– Что же, тогда вы погибнете. Половецкий хан Шарукан уже собирает большую орду в степи. Кто знает, куда куманы повернут копыта своих коней? Все трое печенегов одинаково напряглись, выпрямив спины, и Кабугшин заметил: – Мое племя не пустило в эти земли торков, когда они были сильны. И лишь остатки их, рассеянных половцами, мы приняли в наши стойбища, на положение слуг. Остановим и куманов! Тем более, – печенег вновь позволил себе легкую полуулыбку, – я слышал о сборах Шарукана. Но я слышал, что он нацелен на Киев! Однако печенег весьма информирован… Интересно, его упреждают не те же люди, кто шлет гонцов и к нам? Очень даже может быть… – А что помешает ему после Киева обратить своих коней против вас? В узком проходе, что ограждает ваши земли от половецких степей, нет ни вала со рвом, ни крепостей, защитивших бы вас от вторжения. Успеете ли вы собрать рать, если Шарукан поспешит к вам изгоном, выпустив вперед волчью стаю легких разъездов? И что ждет тебя, хан, и твое племя, если половцы, многократно превосходя вас силами, прижмут печенегов к горам? Они истребят вас вместе с женами и детьми. Впрочем, последних могут обратить и в рабство. Но это даже хуже, чем быть слугами, а для женщин, поговаривают, хуже смерти. Кабугшин промолчал, но в его глазах я прочитал напряженную работу ума. – Между тем уже сейчас в вашем тылу есть десятки больших и малых крепостей, крупные города с мощными каменными стенами, горы, где можно укрыть целый народ! Прими предложение князя, хан, и твой народ не погибнет, какую бы силу ни собрал против вас Шарукан. Печенег молчал с минуту, а сыновья его и вовсе словно боялись дышать. Наконец он заговорил спокойно и рассудительно: – Но каган выведет свое войско в поле, если мы перейдем под его руку, а половцы войдут в наши земли? Я коротко усмехнулся: – Все зависит от того, сколько ты дашь воинов в поход князя. Хан встрепенулся: – А на кого Ростислав желает пойти войной? Вот он, момент истины! – Против нашего общего врага. Глаза Кабугшина сузились. – Но ведь Шарукан собирает орду против Руси! А я слышал, что великий каган Изяслав не в мире с Ростиславом! Согласно кивнув, я ответил: – И именно потому половцы не ждут удара в спину. Старый печенег вновь глубоко задумался, и сыновья его будто бы разделили с отцом тяжкую думу, с тревогой глядя в его лицо. Наконец хан заговорил: – Но сколько воинов может выставить сам каган? Немного подумав, я решил не спешить – в нашей словесной игре пока еще рановато открывать все козыри – и ответил уклончиво: – Достаточно, чтобы перевесить чашу весов, когда орда половецкая сойдется с киевской ратью. Но если мы говорим, хан, как о твоей службе, так и о службе твоего народа, князю нужно знать, сколько сил выставят в поле его черные клобуки. Кабугшин промолчал с десяток секунд и осторожно произнес: – Шесть тысяч всадников я смогу привести кагану. Я удивленно поднял брови: – Всего лишь? Печенег на мгновение смутился и заговорил уже другим, чуть извиняющимся тоном: – Но это будут лучшие всадники, мужи в расцвете сил, а не желторотые юнцы и не клонящиеся к своему закату воины. Если грести всех подряд, я смогу выставить и до десяти тысяч, но каково будет качество этой рати? Тем более я ведь не могу оставить свой народ и вовсе без мужчин! Внимательно посмотрев на лица обоих сыновей хана, я не заметил на них ни удивления, ни смущения, лишь ожидание. Или они искусно умеют скрывать свои чувства, или их отец говорит правду. – Значит, хан, ты принимаешь руку князя Ростислава? Кабугшин, однако, не спешил отвечать согласием. – Ты не ответил, воевода, поможет ли войско кагана моему народу в случае нужды? Я коротко бросил в ответ: – Поможет. Впрочем, в случае нашего общего успеха такая необходимость не возникнет. Однако старого печенега не так-то просто выбить из седла! – И все же сколько воинов придет на помощь моему народу? – Чтобы прикрыть спасение женщин и детей в горных крепостях? Кабугшин кивнул. – Четыре тысячи копейщиков и тысяча лучников. И еще столько же воинов сидят в горных гарнизонах. Хан вновь немного промолчал, раздумывая над моими словами, после чего утвердительно склонил голову, вновь прижав ладонь к сердцу: – Да, я и мои сыновья принимаем волю кагана Ростислава! Каталим и Карам синхронно повторили жест отца, и в этот раз лицо мрачного здоровяка разгладилось. Между тем Кабугшин осторожно спросил: – И все-таки могу ли я узнать, как вы хотите сражаться с куманами? После короткого раздумья я все же ответил честно: – Время дорого. Шарукан уже собирает людей, а может, уже и собрал. Тогда он поведет их к рубежу на реке Суле, но там половцы потеряют сколько-то времени и людей, круша степную защиту Руси. За это же время князья соберут войско и выступят навстречу врагу. Если мы поспеем, то в битве русов и половцев ударим куманам в спину. Но даже если степняки уже справятся с их ратью, то заметно ослабеют. Мы же соберем окрестное ополчение и разгромим половцев на русской земле! Ну а если князья сами управятся раньше… что же, встретим отступающих и довершим разгром. Глаза Кабугшина хитро сощурились. – А куманские кочевья? Как с ними желает поступить каган Ростислав? Я с недоумением ответил: – А что с ними не так? Главное, разобьем врага, а кочевья чем опасны? Там женщины и дети. Печенег впервые нахмурился: – Как я не хотел собирать совсем юных и совсем старых мужей, так поступят и половцы. Самые молодые остаются, чтобы вдохнуть в женщин новую жизнь, самые старые – чтобы воспитать очередное поколение умелых воинов. Пройдет десять лет, и юнцы заматереют, а сегодняшние дети вырастут в жадных до крови бойцов. И тогда стая молодых волков вновь обрушится на наши земли, они придут мстить! Нет, решение кагана плохое. Нужно перебить все куманское племя, вывести его под корень! Меня бросило в дрожь при последних словах Кабугшина, и в то же время в них остается определенный смысл. Однако геноцид – это уже чересчур. Не способны русичи на истребление детей малых да баб. Я не способен! – Что ты предлагаешь, хан? Лицо вождя просветлело. – Я дам князю две тысячи лучших всадников и стрелков. Их поведет мой старший сын, Каталим. Последний, услышав эти слова, вновь поклонился, прижав руку к сердцу. Между тем его отец продолжил: – А я с младшим соберу оставшихся мужей и изгоном пройду по половецким кочевьям! Они, как волки, гнали мой народ, не щадя ни женщин, ни детей малых – ответим же им сторицей! Глаза печенега впервые за время общения налились кровью, и ярость он изображает вполне убедительно. Однако меня все же насторожило его предложение. – А заодно и вволю пограбите? Кабугшин нисколько не смутился, ответив серьезным и внимательным взглядом: – Не будет у нас времени собирать добычу, и нет лишних людей, чтобы ее охранять. Может, захватим что-то на обратном пути, однако во время похода останавливаться не будем! Нет, мы утопим клинки в половецкой крови и насытимся справедливой местью! А уж если что получится взять после похода – скот, коней, рабов, то мы разделим их поровну с каганом Ростиславом. Так что же, воевода, принимаешь предложение? Сентябрь 1068 г. от Рождества Христова Посульская оборонительная линия, остатки крепости Воинь Тогда я ничего не ответил хану, однако времени на раздумья оставалось не слишком много – да что там, его и вовсе не было! Вскоре после моего посольства с Кабугшином встретился сам Ростислав, который принял предложение вождя печенегов и согласился разделить силы племени. Вот только я посейчас не понимаю, правильно ли мы поступили, разрешив клобукам отомстить, и чем в итоге является это решение – необходимой жесткостью или бездумной жестокостью? Я терзался сомнениями до сегодняшнего утра – пока мы не подошли к Посульской оборонительной линии и не перешли вброд реку у разрушенной крепости. Перед ее обугленным остовом мы обнаружили гниющие, объеденные хищниками останки защитников. По виду одних можно было сказать, что они пали в бою, но другие… Связанные за спинами руки, перерезанные глотки, части тел, разорванных лошадьми, – их добивали сознательно, изгаляясь над беззащитными мучениками в последние мгновения их жизни. Особенно меня поразил вид изрубленного священника, распятого на крепостной стене и полностью истыканного стрелами. Упражнялись в точности стрельбы, гады?! Так, может, гибель ваших близких в степи все же закономерна?! Душевные терзания отступили, сменившись холодной отрешенностью – крайняя жестокость есть обратная сторона медали этого былинного времени, к этому уже пора привыкнуть. Впрочем, любая война полна бессмысленной и беспощадной жестокости, невинной крови и разбитых вдребезги судеб. А мое пребывание здесь и так связано с сотнями смертей – тех, кто пал от моей руки, тех, кто поверил в меня и пал под моим знаменем, тех, кто погиб из-за моих приказов или решений, навязанных князю. Пора бы уже и огрубеть сердцем – вот только все никак не получается… Нет-нет да и мелькнет жутковатая мысль: какое же возмездие тогда ждет нас с князем, давших добро на истребление половецких кочевий?