воинов! Первым же ударом рассек ворога, путь преградившего, до седла, вторым снес голову половцу, налетевшему сбоку! Фонтан крови ударил из разрубленной шеи, подались назад враги, в ужасе взирая на страшного русича… А уж за ним в степняков дрогнувших врезались северяне, разя топорами, булавами! Попятились куманы, не в силах выдержать бешеный натиск противника… Второй раз прорвали русичи кольцо вражеское, второй раз вырвались на свободу! И теперь Шарукан лишь от ярости бессильной корчился, видя, как ускользают обреченные было ратники, как спасаются они в глуши лесной! Больше не было у него резервов, чтобы помешать им. Но быстро утешился хан – ведь в итоге прорвались лишь те, кто со Святославом пошел да вслед за ним сразу в брешь устремился. Оставшиеся не смогли спину свою врагу обратить, слишком крепко сцепились. Но своими жизнями они князю и горстке соратников купили спасение, до последнего мига тонкой цепочкой сдерживая кольцо куманов. Когда же ушел князь, рассыпалась цепочка, разорвалась, пронзенная клиньями половецкими, и началась бойня! А все же не сложили дружинники русские топоров и сабель трофейных, все же бились они до конца, во множестве погибая от стрел да ударов в спину… Но кто успевал до врага дотянуться, тот спешил встретить смерть, прихватив с собой кого из половцев, круша врага чем попало: заостренными древками сломавшихся топорищ, обломками мечей да сабель, кинжалами и даже просто руками. А когда и зубы шли в дело – пытались русичи, уже пронзенные стрелами да копьями, перегрызть врагу горло. И ведь получалось у некоторых! Солнце достигло зенита, а все еще не стихла битва, все еще держатся последние островки обессилевших, спешенных русичей, поставивших кругом щиты. Не берут их половцы в плен, да и дружинники не сдаются. Всех ждет скорая гибель – но именно она подарила драгоценное время князьям и нескольким сотням вырвавшихся ратников. Глава 4 Сентябрь 1068 г. от Рождества Христова Переяславское княжество Чем сильнее мы углубляемся внутрь русской земли, тем чаще наблюдаем свидетельства отчаянной борьбы северян с захватчиками. Собственно, нам пока не встретилось ни одного целого городка или веси, не обращенных в груду почерневших, обугленных развалин. Иногда среди них попадаются каким-то чудом не сгоревшие тела защитников, буквально искромсанные половцами – такого ожесточения при легких штурмах не бывает. Да и свежевырытые котлованы с десятками куманских трупов, едва-едва присыпанных землей и нередко разрытых хищниками, говорят сами за себя. Изначально в голове нашего войска следовали разъезды степняков, но, перейдя границу княжества, Ростислав приказал выдвинуться вперед легким лучникам из числа донских поселенцев-бродников. К слову, как бродников, так и аланов побратим отдал под мое начало. Сам князь осуществляет общее руководство и одновременно ведет дружину Тмутаракани в тысячу русичей и хазар, а отряды печенегов и касогов имеют каждый своих командиров. Например, горскими всадниками распоряжается Асхар, черными клобуками командует Каталим, тут князь решил ничего не менять. Мужество и боевые качества последних нам пока неизвестны, а вот касоги уже успели зарекомендовать себя как стойкие, искусные бойцы. Порядок нашего движения таков – головными дозорами идут легкие лучники бродников, еще полторы сотни имеющих брони бойцов я держу подле себя, вместе с аланами. Можно сказать, что под моим началом следуют одновременно сторожевой и передовой полки армии Ростислава, если переводить все в структуру войска Древней Руси. На расстоянии двух верст позади следуют печенеги и княжеская тысяча, да пять сотен касожских катафрактов – несмотря на гибель тяжелой конницы Тагира, Асхару удалось сформировать еще один отряд элитной кавалерии. Это одновременно и большой полк, и «крылья», точнее, полки правой и левой руки. Наконец, полторы тысячи легких горских лучников держатся за обозом, охраняя его и одновременно защищая нас с тыла, они – мобильный резерв. На ночные стоянки все полки собираются воедино, окружая лагерь кольцом телег – кстати, идею со стеной гуляй-города[47] предложил я, а печенеги горячо поддержали. Так вот, следуя во главе войска, я один из первых встречаю следы разорения русской земли половцами. Уничтоженные поселения мы обходим по широкой дуге – не хотелось бы подцепить какую-нибудь заразу от неубранных, гниющих в теплую сентябрьскую погоду тел, да и работу могильщиков выполнять мы не можем, слишком спешим. Защитников сожженной крепости, встреченной нами на пути, мы похоронили честь по чести. Ну а дальше нам пришлось бы слишком часто останавливаться. Неоправданно часто. Иногда вдоль дороги нам попадаются женские трупы – видно, полонянок насиловали прямо на марше до абсолютного истощения, а после бросали умирать. Смотреть на них страшно и стыдно. Воины отворачиваются, часто крестясь, губы их сжимаются, как и пальцы на рукоятях клинков. Быть может, с одной стороны, это даже и хорошо, боевой запал не потеряется, но с другой – только один раз я набрался мужества опустить свой взгляд вниз. Н-да… Судя по состоянию увиденного тела, половцы прошли здесь не очень давно – лицо осталось цело, очень красивое, к слову, лицо. С застывшим на нем выражением муки и выклеванными глазами… Тогда внутри все захлестнула ярость, а прошлой ночью погибшая девушка приснилась в каком-то кошмаре, и оттого сейчас на душе особенно муторно и противно. Нередко на участках дороги, к которым особенно близко подступают окрестные леса, к нам выходят беженцы, в основном женщины и дети. Выражение их лиц мне также никогда не забыть… Большинство плачет: при виде явно русских воинов из числа бродников они верят, что враг скоро будет разбит и самое худшее осталось позади. Тогда плотину скорбной апатии людей, потерявших кров и кого-то из близких, прорывает, наружу рвутся слезы облегчения… Молодки поднимают младенцев на руках, словно благословляя ими наше воинство или напоминая ратникам о том, за кого они сражаются. Маленькие дети с криком бросаются к лошадям, слезно прося всадников взять их с собой. Многие при этом зовут: «Тятя! Тятя!!!» – с такой отчаянной надеждой желая встретить среди нас павших отцов, что глаза невольно увлажняются… Мальчишки-подростки тоже бегут к нам, эти просятся в дружину, отомстить за родных. Иногда подходят также бабы и старики – они отдают последнюю еду: засохший, практически окаменевший хлеб и иногда печеные яйца. Ратники с глубокой признательностью принимают эти дары, отдавая взамен сушеное и вяленое мясо, основу рациона до самого вечера. Хлеб при этом никто не ест – воины прячут его за пояс, а некоторые убирают в небольшие мешочки и вешают их на шею. Как талисман-напоминание о людях, отдавших единственную пищу спасителям… От бродников не отстают и аланы, и мне пришлось даже потребовать от воинов, чтобы они не делились последним – хотя сам же вчера украдкой отдал все, что было, в обмен на краюшку черствого каравая. А рука посейчас горит от прикосновения горячей, твердой ладони старика, поделившегося хлебом, и в ушах все еще стоит его глухой, надломленный голос: «Покажите им, сынки…» Покажем, отец, еще как покажем… – А вот летом прошлым нам такой сом в сети попался – ажно под несколько пудов! Не рыбина, а цельный зверь морской, не иначе… Я с улыбкой и вполуха слушаю рыбацкие байки Ждана, краснолицего и пузатого вожака бродников. Сейчас и не скажешь, что этот веселый толстяк настоящий боевой вождь, но Ждан мгновенно преображается в сурового, опытного вояку, когда речь заходит о ратном деле. Однако во время монотонного марша он позволяет себе чуть расслабиться и поговорить о любимом увлечении: – Так вот, я этого сома на горб взвалил, шаг сделал, другой, и тут он мне по спине хвостом ка-а-ак зарядит! Я кубарем через голову вперед, он назад… – Воевода! Запыхавшийся дозорный стрелой вылетел из-за поворота дороги. Тревожный тон воина мгновенно рассеял полудрему, неизбежно накрывающую меня под мерное движение лошади. А Ждан на полуслове оборвал свой рассказ, выпрямившись в седле и требовательно воскликнув: – Говори! – Половцы впереди! Полон гонят, обоз с добычей! – Сколько воинов? – спросил я. – Головной дозор насчитал под полторы тысячи степняков.