– Как все… хотя нет, это я знаю. Ты не виновата. Тебя использовали и хотели убить. И тебя, и ребенка. Так? Демоница кивнула. – Он успел раньше. Он сильный. Сильнее всех. – И… погоди, он и есть Младший бог? – Кто? Теттенике устроилась на полу. Она села так, как садилась дома, сожалея лишь о том, что нет здесь огня и каменного чайника, где согревалась бы вода. И крохотных чашек из белого нефрита. Она наполнила бы их смесью чая и сладкого жира. И подала бы той, что устроилась на против, повторив позу Теттенике. – Когда-то давно мир рухнул. И на воле оказался тот, кого звали Младшим богом. Он уничтожил и этот город, и всех людей в нем. Он выпустил на волю тьму и чудовищ. Но люди заперли его. Но если это лишь видение, то… почему бы и нет? Теттенике коснулась камня, и даже почти не удивилась, когда на этом камне возник огонь. А над ним – старый чайник, еще тот, что принадлежал её матушке. Старуха его выкинула, но Теттенике нашла. И спрятала. Давно это было. Чашки… – Глупость какая, – сказала демоница. – Бога нельзя запереть. И… они там, далеко… Она взмахнула тонкой рукой. – Тогда что случилось с городом? – Ритуал, – демоница протянула руку, и вот уже у неё на ладони появилась хорошо знакомая белая чашка. Нефритовая. С небесным змеем на рукояти. – Спасибо. Меня давно никто ничем не угощал. – Этого не существует. – Там. А здесь – вполне. Все одно не понятно, но чай был. И сладкий жир. И даже медовые орехи и восточные сушеные ягоды, которые скатывались в тончайшие трубочки. Демоница понюхала чай и закрыла глаза. – Они хотели что-то такое… зеркала. Много-много зеркал. Я помню. Он окружил меня этими зеркалами и сказал, что я прекрасна. Что я должна видеть. Себя. И наше дитя. И я смотрела… потом было больно, но я смотрела. И заблудилась. В зеркалах. Представляешь? – Плохо. Он поступил очень плохо. – И умер первым. Он хотел убить наше дитя, когда то появится на свет, а душу его спрятать в этих зеркалах. Но мой сын сильный! – Очень. – И он убил первым. Его. И остальных. А потом зеркала зазвенели, зазвенели… так громко! – демоница зажала уши руками. – Это было невыносимо! И он заплакал. Я тоже! А потом… потом что-то случилось. Там! Она махнула рукой на город. – И в других местах тоже. И я слышала. Демоны… в городе было столько демонов! Они вдруг стали свободны. Это плохо. Демоны злые. Убивают. – А люди? – Люди тоже злые. И тоже убивают. Но демонам нельзя умирать здесь. Их сила… она… – демоница прикусила губу. – Ты хорошая. Пришла. Говоришь. Придешь ко мне? По-настоящему? – Не знаю. Меня вряд ли кто пустит. – Жаль. Но если вдруг, приходи. Я буду ждать. Я только и умею, что ждать. Но люди приходят редко. Разговаривают и того реже. Раньше была. Давно. Одна. Говорила. Просила помочь. Я помогла. А она обманула. Нехорошо обманывать. – Нехорошо. – Кровь демонов – это тьма. И чем больше её, тем сложнее, – демоница вновь обратилась к чашечке. – Тьме неуютно здесь. И демонам тоже. Зачем они их мучили? – Не знаю. – Приходи. Я не стану тебя убивать. – А остальных? Она пожала плечами. – Не знаю. Я… никого не хочу убивать, но я так голодна. И он тоже… ему здесь плохо, вот и прячется, – она обняла себя. – Он все-таки больше демон, чем человек. И устал. Я тоже устала. Отпусти меня. И его. – Как? – Не знаю. Нужен ключ. – Какой? Как он выглядит? – Как может выглядеть кровь? Обыкновенно, – удивилась демоница. – Кровь… – Заперли кровью. И открыть тоже надо кровью… – она прикусила губу и задумалась, а глаза её почернели. И черты лица поплыли, словно проступило сквозь них нечто иное, страшное до того, что у Теттенике сердце остановилось. Но снова застучало. В конце концов, она лошадей боится. А это не лошадь. Это демон. – Его кровь. Последнего из рода, – голос этот отразился в стенах, заставив задрожать всем телом. А потом… потом все закончилось. И Теттенике поняла, что… нет, путь не найден. Пока. Но… первый шаг. Вот только стоит ли рассказывать о нем хоть кому-то? Она села на кровати, обняв ноги. Плакать больше не хотелось. Ничего не хотелось. Но лишь пальцы осторожно коснулись темного стебля. Колючего стебля. Стебля, на котором мраморным совершенством расцветала роза. Зеркало Брунгильда увидела издали. Лежало оно в коридоре, поблескивая черной гладью. Еще подумала, что, небось, из ладхемок кто потерял, уж больно зеркало это было миленьким. С длинною ручкой, с завитушками на оправе. А потом подумала, как его вовсе потерять можно, немаленькое же. И эта мысль удержала от того, чтобы взять зеркало в руки. А то словно просилось, нашептывая, что у неё, Брунгильды, никогда-то подобной женской штучки и не было. И не будет. Даже если она тут останется, то… то все глядят на неё, как на чудовище с секирою. А она женщина. Тоже. И Брунгильда вздохнула, огляделась, убедившись, что никого-то в пустом коридоре нету, вытащила платок. Платок был старым и мятым, но на зеркало лег. Только то и сквозь ткань просвечивало. Непростое, стало быть. – Эй, – крикнула Брунгильда, потому как в этой тиши стало вдруг неуютно. – Есть тут кто? – Кто-кто-кто… – отозвалось эхо. И от стены молча отделилась тень. Сердце ёкнуло и успокоилось. Легионер. Этих-то ни с чем не спутаешь. – Вы… – Брунгильда смутилась. Вот как к такому обращаться? Может, он, конечно, и не больно живой, но так это же ж не повод невежливость показывать. – Вы не могли бы подойти? Легионер молча приблизился. – Эта вещь… она тут лежала, – Брунгильда указала на платок. – Я не знаю, откуда она взялась, но мне кажется, что неспроста и… Легионер чуть склонил голову. А ведь он высокий. Едва ли не выше Брунгильды. Оно, конечно, не такой, как Командор, но все же… и главное, впервые она чувствует себя слабой. Она даже и не поняла, что это такое. Вот… – Вы не могли бы… – она отступила. А легионер опять кивнул и наклонился, подцепил ладною перчаткой платок, поднял, а… а под ним зеркала не было. Не было! – Но оно было! – возмутилась Брунгильда. И подумала, что теперь этот вот, в доспехе, решит, будто она… выдумывает? Врет?